как раз здесь, когда прибыл циркуляр. Он горячо отозвался на это дело; я перевел ему циркуляр, и так как он знает членов того комитета, который распоряжается в Париже суммами, собранными для отправки рабочих в Филадельфию, то ему при его всем известной энергии, наверное, удастся что-нибудь сделать. Он же перешлет циркуляр и в Испанию.
3) В Бельгию я циркуляра послать не мог, так как весь бельгийский Интернационал на стороне альянсистов, а посвящать последних в наш план — не в наших интересах.
В Португалии и Италии у меня никаких адресов нет. «Plebe»[24] в Лоди почти что примкнула к Альянсу и была бы способна тотчас же опубликовать всю эту историю.
4) Так как Германия, Австрия и Швейцария не упомянуты в инструкции и так как Генеральный Совет обладает в этих странах многочисленными непосредственными связями, то я не предпринимал там никаких шагов, чтобы не помешать тому, что уже там было предпринято.
5) Циркуляр встретил полное сочувствие у всех, кто с ним ознакомился, и из всех предложений предложение о созыве конференции считается, по общему мнению, единственно практичным. Но провести по этому поводу голосование представляется нам здесь невозможным. О здешнем Обществе я уже говорил. Все другие секции в Англии бездействуют, их лучшие люди большей частью ушли. В Дании, Франции, Испании, где Интернационал прямо запрещен, о голосовании не может быть и речи. В Германии никогда еще не голосовали по такому поводу, а после объединения с лассальянцами и без того слабая связь с Интернационалом совершенно прекратилась. При таких условиях для поддержки Генерального Совета, если он захочет превратить это предложение в постановление, достаточно будет американских голосов, тем более, что, как это нам известно из достоверных источников, альянсисты и в этом году (и вероятно уже никогда более) конгресса не созовут.
6) Не было ли бы целесообразным ко времени открытия выставки поместить в европейских партийных газетах краткую заметку приблизительно такого рода: «Социалистических рабочих, намеревающихся посетить выставку в Филадельфии, просят направляться по такому-то адресу, чтобы установить связь с филадельфийскими товарищами по партии», или учредить «комитет по размещению рабочих-социалистов и защите их от мошенничества» и опубликовать его адрес? Последнее в особенности выглядело бы очень невинно, но нескольких частных писем было бы достаточно, чтобы популяризировать в нужной мере истинный смысл этого.
С братским приветом
Ф. Энгельс
Ф. ЭНГЕЛЬС
РЕЧЬ НА МИТИНГЕ, ПОСВЯЩЕННОМ ГОДОВЩИНЕ ПОЛЬСКОГО ВОССТАНИЯ 1863 ГОДА[25]
Граждане!
Польша играет совершенно особую роль в истории европейских революций. Любая западная революция, которой не удается увлечь за собой Польшу и обеспечить ей независимость и свободу, осуждена на поражение. Взять хотя бы революцию 1848 года. Она охватила пространство гораздо более обширное, чем любая из предшествовавших ей революций. Она увлекла Австрию, Венгрию, Пруссию. Но она остановилась у границ Польши, занятой русскими войсками. Когда император Николай получил известие о февральской революции, он сказал окружающим: «Седлайте коней, господа!» Он немедленно мобилизовал войска и сосредоточил их в Польше, с целью двинуть их в подходящий момент через границу против мятежной Европы. Революционеры со своей стороны прекрасно знали, что полем решающей битвы будет Польша. 15 мая парижский народ с возгласами «Да здравствует Польша!» ворвался в Национальное собрание, чтобы заставить его вести войну за независимость Польши. В то же время в «Neue Rheinische Zeitung»[26]Маркс и я требовали, чтобы Пруссия объявила немедленно войну России для освобождения Польши, и нас поддерживала вся передовая немецкая демократия. Таким образом, во Франции и в Германии прекрасно знали, где был пункт решающего значения: в союзе с Польшей успех революции был обеспечен, без Польши она должна была погибнуть. Но Ламартин во Франции, Фридрих-Вильгельм IV, шурин царя, и его буржуазный министр Кампгаузен в Пруссии отнюдь не намерены были разбивать силы России, справедливо видя
в ней свой последний оплот от грозившей захлестнуть их революции. Николай мог обойтись без похода; его войска могли временно ограничиться тем, что сдерживали Польшу и угрожали Пруссии, Австрии, Венгрии, пока успехи восставших венгров не стали угрожать австрийской реакции, одержавшей победу над Веной. Лишь тогда эти русские войска хлынули на Венгрию и, раздавив венгерскую революцию, обеспечили победу реакции на всем Западе. Европа была брошена к ногам царя, потому что она оставила Польшу. Воистину Польша не похожа ни на какую иную страну. В революционном аспекте это краеугольный камень европейского здания: сумеет ли удержаться в Польше революция или реакция, — та или другая окончательно победит и во всей Европе. Именно эта особенность придает Польше то значение, которое она имеет для всех революционеров и которое заставляет нас и теперь воскликнуть: Да здравствует Польша!
Ф. ЭНГЕЛЬС
ПРУССКАЯ ВОДКА В ГЕРМАНСКОМ РЕЙХСТАГЕ[27]
4 февраля г-н фон Кардорф сделал имперскому правительству запрос по поводу высокого обложения немецкого «спирта» в Англии и Италии. Он обратил внимание господ депутатов (см. сообщение «Kolnische Zeitung»[28]) на то, что
«в наших восточных и северных провинциях обширные пространства, сотни квадратных миль довольно скудных, бесплодных земель, благодаря широко распространившемуся возделыванию картофеля, достигли сравнительно высокого плодородия и культуры, а возделывание картофеля в свою очередь вызвано тем, что в этих районах разбросано множество винокуренных заводов, которые заняты производством спирта в качестве побочного сельскохозяйственного промысла. Если прежде в этих районах проживало около 1000 человек на квадратную милю, то теперь благодаря производству спирта земля дает пропитание приблизительно 3000 человек на квадратную милю, ибо винокуренные заводы являются для картофеля необходимым рынком сбыта, ввиду того что картофель из-за его объема трудно перевозить, а зимой из-за морозов перевозить и вовсе нельзя. Во-вторых, винокуренные заводы превращают картофель в высокоценный и легко транспортируемый спирт и, наконец, делают землю плодороднее благодаря большому количеству кормовых отходов. Насколько значительны доходы, связанные с этим делом, может уяснить себе каждый, кто примет во внимание, что доход, получаемый государством от налога на спирт, составляет у нас около 36 млн. марок, несмотря на то что в Германии наиболее низкий налог на спирт по сравнению со всеми странами мира, например в пять раз более низкий, чем в России».
Прусские юнкеры в последнее время должно быть очень расхрабрились, если они осмеливаются обратить внимание всего мира на свою «спиртовую промышленность», или vulgo*[попросту. Ред.] винокурение.
В прошлом столетии в Германии перегонялось лишь небольшое количество водки, да и то лишь из зерна. Тогда, правда, не умели отделять содержащееся в этой водке сивушное масло (к этому пункту мы еще вернемся), так как само сивушное масло еще вовсе не было известно; но по опыту знали, что от продолжительного хранения качество водки существенно улучшается, теряется ее жгучесть и она действует менее охмеляюще и менее разрушительно для здоровья. Мелкобуржуазные условия, при которых тогда производилась водка, и еще не развитый спрос, считавшийся более с качеством, чем с количеством, позволяли почти везде годами выдерживать хлебное вино в погребах и, таким образом, путем постепенного химического изменения наиболее вредных его составных частей придавать ему менее губительный характер. Так, в конце прошлого столетия мы находим сравнительно развитое винокурение лишь в немногочисленных городских пунктах — в Мюнстере, Ульрихштейне, Нордхаузене и др., и их продукт обычно сопровождался прилагательным «старый».
К началу нынешнего столетия число винокуренных заводов в сельских местностях увеличилось, винокурение стало побочным промыслом более крупных землевладельцев и арендаторов, особенно в Ганновере и Брауншвейге. Они находили покупателей, с одной стороны, благодаря все более расширяющемуся потреблению водки, а с другой стороны, благодаря потребностям постоянно возрастающих и постоянно воюющих армий, которые, со своей стороны, распространяли пристрастие к водке во все более широких кругах. После заключения мира в 1814 г. винокурение могло таким образом распространиться все шире и шире и пустить прочные корни на Нижнем Рейне, в Прусской Саксонии, Бранденбурге и Лужице, выступая в указанном, совершенно отличном от старого городского винокурения виде — в качестве побочного занятия крупных сельских хозяев.
Но поворотным пунктом для винокурения было открытие, что водку можно выгодно производить не только из зерна, но также и из картофеля. Тем самым весь промысел был революционизирован. С одной стороны, центр тяжести винокурения был теперь окончательно перенесен из города в деревню, и мелкобуржуазные производители доброго старого напитка псе больше и больше вытеснялись крупными землевладельцами, производителями гнусной картофельной сивухи. Но, с другой стороны, — и это исторически гораздо важнее, — крупный землевладелец, перегонявший водку из зерна, был вытеснен крупным землевладельцем, перегонявшим водку из картофеля; винокурение все больше и больше перемещалось из плодородных зерновых районов в неплодородные картофельные, т. е. из Северо-Западной Германии в Северо-Восточную, — в старую Пруссию, на восток от Эльбы.
Этот поворотный пункт наступил тогда, когда разразился неурожай и голод 1816 года. Несмотря на более высокие урожаи двух последующих лет, цены на зерно вследствие неудержимого вывоза зерна в Англию и в другие страны оставались настолько высокими, что стало почти невозможно употреблять зерно для винокурения. Оксхофт[старинная мера жидкости в Германии, в среднем равная 225 литрам. Ред.] водки, который в 1813 г. стоил только 39 талеров, продавался в 1817 г. за 70 талеров. Тогда картофель занял место зерна, и в 1823 г. оксхофт стоил уже от 14 до 17 талеров!
Но откуда у бедных остэльбских юнкеров, которые были якобы дотла разорены войной и жертвами, принесенными на алтарь отечества, взялись средства, с помощью которых они превратили тяготевшие над ними ипотечные долги в прибыльные водочные заводы? Правда, благоприятная конъюнктура 1816—1819 гг. принесла им очень высокие доходы и увеличила их кредит благодаря всеобщему повышению цен на землю; но этого было далеко не достаточно. Наши патриотические юнкеры получили, однако, сверх того: во-первых, государственную помощь в различных прямых и косвенных формах, а во-вторых, сюда прибавилось еще одно обстоятельство, на которое надо обратить особое внимание. Как известно, в Пруссии в 1811 г. выкуп крестьянских барщинных повинностей и вообще конфликты между крестьянами и помещиками были урегулированы законом таким образом, что натуральные повинности превращались в денежные, последние капитализировались и могли быть выкуплены либо наличными деньгами с определенной рассрочкой платежей, либо путем уступки помещику части крестьянской земли, либо же частично деньгами, частично—землей. Этот закон оставался мертвой буквой, пока высокие хлебные цены 1816—1819
