тем, с 1 июня в Кёльне стала выходить «Neue Rheinische Zeitung», главным редактором которой был Маркс; приехал вскоре и Вольф, чтобы занять свое место в редакции. Его неутомимое трудолюбие, его педантичная, неуклонная добросовестность представляли для него ту невыгоду, что в редакции, состоявшей исключительно из молодых людей, другие частенько освобождали себе лишний часок, будучи уверены, что «Лупус [дружеское прозвище В. Вольфа (Wolf — волк, по-латыни — lupus). Ред.] уж позаботится о том, чтобы газета вышла»; в этом отношении и я не был безгрешен. Вследствие этого Вольф в первое время издания газеты был занят больше текущей работой, чем руководящими статьями. Он вскоре нашел, однако, средство превратить и эту работу в самостоятельную деятельность, В текущей хронике под заголовком «По стране» подбирались сообщения из мелких немецких государств, и он с неподражаемым юмором изображал провинциальную захолустную ограниченность и филистерство как правителей, так и управляемых. В то же время он еженедельно делал в Демократическом обществе[42] обзоры текущих событий, благодаря которым он и здесь вскоре стал одним из самых любимых и влиятельных ораторов.
Глупость и трусость буржуазии, все более возраставшие после июньских боев в Париже, позволили реакции вновь собраться с силами. Придворные клики в Вене, Берлине, Мюнхене и т. д. работали рука об руку с благородным имперским правителем, а за кулисами стояла русская дипломатия и управляла нитями, заставлявшими плясать этих марионеток. Тогда-то, в сентябре 1848 г., наступило для этих господ время действовать. Под прямым и косвенным давлением России (обеспеченным заботами лорда Пальмерстона) первый шлезвиг-гольштейнский поход окончился позорным перемирием в Мальмё[43]. Франкфуртский парламент пал так низко, что утвердил его, и тем самым открыто и недвусмысленно отрекся от революции. Ответом было франкфуртское восстание 18 сентября; оно было подавлено. Почти в то же время произошло в Берлине столкновение между согласительным Учредительным собранием[44] и короной. 9 августа Собрание в чрезвычайно мягком, даже робком постановлении просило правительство принять хоть какие-нибудь меры, чтобы наглое поведение реакционных офицеров более не проявлялось так открыто и вызывающе. Когда в сентябре Собрание потребовало выполнить это постановление, то ответом явилось назначение явно реакционного министерства Пфуля с генералом во главе (19 сентября), а пресловутого Врангеля назначили главнокомандующим войсками Бранденбурга — два очень прозрачных намека на то, что берлинским согласителям остается либо покаяться в грехах, либо дожидаться разгона. Началось всеобщее возбуждение. В Кёльне также происходили митинги и был назначен Комитет безопасности. Правительство решило нанести первый удар в Кёльне. Соответственно этому утром 25 сентября был арестован ряд демократов, между прочим и нынешний обер-бургомистр Кёльна, известный всем в то время под именем «Красного Беккера». Возбуждение росло. Пополудни на старой рыночной площади состоялось народное собрание. Председательствовал Вольф. Кругом было выставлено гражданское ополчение, не относившееся враждебно к демократическому движению, но прежде всего заботившееся о собственном благополучии. На заданный вопрос ополченцы ответили, что они здесь для защиты народа. Вдруг на рынок врываются люди с криком: «Пруссаки идут!» Иосиф Молль — он тоже был утром арестован, но освобожден народом — и как раз в это время произносил речь, воскликнул: «Граждане, неужели вы разбежитесь перед пруссаками?» — «Нет, нет!» — был ответ. — «Тогда нам нужно строить баррикады!» И все тотчас же взялись за дело. — Исход дня кёльнских баррикад известен. Не встретив сопротивления, оставшись безоружным (гражданское ополчение предусмотрительно разошлось по домам), без малейшего кровопролития все движение, вызванное ложной тревогой, окончилось ничем. Правительство достигло своей цели: Кёльн был объявлен на осадном положении, гражданское ополчение было разоружено, выход «Neue Rheinische Zeitung» приостановлен, а редакторы вынуждены были выехать за границу.
III
Осадное положение в Кёльне продолжалось недолго, 4 октября оно было снято. 11—го вновь вышла «Neue Rheinische Zeitung». Вольф уехал в Дюркгейм, в Пфальце, где его оставили в покое. Так же, как относительно меня и некоторых других членов редакции, был издан приказ отдать его под суд по делу о заговоре и т. д. Но наш Вольф недолго вытерпел в Пфальце, и по окончании сбора винограда он внезапно появился вновь в редакции, помещавшейся на Унтер-Хутмахер, № 17. Ему удалось найти жилье так близко, что он мог проходить в редакцию через двор, не выходя на улицу. Однако такое заточение ему быстро надоело; почти каждый вечер, в длинном пальто и в фуражке с длинным козырьком, стал он выходить с наступлением темноты под предлогом покупки табака. Он думал, что его нельзя узнать, хотя его своеобразная коренастая фигура и решительная походка сразу бросались в глаза; во всяком случае, его никто не выдал. Так прожил он несколько месяцев, в то время как мы, все остальные, один за другим были освобождены от преследования. Наконец, 1 марта 1849 г. нас известили, что всякая опасность миновала, и тогда Вольф явился к следователю, который тоже заявил, что весь процесс, как основанный на преувеличенных сообщениях полиции, совершенно прекращен.
Между тем, в начале декабря Берлинское собрание было разогнано, и начался период мантёйфелевской реакции. Одно из первых мероприятий нового правительства заключалось в том, чтобы успокоить феодалов Восточной Пруссии относительно оспариваемого у них права на даровой труд крестьян. После мартовских дней крестьяне Восточной Пруссии повсюду перестали выполнять барщину, а в некоторых местах даже вынудили помещиков в письменной форме отказаться от права на такой труд. Нужно было, таким образом, лишь узаконить это фактическое положение вещей, и остэльбский крестьянин, с которого так долго драли шкуру, стал бы свободным человеком. Но Берлинское собрание, спустя целых 59 лет после 4 августа 1789 г., когда французское Национальное собрание уничтожило безвозмездно все феодальные повинности, все еще не могло отважиться на подобный шаг. Были несколько облегчены условия выкупа барщины; и только некоторые из самых скандальных и возмутительных феодальных прав должны были быть упразднены безвозмездно. Однако прежде чем этот законопроект был окончательно принят, последовал разгон Собрания, и господин Мантёйфель заявил, что такой проект правительство не примет в качестве закона. Тем самым были уничтожены надежды старопрусских барщинных крестьян, и было необходимо воздействовать на них, разъяснив им их положение. А для этого Вольф был самым подходящим человеком. Не только потому, что он сам был по происхождению сыном крепостного крестьянина и в детстве отбывал барщину на господском дворе; не только потому, что он сохранил пламенную ненависть против феодальных угнетателей, которую воспитало в нем такое детство; никто не знал так хорошо, как он, феодальный способ порабощения во всех его деталях, тем более в Силезии, в той области, где имелся полный комплект всех разнообразных форм этого порабощения [В издании 1886 г. далее следует: «Так начал Вольф кампанию против феодалов, которая достигла своего апогея в «Силезском миллиарде» и к которой я вернусь в дальнейшем. Это была кампания, которую в сущности обязана была вести буржуазия. Борьба с феодализмом была ведь всемирно-исторической задачей именно этого класса. Но, как мы видели, буржуазия ее не вела или вела только для видимости. Вследствие общественной и политической отсталости Германии немецкая буржуазия повсюду отказывалась от защиты своих собственных политических интересов, потому что за ее спиной уже поднимался угрожающе пролетариат. Смутные надежды и пожелании парижских рабочих в феврале, а еще более их отчаянная четырехдневная борьба в июне 1848 г., напугали буржуазию не только Франции, но и всей Европы. А в Германии даже простые демократические требования, давно уже приобретшие в Швейцарии силу закона, представлялись малодушным буржуа покушением на их собственность, на их безопасность, на их жизнь. Трусливые, как всегда, немецкие буржуа пожертвовали своими общими, т. е. политическими интересами ради того, чтобы каждый из них мог спасти свои частные интересы, свой капитал. Лучше возврат к старому бюрократически-феодальному абсолютизму, чем победа буржуазии как класса, чем современное буржуазное государство, завоеванное революционным путем, при усилении революционного класса — пролетариата! Таков был крик ужаса немецкой буржуазии, приведшей к победе реакции по всей линии.
Партии пролетариата пришлось таким образом взять на себя борьбу там, где буржуазия покинула поле битвы. И Вольф на столбцах «Neue Rheinische Zeitung» вступил в борьбу с феодализмом. Но выступил он не на радость буржуазии; нет, он выступил подлинно революционным образом, так, что от этих статей, проникнутых духом великой французской революции, буржуазия пришла в такой же ужас, как и сами феодальные господа и правительство».
Окончание настоящей главы, как и текст глав IV—IX до слов: «19 мая «Neue Rheinische Zeitung» была запрещена…» (см. настоящий том, стр. 90), были (кроме двух заключительных фраз главы IV, см. настоящий том, стр. 72) в издании 1886 г. опущены. Ред.]
Вольф начал кампанию в номере от 19 декабря 1848 г. статьей о вышеупомянутом заявлении министерства. 29 декабря последовала вторая, более резкая статья по поводу октроированного «Указа о временном урегулировании взаимоотношений между помещиками и крестьянами в Силезии».
«является призывом к господам князьям, вельможам, графам, баронам и т. д. поскорее, под прикрытием закона, так «временно» обобрать и ограбить сельское население, чтобы после этакого жирного года тем легче было пережить тощие. До марта Силезия была землей обетованной для помещиков. Благодаря изданным в 1821 г. законам о выкупе барщины феодальное юнкерство устроилось так тепло, что лучше и не придумать. Благодаря выкупу, который всегда и везде устанавливается и проводится к выгоде привилегированных и ведет к разорению сельского населения, силезское юнкерство получило из рук крестьян не менее 80 миллиончиков наличными деньгами, пахотной землей и рентой. А выкупным платежам не видно было конца. Отсюда ярость против безбожной революции 1848 года. Крестьяне отказывались впредь нести, как послушная скотина, дворовую службу у своего помещика и продолжать платить такие же нестерпимые оброки, проценты и поборы всякого рода. В кассах помещиков образовалась опасная пустота».
Берлинское собрание взяло в свои руки урегулирование этих отношений.
«Медлить было опасно. Это поняла потсдамская камарилья, которая тоже умеет набивать себе карман, не щадя пота и крови крестьянства. Итак, к черту Собрание! Сами переделаем законы так, как нам покажется выгоднее! — Так и случилось. Появившийся в «Staats-Anzeigen> указ, касающийся Силезии, — не что иное, как ловушка с волчьими ямами и прочими принадлежностями: уж если сельское население попадет в нее — оно безвозвратно погибло».
Затем Вольф показывает, что указом в сущности восстанавливается домартовское положение, и заканчивает таким образом:
«Но разве это поможет? Господам помещикам нужны деньги. Наступает
