развлечения множество зайцев и пернатой дичи, ещё более толкает крестьянина на этот путь. Он ставит силки, иногда подстрелит какую-нибудь дичь, что в сущности не приносит лорду никакого ущерба, так как дичь в избытке, а крестьянин раздобыл жаркое для своей голодной семьи. Если его поймают, он попадает в тюрьму, а при повторном случае отправляется в ссылку не менее чем на семь лет. Такая строгость наказания влечёт за собой частые кровавые стычки с лесным сторожем, в результате которых ежегодно совершается ряд убийств. Должность лесного сторожа поэтому не только опасна, но и считается бесславной и презренной. В прошлом году два сторожа предпочли пустить себе пулю в лоб, чем продолжать заниматься своей профессией. Вот та «дешёвая» цена, которой оплачивается благородная забава земельной аристократии — охота! Но какое дело до этого благородным «lords of the soil»{162}? Разве не всё равно, что избыточного населения будет на несколько человек больше или меньше! А если даже половина этого «излишнего» населения погибнет вследствие законов об охоте, то оставшейся половине станет только лучше — таковы филантропические рассуждения английского имущего класса.
Но хотя условия деревенской жизни — разбросанность жилищ, косность среды и занятий, а следовательно и идей — очень мало благоприятствуют всякому развитию, бедность и нужда всё же и здесь приносят свои плоды. Рабочие фабричной и горной промышленности быстро прошли первую стадию протеста против общественных порядков, стадию непосредственного протеста отдельных лиц, выражающегося в правонарушениях; крестьяне же до сих пор застряли на этой стадии. Их излюбленным приёмом социальной войны является поджог. Зимой 1830–1831 г., последовавшей за июльской революцией, поджоги впервые получили всеобщее распространение, после того как уже в начале октября в Суссексе и примыкающих к нему графствах из-за усиления береговой охраны (затруднившей контрабанду и разорившей, как выразился один фермер, всё побережье), из-за нового законодательства о бедных, низкой заработной платы и введения машин возникли беспорядки и распространились на весь район. В течение зимы горели скирды хлеба и стога сена на полях фермеров и даже риги и хлева возле самых их домов. Почти каждую ночь полыхало несколько таких пожаров, сея ужас среди фермеров и землевладельцев. Поймать преступников почти никогда не удавалось, и народ стал приписывать поджоги мифической личности, которую он называл «Суинг» [ «Swing»]. Ломали себе головы над тем, кто такой «Суинг» и что породило этот мятежный дух среди сельской бедноты; о великой движущей силе — нужде, об угнетении мало кто подумал, а в самих сельскохозяйственных районах, наверно, никто. С тех пор поджоги повторялись каждый год с наступлением зимы, времени года, когда для подёнщиков начинается безработица. Зимой 1843–1844 г. они повторялись необычайно часто. Передо мной ряд номеров газеты «Northern Star» за этот период, и в каждом из них, с указанием источника, приводится множество случаев поджогов. Некоторых номеров этой еженедельной газеты, не упомянутых в приведённом ниже списке, у меня нет под рукой, но и в них, наверно, было немало сообщений о поджогах. К тому же такая газета не может, разумеется, описывать все подобные случаи. «Northern Star» от 25 ноября 1843 г. приводит два случая и ссылки на многие другие, о которых было сообщено ранее. — «Northern Star» от 16 декабря: в Бедфордшире в течение двух недель царит всеобщее возбуждение вследствие частых поджогов, случающихся каждую ночь. За последние дни сгорели две большие фермы. В Кембриджшире сгорели четыре большие фермы, в Хартфордшире — одна; кроме того было ещё пятнадцать поджогов в различных местах. — 30 декабря в Норфолке был один поджог, в Суффолке — два, в Эссексе — два, и Хартфордшире — три, в Чешире — один, в Ланкашире — один, в Дерби, Линкольне и на юге — двенадцать. — 6 января 1844 г. в общем десять поджогов, 13 января — семь и 20 января — четыре. Далее газета еженедельно отмечает в среднем три-четыре пожара, и это продолжается не до весны, как бывало в прежние годы, а до июля и августа. Из полученных мной английских газет и из сообщений в немецкой прессе видно, что с наступлением зимы 1844–1845 г. этот вид преступлений получил ещё большее распространение.
Что скажут мои читатели о таком положении в идиллически-мирных сельских округах Англии? Разве это не социальная война? Разве такое положение естественно и может долго продолжаться? И тем не менее фермеры и земельные собственники здесь такие же тупые и косные, такие же слепые ко всему, что не приносит им звонкой монеты, какими являются в промышленных округах фабриканты и вообще буржуа. Последние прочат своим рабочим все блага от отмены хлебных законов, а земельные собственники и значительная часть фермеров обещают своим рабочим рай на земле при сохранении этих законов. Но имущим в обоих случаях не удаётся соблазнить рабочих своим всеисцеляющим средством. Как фабричные, так и сельскохозяйственные рабочие относятся совершенно равнодушно к отмене или сохранению хлебных законов. Между тем вопрос этот для тех и для других очень важен. С отменой хлебных законов свободная конкуренция, современный строй общественного хозяйства доводится до своего крайнего развития; после этой отмены всякая возможность дальнейшего развития в пределах существующих отношений отпадает и единственным возможным шагом вперёд становится радикальный переворот в социальном порядке. Для сельскохозяйственных рабочих вопрос этот важен ещё и по следующим соображениям. Свободный ввоз хлеба обусловливает собой — по причинам, на которых я здесь останавливаться не могу, — эмансипацию фермера от землевладельца, другими словами, превращение фермера-тори в фермера-либерала. Над этим Лига против хлебных законов уже немало поработала, и это её единственная заслуга. Но если фермеры превратятся в либералов, т. е. сознательных буржуа, то их рабочие станут чартистами и социалистами, т. е. сознательными пролетариями. Одно влечёт за собой другое. И теперь уже среди сельскохозяйственных пролетариев намечается новое движение; это доказывает собрание, которое либеральный землевладелец граф Раднор созвал в октябре 1844 г. возле Хайуэрта, где расположены его владения, для принятия резолюции против хлебных законов; рабочие отнеслись к этим законам с полнейшим безразличием, но выставили совсем другие требования, в частности потребовали сдачи в аренду мелких участков за дешёвую плату и вообще наговорили графу Раднору немало горьких истин. — Так движение рабочего класса проникает в глухие, закоснелые, погружённые в духовную спячку сельскохозяйственные округа и, при царящей в этих местах нужде, оно скоро здесь укрепится и разовьётся так же, как в фабричных округах.
Что касается религиозных чувств сельскохозяйственных рабочих, то у них они, конечно, сильнее, чем у промышленных рабочих, но всё же и они находятся в очень натянутых отношениях с церковью, так как в этих округах почти всё население принадлежит к англиканской церкви. Корреспондент «Morning Chronicle», за подписью: «Один из тех, кто сам ходил за плугом»{163}, сообщает о своей поездке по сельскохозяйственным округам и передаёт, между прочим, такой разговор с подёнщиками у выхода из церкви:
«Я спросил одного из них, является ли сегодняшний проповедник их постоянным священником. Да, ну его к чёрту (Yes, blast him), — да, это наш собственный поп; вечно он попрошайничает, и с тех пор, как я его знаю всегда попрошайничал (проповедник призывал к сбору средств на обращение язычников). — И с тех пор, как я его знаю, — прибавил другой, — я ещё не встречал попа, который бы не попрошайничал то на одно, то на другое. — Да, — сказала женщина, только что вышедшая из церкви, — плата рабочим всё падает, а посмотрите на этих богатых бездельников, с которыми попы едят, пьют и ездят на охоту. Ей-богу, мы скорее пойдём в работный дом или подохнем с голоду, чем согласимся выложить деньги для попов, которые отправляются к язычникам. — А почему, — сказала другая, — они не посылают туда тех попов, которые хнычут каждый день в соборе в Солсбери, где никто, кроме камней, их не слушает? Почему эти не отправляются к язычникам? — Эти туда не пойдут, — сказал тот старик, с которым я начал разговор, — они богатые, они имеют больше земли, чем им нужно, а они хотят собрать деньги, чтобы избавиться от бедных попов; я прекрасно знаю, чего они хотят; я их слишком давно знаю. — Что же это, друзья мои, — спросил я, — неужели вы всегда выходите из церкви с таким горьким чувством к священнику? Зачем же вы вообще ходите в церковь? — Зачем мы ходим? — ответила женщина. — Мы вынуждены ходить, если не хотим потерять всё, — работу и всё; конечно, мы вынуждены. — Впоследствии я убедился в том, что если они ходят в церковь, то получают некоторые мелкие преимущества в снабжении топливом и небольшой участок земли под картофель, за который им, впрочем, приходится платить».
Описав далее их нищету и невежество, наш корреспондент заканчивает следующими словами:
«И я смело утверждаю, что положение этих людей, их бедность, их ненависть к церкви, их внешняя покорность и внутреннее озлобление против церковных сановников составляют правило во всех сельских общинах Англии, а противоположное является лишь исключением».
Если в Англии в собственном смысле слова крестьянство показывает нам, какие последствия влечёт за собой в сельских округах наличие многочисленного сельскохозяйственного пролетариата при крупной земельной собственности, то в Уэльсе мы наблюдаем разорение мелких арендаторов. Если в сельских общинах Англии воспроизводится антагонизм между пролетариями и крупными капиталистами, то участь уэльсских крестьян соответствует неуклонному разорению мелкой буржуазии в городах. В Уэльсе имеются большей частью только мелкие арендаторы, которые не в состоянии продавать свои сельскохозяйственные продукты так же выгодно и так же дёшево, как находящиеся в лучших условиях крупные английские фермеры, с которыми им приходится конкурировать на одном рынке. Следует также принять во внимание, что почва во многих местах пригодна только для животноводства, которое мало доходно, и что уэльсские крестьяне уже из-за обособленности своей национальности, к которой они горячо привязаны, ещё гораздо более косны, чем английские фермеры. Но в первую очередь именно конкуренция в собственной среде и с соседями-англичанами и вызванное этой конкуренцией повышение арендной платы разорили уэльсских крестьян настолько, что они еле сводят концы с концами и, не видя истинной причины своего тяжёлого положения, ищут её во всевозможных мелочах, вроде высоких дорожных пошлин и т. п. Последние, разумеется, тормозят развитие сельского хозяйства и торговли, но поскольку они принимаются в расчёт как постоянные расходы каждым, кто берёт землю в аренду, то в конечном счёте они ложатся на землевладельца. И новый закон о бедных здесь крайне ненавистен также и арендаторам, потому что они
