себя их благожелателем, они требуют, чтобы он в доказательство искренности своих намерений высказался за Народную хартию. Тем самым они протестуют против всякой посторонней помощи, ибо в Хартии они требуют только предоставления им власти, чтобы они могли помочь себе сами. Тому, кто на это не соглашается, они с полным основанием объявляют войну, кто бы он ни был, откровенный враг или лицемерный друг. — Впрочем, Лига против хлебных законов прибегала к самой низкой лжи, к самым презренным уловкам, чтобы привлечь рабочих на свою сторону. Она пыталась внушить им, что цена на труд обратно пропорциональна цене на хлеб, что заработная плата высока, когда цена на хлеб стоит низко, и наоборот. Это утверждение она пыталась доказать самыми нелепыми аргументами; да и само по себе, это самое нелепое утверждение, когда-либо высказанное каким-либо экономистом. Когда это не помогло, рабочим обещали величайшие блага, которые якобы должны были явиться результатом возросшего спроса на рабочие руки. Не постыдились даже носить по улицам два каравая хлеба — один большой с надписью: американский восьмипенсовый хлеб, заработная плата — четыре шиллинга в день, и второй — значительно меньший с надписью: английский восьмипенсовый хлеб, заработная плата — два шиллинга в день. Но рабочие не попались на удочку: они слишком хорошо знают своих хозяев.
Чтобы вполне убедиться в лживости этих прекрасных обещаний, достаточно обратиться к практической жизни. Мы уже видели выше, как буржуазия всевозможными средствами эксплуатирует пролетариат в свою пользу. Но мы видели только, как отдельные буржуа, каждый на свой страх и риск, эксплуатируют рабочих. Перейдём теперь к рассмотрению тех случаев, когда буржуазия выступает против пролетариата как партия или даже как государственная власть. — Что всё законодательство имеет прежде всего целью защиту имущих от неимущих, это вполне очевидно. Только потому, что есть неимущие, нужны законы; и хотя в прямой форме это нашло своё выражение только в немногих законах, — например, законы против бродяг и бездомных, объявляющие пролетариат как таковой вне закона, — тем не менее враждебное отношение к пролетариату является столь незыблемой основой закона, что судьи, в особенности мировые судьи, которые сами принадлежат к буржуазии и с которыми пролетариат больше всего приходит в соприкосновение, не задумываясь обнаруживают этот смысл в самом законе. Когда богача вызывают, или, вернее, приглашают, в суд, то судья выражает глубокое сожаление по поводу причинённого беспокойства и всячески старается повернуть дело в пользу богача; если же всё-таки приходится его осудить, то судья опять-таки об этом очень сожалеет и т. д., и в результате назначается ничтожный денежный штраф, который буржуа пренебрежительно бросает на стол и удаляется. Но когда бедняку надо предстать перед мировым судьёй, он почти всегда должен предварительно провести ночь под арестом с множеством других таких же, как он; с самого начала на него смотрят как на виновного, покрикивают на него и на его попытки оправдаться отвечают презрительно: «О, мы знаем эти отговорки!» Дело кончается штрафом, которого он уплатить не может и за который ему приходится расплачиваться одним или несколькими месяцами тюрьмы. Если даже ему нельзя приписать никакого преступления, его всё же отправляют в тюрьму как мошенника и бродягу (a rogue and a vagabond — эти выражения почти всегда употребляются рядом). Пристрастность мировых судей, особенно в сельских местностях, действительно превосходит всякое представление и является столь повседневным явлением, что обо всех случаях, не выходящих из ряда вон, газеты сообщают совершенно спокойно, без всяких комментариев. Впрочем, ничего другого и ожидать нельзя. С одной стороны, эти «Dogberries» просто толкуют закон в том смысле, в каком он составлен, а с другой стороны, сами они — буржуа и главную основу всякого истинного порядка видят прежде всего в интересах своего класса. Каковы мировые судьи, такова и полиция. Что бы буржуа ни делал, полицейский всегда с ним вежлив и строго придерживается закона, с пролетарием же обращаются грубо и жестоко; сама бедность уже навлекает на него подозрение во всевозможных преступлениях, лишая его в то же время законных средств для защиты от произвола власть имущих. Поэтому охранительные формы закона не существуют для пролетария: полиция не стесняясь врывается в его дом, подвергает его аресту и расправляется с ним, как хочет. И только когда рабочий союз нанимает защитника, подобно тому как углекопы наняли Робертса, только тогда становится очевидным, в какой ничтожной степени распространяется на пролетария охранительная сторона закона, как часто ему приходится нести на своих плечах всё бремя закона, не ощущая его преимуществ.
Добиваясь всё большего порабощения пролетариата, имущий класс и в настоящее время не прекращает в парламенте борьбу против лучших чувств тех его членов, которые еще не полностью находятся во власти эгоизма. Участки общинных земель один за другим изымаются и пускаются под пашню, что, конечно, способствует поднятию культуры, но приносит большой ущерб пролетариату. Там, где имелись общинные земли, бедняк мог выпустить своего осла, свинью или несколько гусей, там детвора и молодёжь играли и резвились на воле. Теперь всему этому приходит конец, заработок бедняка сокращается, а молодое поколение, лишённое места для прогулок, отправляется в кабак. Каждая сессия парламента утверждает множество актов, разрешающих распашку общинных земель. —
Когда на сессии 1844 г. правительство решило заставить железнодорожные компании, монополизировавшие все средства передвижения, сделать путешествия по железным дорогам доступными и для рабочих, понизив соответственно проездную плату (до 1 пенса за милю, примерно 5 зильбергрошей за немецкую милю), и для этого предложило пускать ежедневно на всех железных дорогах по одному удешевлённому поезду третьего класса, то «почтенный отец во господе» епископ Лондонский предложил сделать исключение для воскресного дня, — единственного дня, когда рабочий, если он не безработный, вообще может ездить, — т. е. предложил сделать так, чтобы по воскресеньям разрешалось ездить только богачам, но не беднякам. Это предложение было, однако, слишком откровенно и бесцеремонно, чтобы его можно было принять, и его отвергли. — Скрытые посягательства на права пролетариата настолько многочисленны, что у меня нет возможности перечислить даже те из них, которые имели место в течение одной только сессии. Приведу ещё лишь один случай, относящийся к той же сессии 1844 года. Совершенно безызвестный член парламента, некий г-н Майлс, внёс билль для урегулирования отношений между господами и слугами, казалось, довольно невинного характера. Правительство одобрило билль, и он был передан на рассмотрение комиссии. Тем временем произошла стачка углекопов в Северной Англии, и Роберте совершал свои триумфальные поездки по Англии в сопровождении рабочих, для которых он добился оправдательного приговора. Когда же билль был возвращён комиссией, то оказалось, что в него внесли несколько в высшей степени деспотических пунктов; в частности, согласно одному из них, хозяин, заключивший с рабочим устное или письменное соглашение на какую-нибудь работу или даже на случайную услугу, получал право в случае отказа от работы или вообще дурного поведения (misbehaviour) рабочего привлечь его к ответственности перед любым (any) мировым судьёй; судья же на основании показаний, данных под присягой работодателем или его агентами и надсмотрщиками, — т. е. на основании показания истца, — мог присудить рабочего к тюрьме или принудительным работам сроком до двух месяцев. Этот билль возбудил среди рабочих сильнейшее негодование, тем более, что как раз в это время в парламенте обсуждался десятичасовой билль и по этому поводу велась сильнейшая агитация. Состоялись сотни собраний, рабочие отправили сотни петиций в Лондон защитнику пролетариата в парламенте, Томасу Данкомбу. Если не считать представителя «Молодой Англии» Ферранда, Данкомб был единственным членом парламента, который энергично выступил против билля; когда же остальные радикалы увидели, что народ высказался против билля, они начали один за другим потихоньку присоединяться к Данкомбу, а так как и либеральная буржуазия ввиду возбуждения рабочих не осмеливалась отстаивать билль, да и вообще никто не был особенно заинтересован в том, чтобы отстаивать его перед лицом народного недовольства, то он с треском провалился.
Но самым откровенным провозглашением войны буржуазии против пролетариата является теория народонаселения Мальтуса и опирающийся на неё новый закон о бедных. О теории Мальтуса мы здесь уже говорили не раз. Повторим вкратце лишь её главный вывод, а именно, что на земле всегда имеется избыток населения и поэтому всегда будут царить нужда, нищета, бедность и безнравственность; что такова судьба, таков вечный удел людей — появляться на свет в слишком большом количестве, вследствие чего они образуют различные классы, из которых одни более или менее богаты, просвещённы и нравственны, а другие более или менее бедны, несчастны, невежественны и безнравственны. Отсюда вытекает следующий практический вывод, — и этот вывод делает сам Мальтус, — что благотворительность и кассы для бедных, в сущности, лишены всякого смысла, ибо они лишь поддерживают существование «избыточного населения» и поощряют его размножение, а оно своей конкуренцией понижает заработную плату остальных. Не менее бессмысленно предоставление работы беднякам попечительствами о бедных, ибо коль скоро может найти сбыт только определённое количество продуктов труда, вместо каждого безработного, получающего работу, неизбежно лишается работы другой рабочий, который её до тех пор имел, иначе говоря, предприятия попечительств о бедных развиваются в ущерб частной промышленности. Поэтому задача заключается вовсе не в том, чтобы прокормить «избыточное население», а в том, чтобы тем или иным образом возможно более сократить его число. Мальтус прямо объявляет чистой бессмыслицей признававшееся до сих пор право каждого родившегося человека на средства существования. Он цитирует слова одного поэта: бедняк приходит на праздничный пир природы и не находит для себя свободного прибора, — и природа, добавляет Мальтус уже сам от себя, предлагает ему убираться вон (she bids him to be gone), «ибо прежде чем родиться, он не спросил у общества, желает ли оно его принять». Эта теория в настоящее время сделалась излюбленной теорией всех истых английских буржуа, да это и вполне понятно: ведь она очень для них удобна и кроме того при существующих отношениях она во многом соответствует действительности. Раз задача состоит не в том, чтобы «избыточное население» использовать, превратить в полезное население, а только в том, чтобы как можно более простым способом дать людям умереть с голоду и помешать им в то же время наплодить слишком много детей, то дело обстоит весьма просто, — разумеется, при том условии, чтобы «избыточное население» само признало себя таковым и согласилось умереть с голоду. Но на это пока нет надежды, вопреки ревностным усилиям, которые делает гуманная буржуазия, чтобы убедить рабочих в их бесполезности. Пролетарии, наоборот, вбили себе в голову, что
