несколько отрядов и занять подходы к отелю, в котором его литературное «королевское высочество» устроило свою резиденцию. Повинуясь приказу, солдаты окружили народ и заставили его столпиться на небольшом пространстве, а затем погнали его вперёд к воротам отеля; именно это вынужденное появление народа у священных ворот королевской резиденции в результате распоряжений, отданных принцем Иоганном солдатам, именно это обстоятельство послужило предлогом для того, чтобы открыть по народу огонь; и именно на это обстоятельство ссылается правительственная печать, пытаясь оправдать расстрел! Но это ещё не всё: народ оказался окружённым несколькими отрядами и задуманная его королевским высочеством расправа была выполнена посредством перекрёстного огня, направленного против беззащитных людей. Куда бы они ни повернулись — повсюду их встречали новыми ружейными залпами; и если бы солдаты, более гуманные, чем принц Иоганн, не направляли большинство своих выстрелов в воздух, то кровопролитие было бы ужасным. Это подлое дело вызвало всеобщее негодование; самые лойяльные подданные, самые горячие сторонники нынешнего порядка разделяют это негодование и выражают своё крайнее возмущение подобными действиями. Это событие принесёт немало пользы в Саксонии, — той части Германии, где в первую очередь всегда обнаруживалась склонность к болтовне и где особенно нужны были действия. Саксонцы со своим маленьким конституционным государством, со своими парламентскими говорильнями, либеральными депутатами, либеральными и просвещёнными священниками и т. д. были в Северной Германии представителями умеренного либерализма, германского вигизма; и вместе с тем они в большей степени рабы прусского короля, чем сами пруссаки. Что бы ни решило прусское правительство, саксонское министерство было обязано это выполнять; мало того, прусское правительство с недавних пор даже перестало утруждать себя обращением к саксонскому министерству, а действовало непосредственно через саксонских второстепенных чиновников, как будто бы они состояли не на саксонской, а на прусской службе! Саксония управляется из Берлина, а не из Дрездена, и, при всей своей болтовне и хвастовстве, саксонцы прекрасно знают, что свинцовая длань Пруссии достаточно тяжело давит на них. Всей этой болтовне и хвастовству, заносчивости и самодовольству, с которыми саксонцы пытаются выдавать себя за особую нацию, совершенно отличную от пруссаков и т. п., — всему этому будет положен конец лейпцигской бойней. Саксонцы должны теперь убедиться в том, что они так же находятся под властью военщины, как и все остальные немцы; что, несмотря на их конституцию, либеральные законы, либеральную цензуру и либеральные речи короля, порядки, фактически существующие в их маленькой стране, представляют собой не что иное, как военное положение. Есть ещё одно обстоятельство, в силу которого лейпцигские события будут содействовать распространению духа возмущения в Саксонии; несмотря на вею болтовню саксонских либералов, значительное большинство саксонского народа лишь сейчас начинает возвышать голос. Саксония — промышленная страна, и среди её ткачей льна, вязальщиков, бумагопрядилыпиков, кружевников, углекопов и рудокопов с незапамятных времён царила ужасающая нужда.
Пролетарское движение, которое началось с силезского восстания, или, как его обычно называют, с битвы ткачей в июне 1844 г., и распространилось по всей Германии, коснулось также и Саксонии. Некоторое время тому назад в ряде мест были волнения среди рабочих на строительстве железных дорог, а также среди ситцепечатников, и более чем вероятно, хотя точные данные не могут быть сейчас приведены, что здесь, как и повсюду, коммунизм распространяется в рабочей среде; а если саксонские рабочие выступят на арену борьбы, они, разумеется, не будут довольствоваться болтовнёй, как это делают их работодатели, либеральные буржуа.
Позвольте ещё немного задержать ваше внимание на движении рабочего класса в Германии. В номере вашей газеты за прошлую неделю вы предсказываете нашей стране славную революцию — не такую, как в 1688 году[149]. В этом вы совершенно правы. Я позволю себе лишь внести поправку или, вернее, уточнить ваше выражение, добавив, что именно молодёжь Германии призвана осуществить эту перемену. Но не в рядах буржуазии следует искать эту молодёжь. Революционное действие в Германии начнётся в самой сердцевине нашего рабочего народа. Правда, среди нашей буржуазии имеется немало республиканцев и даже коммунистов, а также немало такой молодёжи, которая могла бы быть очень полезной для дела, если бы сейчас произошёл взрыв; но эти люди — буржуа, охотники за прибылью, предприниматели по профессии. Кто нам поручится, что они не окажутся деморализованными своей профессией, своим общественным положением, в силу которого они живут за счёт тяжёлого труда других и накапливают жир как кровососы и эксплуататоры рабочего класса. И если бы даже они оставались пролетарски настроенными вопреки своему положению буржуа, — их оказалось бы бесконечно мало по сравнению с вполне реальным числом представителей буржуазии, которые цепляются за существующий порядок вещей в силу своих интересов и думают только о том, чтобы набить свои кошельки. К счастью, мы вовсе не рассчитываем на буржуазию. Пролетарское движение развернулось с такой поразительной быстротой, что через год или два мы будем в состоянии устроить смотр славному отряду рабочих — демократов и коммунистов, ибо в нашей стране, поскольку дело идёт о рабочем классе, демократия и коммунизм являются в полном смысле слова синонимами. Силезские ткачи дали сигнал в 1844 г., богемские и саксонские ситцепечатники и рабочие на строительстве железных дорог, берлинские ситцепечатники и вообще промышленные рабочие почти по всей Германии ответили стачками и возникшими кое-где волнениями; последние почти всегда были вызваны законами, запрещающими союзы. Движение в настоящее время распространилось почти по всей стране и продолжает расти без особого шума, но неуклонно, между тем как буржуазия только и делает, что агитирует за «конституции», «свободу прессы», «покровительственные пошлины», «немецкий католицизм» и «реформу протестантской церкви». Все эти буржуазные движения, хотя они имеют своё значение, совсем не затрагивают рабочего класса, у которого есть своё собственное движение — борьба за свои насущные интересы.
Более подробно на эту тему — в следующем письме.
Ф. ЭНГЕЛЬС
ПОЛОЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ
ПИСЬМО ПЕРВОЕ
РЕДАКТОРУ «NORTHERN STAR»
В соответствии с вашим желанием я начинаю этим письмом серию статей о современном положении в моём отечестве. Чтобы мои взгляды по этому вопросу были вполне понятны и чтобы доказать их полную обоснованность, мне необходимо будет кратко изложить историю Германии, начиная с того события, которое потрясло современное общество до самого его основания, я хочу сказать — начиная с французской революции.
Старая Германия в то время была известна под названием Священной Римской империи и состояла из бесчисленного множества мелких государств, королевств, курфюршеств, герцогств, эрцгерцогств и великих герцогств, княжеств, графств, баронств и вольных имперских городов, которые все были независимы друг от друга и подчинялись только одной власти (если такая власть была, а на протяжении целых столетий её вообще по было) — власти императора и сейма. Самостоятельность этих мелких государств простиралась так далеко, что во всякой войне с «исконным врагом» (Францией, разумеется) часть из них вступала в союз с французским королём и открыто вела войну против своего собственного императора. Сейм, который состоял из депутаций всех этих мелких государств под председательством представителя империи, видя своё назначение в том, чтобы ограничивать власть императора, постоянно заседал, но никогда не приходил ни к каким, даже самым ничтожным, результатам. Там убивали время на обсуждение самых пустых вопросов церемониала, — например, должно ли посольство барона такого-то (состоявшее, быть может, из гувернёра его сына и старого ливрейного лакея или престарелого лесного сторожа) иметь преимущество перед посольством барона такого-то, или должен ли депутат одного имперского вольного города приветствовать депутата другого города, не ожидая его приветствия, и т. д. Затем спорили по поводу множества мелких привилегий, которые по большей части были обременительны для самих привилегированных, но считались вопросами чести и поэтому вызывали особенно ожесточённые препирательства. Эти и подобные им важные дела отнимали столько времени у мудрого сейма, что у этого почтенного собрания уже не оставалось ни минуты, чтобы обсудить дела империи. Вследствие всего этого величайший беспорядок и неразбериха царили повсюду. Раздираемая внутренними распрями как в военное, так и в мирное время, империя пережила со времени реформации и до 1789 г. целый ряд междоусобных войн, причём в каждой из этих войн Франция вступала в союз с теми, кто боролся против слабой и легко победимой партии императора, и получала, конечно, львиную долго добычи. Сначала Бургундия, затем три епископства: Мец, Туль и Верден, затем остаток Лотарингии, часть Фландрии и Эльзас были таким образом отторгнуты от Священной Римской империи и присоединены к Франции. Так Швейцария смогла стать независимой от империи, Бельгия была уступлена Испании по завещанию Карла V; и все эти страны оказались в лучшем положении после своего отделения от Германии. К этому постепенному внешнему развалу империи присоединялся величайший внутренний беспорядок. Каждый князёк был для своих подданных кровожадным неограниченным деспотом. Империя никогда не вникала во внутренние дела государств, за исключением создания суда (имперская судебная палата в Вецларе) для разбирательства жалоб подчинённых на своих начальников; но этот достойный суд так хорошо разбирал дела, что никто никогда не слыхал, чтобы какое-либо из них было разрешено. Трудно поверить, какие акты жестокости и произвола совершали надменные князья по отношению к своим подданным. Эти князья, проводившие время только в удовольствиях и разврате, предоставляли неограниченную власть своим министрам и правительственным чиновникам, которые таким образом получали возможность угнетать несчастный народ безнаказанно, если только они наполняли казну своих господ и поставляли им достаточное количество красивых женщин для их гарема. А те из дворян, которые не были независимы, а находились под властью какого-нибудь короля, епископа или князя, обыкновенно тоже относились к народу с большим пренебрежением, чем к собакам, и выжимали возможно больше денег из труда своих крепостных, ибо крепостная зависимость была тогда вполне обычным делом в Германии. Не было никаких признаков свободы и в имперских городах, торжественно именуемых «вольными», ибо здесь бургомистр и сами себя избравшие сенаторы — должности, которые с течением веков стали наследственными в такой же мере, как императорская корона, — проявляли ещё большую тиранию в своём управлении. Ничто не может сравниться с гнусным поведением этой мелкобуржуазной аристократии городов; в самом деле, никто бы не поверил, что таково было положение Германии 50 лет тому назад, если бы всё это не сохранилось в памяти многих людей, которые помнят ещё это время, и если бы это не подтверждалось сотнями авторитетов. А народ! Что он говорил по поводу такого положения вещей? Что он делал? Что касается среднего класса, сребролюбивых буржуа, то они находили в этом постоянном
