чтобы заставить задуматься серьёзно над таким положением вещей, при котором, ради выгоды одного только класса, столько людей становятся калеками или увечными и столько трудолюбивых работников бывают осуждены на нужду и голод из-за несчастного случая, постигшего их на службе буржуазии и по её вине.
Какую богатую коллекцию болезней создала эта отвратительная алчность буржуазии! Женщины, неспособные рожать, дети-калеки, слабосильные мужчины, изуродованные члены, целые поколения, обречённые на гибель, изнурённые и хилые, — и всё это только для того, чтобы набивать карманы буржуазии! Когда же читаешь об отдельных случаях этой варварской жестокости, о том, как надсмотрщики вытаскивают раздетых детей из постели и побоями загоняют их на фабрику с одеждой в руках (например, Стюарт, стр. 39 и др.), как они кулаками разгоняют детский сон, как дети тем не менее засыпают за работой, как несчастный ребёнок, заснувший уже после остановки машины, при окрике надсмотрщика вскакивает и с закрытыми глазами проделывает обычные приёмы своей работы; когда читаешь о том, как дети, слишком утомлённые, чтобы уйти домой, забираются в сушильни и укладываются спать под шерстью, откуда их удаётся прогнать только ударами плётки; как сотни детей каждый вечер приходят домой настолько усталыми, что от сонливости и плохого аппетита уже не могут ужинать и родители находят их спящими на коленях у постелей, где они заснули во время молитвы; когда читаешь обо всём этом и о сотне других гнусностей и мерзостей, и читаешь об этом в отчёте, все показания которого даны под присягой и подтверждены многими свидетелями, пользующимися доверием самой комиссии, когда подумаешь, что сам этот отчёт — «либеральный», что это буржуазный отчёт, составленный для того, чтобы опровергнуть предшествовавшие отчёты тори и доказать чистосердечие фабрикантов, когда вспомнишь, что сами члены комиссии на стороне буржуазии и записывали все показания против собственной воли, то нельзя не возмущаться, нельзя не возненавидеть этот класс, который кичится своей гуманностью и самоотверженностью, между тем как его единственное стремление — любой ценой набить свой кошелёк. Послушаем, однако, что говорит сама буржуазия устами своего избранного прислужника д-ра Юра.
Этот господин пишет в своей «Философии фабрики» на стр. 277 и следующих, что рабочим наговорили, будто получаемое ими вознаграждение никак не соответствует тем жертвам, которые они приносят, и что это нарушило добрые отношения между хозяевами и рабочими. Лучше было бы, чтобы рабочие старались зарекомендовать себя прилежанием и добросовестным отношением к делу и радовались успехам своих хозяев, они тогда тоже могли бы стать надсмотрщиками, управляющими и, наконец, даже компаньонами благодаря чему (о, мудрость, ты воркуешь, как голубь!) «на рынке сразу увеличился бы спрос на рабочие руки»!! — «Если бы рабочие не были такими беспокойными, развитие фабричной системы имело бы ещё более благотворные результаты». Затем следует длинная иеремиада о строптивости рабочих, а по поводу забастовки наиболее хорошо оплачиваемых рабочих — тонкопрядильщиков — высказывается следующая наивная сентенция:
«Да, именно высокая оплата их труда дала им возможность содержать на жаловании свой комитет и довела их до нервной гипертрофии вследствие слишком обильного и возбуждающего при такой работе питания!» (стр. 298).
Послушаем, как этот буржуа рисует детский труд:
«Я посетил много фабрик в Манчестере и его окрестностях и нигде не видел, чтобы с детьми дурно обращались или подвергали их телесным наказаниям; не видел я также детей угрюмых; все они казались весёлыми (cheerful), оживлёнными, испытывающими удовлетворение (taking pleasure) от лёгкого напряжения своих мышц и наслаждающимися в полной мере присущей их возрасту подвижностью. Зрелище производства далеко не возбуждало по мне печальных эмоций, а, напротив, всегда действовало на меня ободряюще. Было наслаждением (delightful) смотреть, с какой ловкостью они присучали порвавшиеся нити, когда каретка возвращалась, и наблюдать за ними в минуты их досуга, когда, поработав своими нежными пальчиками несколько секунд они забавлялись, принимая всевозможные положения, пока происходило вытягивание и наматывание ниток. Работа этих проворных (lively) эльфов казалась забавой, в которой они проявляли большую лёгкость благодаря навыку. Сознавая свою ловкость, они с удовольствием показывали её каждому посетителю. Усталости не было и следа: покинув фабрику, они на первой же площадке для игр начинают резвиться с живостью школьников, вырвавшихся из школы» (стр. 310).
(Ещё бы, как будто движение всех мышц не является непосредственной потребностью организма, онемевшего и ослабевшего за работой! Но автору следовало бы подождать, чтобы посмотреть, не исчезнет ли это кратковременное возбуждение уже через несколько минут. Кроме того автор ведь мог это видеть только в обед, после пяти- или шестичасового труда, а не вечером!). — Что касается здоровья рабочих, то, чтобы доказать его превосходное состояние, этот буржуа имеет беспредельную наглость ссылаться на отчёт 1833 г., который мы уже так много раз цитировали и приводили в выдержках. Отдельными, вырванными из контекста цитатами он пытается доказать, что среди рабочих не встречается и намёка на золотуху и — это совершенно верно — что фабричная система избавила их от всяких острых заболеваний (о том, что она зато наградила их всеми хроническими болезнями, автор, конечно, умалчивает). Чтобы понять бесстыдство, с которым почтенный Юр преподносит английской публике самую грубую ложь, надо знать, что отчёт состоит из трёх толстых фолиантов и откормленному английскому буржуа и в голову не придёт его штудировать. Послушаем ещё, что он говорит о фабричном законе 1833 г., изданном либеральной буржуазией и, как мы увидим ниже, налагающем на фабриканта лишь самые необходимые ограничения. Закон этот, и в частности обязательное школьное обучение, является, по его мнению, абсурдной и деспотической мерой, направленной против фабрикантов. Этот закон выбросил на улицу всех детей моложе 12 лет, и к чему это привело, спрашивает Юр? Отстранённые от своего лёгкого и полезного труда, дети не получают теперь никакого воспитания; изгнанные из тёплого прядильного отделения в холодный мир, они существуют только нищенством и воровством; по мнению Юра, эта жизнь представляет печальный контраст с их непрестанно улучшавшимся положением на фабрике и в воскресной школе! Под маской филантропии этот закон усугубляет страдания бедняков, сетует Юр, и будет крайне затруднять, если не остановит совсем, добросовестного фабриканта в его полезной деятельности (стр. 405, 406 и сл.).
Разрушительное влияние фабричной системы давно уже стало привлекать к себе всеобщее внимание. Закон об учениках 1802 г. уже упоминался здесь. Позднее, около 1817 г., фабрикант Роберт Оуэн из Нью-Ланарка (Шотландия), ставший впоследствии родоначальником английского социализма, начал посредством петиций и докладных записок доказывать правительству необходимость законодательной охраны здоровья рабочих и в особенности детей. К нему присоединились покойный сэр Р. Пиль и другие филантропы, и они последовательно добились фабричных законов 1819, 1825 и 1831 гг., из которых два первых совсем не соблюдались[108], а последний соблюдался лишь отчасти. Закон 1831 г., принятый на основе предложения сэра Дж. К. Хобхауза, запрещает использование на хлопчатобумажных фабриках рабочих моложе 21 года для работы ночью, т. е. между половиной восьмого вечера и половиной шестого утра; кроме того он устанавливает на всех фабриках для рабочих моложе 18 лет рабочее время не более 12 часов ежедневно и 9 часов по субботам. Но рабочие не могли давать показаний против своих хозяев, не подвергаясь опасности увольнения, и потому закон принёс мало пользы. В больших городах, где рабочие были менее покладистыми, наиболее крупные фабриканты приняли совместное решение подчиниться закону, но даже здесь оказалось немало таких, которые, по примеру фабрикантов в сельских местностях, вовсе с ним не считались. Между тем среди рабочих распространилось требование десятичасового билля, т. е. закона, запрещающего заставлять молодых людей моложе 18 лет работать на фабриках больше 10 часов в день. Рабочие союзы путём агитации превратили это требование в общее требование всего фабричного населения, а филантропические элементы партии тори, возглавляемые в то время Майклом Садлером, подхватили этот план и внесли его на обсуждение в парламент. Садлер добился назначения парламентской комиссии для обследования фабричной системы, и эта комиссия представила свой отчёт в парламентскую сессию 1832 года. Это был определённо пристрастный отчёт, составленный в партийных интересах откровенными врагами фабричной системы. В своём благородном увлечении Садлер дошёл до самых необоснованных и неверных утверждений; самой манерой ставить вопрос он добивался у свидетелей ответов, которые если и не были ложными, то выражали истину в извращённом, подтасованном виде. Фабриканты, в ужасе от отчёта, который изображал их извергами, сами просили назначить официальное обследование; они понимали, что теперь правдивый отчёт мог принести им только пользу; они знали, что у кормила власти стоят благосклонно к ним настроенные виги, настоящие буржуа, принципы которых не допускали ограничения промышленности. И действительно они добились назначения комиссии из одних либеральных буржуа; отчёт этой комиссии и является тем самым отчётом, на который я здесь так часто ссылаюсь. Этот отчёт несколько более, чем отчёт комиссии Садлера, близок к истине, но он отклоняется от неё в противоположном направлении. На каждой его странице сквозит симпатия к фабрикантам, недоверие к отчёту Садлера, враждебность к самостоятельным выступлениям рабочих и к сторонникам десятичасового билля. Нигде не встретишь признания права рабочих на человеческое существование, на независимую деятельность и собственные суждения. Он упрекает рабочих в том, что, агитируя за десятичасовой билль, они думали не только о детях, но и о самих себе, называет рабочих агитаторов демагогами, злонамеренными, коварными людьми и т. п., одним словом, все симпатии его на стороне буржуазии. И тем не менее ему не удаётся обелить фабрикантов; по его же признанию, такое множество гнусных дел остаётся на совести фабрикантов, что даже после этого отчёта агитация в пользу десятичасового билля, гнев рабочих против фабрикантов и самые резкие выражения комиссии Садлера о последних должны быть признаны вполне справедливыми. Вся разница заключается в том, что отчёт Садлера обвинял фабрикантов в жестокости откровенной, неприкрашенной, а тут обнаружилось, что эта жестокость скрывается большей частью под маской цивилизации и человечности. Ведь д-р Хокинс, врач, обследовавший Ланкашир по поручению комиссии, сам решительно высказался за десятичасовой билль в первых же строках своего доклада! А член комиссии Макинтош сам заявляет, что его доклад не раскрывает всей правды, так как очень трудно убедить рабочих давать показания против хозяев, а фабриканты, и без того вынужденные проявлять больше уступчивости вследствие возбуждённого состояния рабочих, часто готовились к посещению комиссии, производили уборку фабрики, сокращали скорость движения машин и т. п. В Ланкашире, в частности, они применяли такую уловку: они представляли комиссии, под видом «рабочих», своих надсмотрщиков, которые распространялись о гуманности
