лицу с этими тремя великими державами, раздираемыми вечными ссорами в силу своих традиций, экономических условий, политических или династических интересов или завоевательных устремлений, постоянно стремившимися друг друга перехитрить, — стояла единая, однородная, молодая, быстро возвышающаяся Россия, почти неуязвимая и совершенно недоступная для завоеваний, к тому же представлявшая собой нетронутый, крайне податливый пластический материал. Какая находка для талантливых и честолюбивых людей, для людей, стремившихся к власти, все равно, где и каким путем, лишь бы это была действительная власть, действительная арена для их таланта и честолюбия! А таких людей «просвещенный» восемнадцатый век порождал в огромном количестве; во имя служения «человечеству» эти люди разъезжали по всей Европе, посещали дворы всех просвещенных государей, — а какой государь не желал быть в то время просвещенным! — и оседали там, где находили выгодное место, образуя своего рода «не имеющий отечества» дворянско-буржуазный интернационал просвещения. Этот интернационал пал к ногам северной Семирамиды, также не имевшей отечества Софии-Августы Ангальт-Цербстской, названной в России Екатериной II, и именно из этого интернационала сама Екатерина набирала нужные ей элементы для своего иезуитского ордена русской дипломатии.
В своей работе о Томасе Море Карл Каутский[20] показал, каким образом первая форма буржуазного просвещения, «гуманизм» XV и XVI веков, в своем дальнейшем развитии превратилась в католический иезуитизм. Совершенно то же самое мы видим и здесь, когда вторая, вполне зрелая форма буржуазного просвещения в XVIII веке превращается в современный иезуитизм, в русскую дипломатию. Это превращение в свою противоположность, это достижение в конечном счете такого пункта, который полярно противоположен исходному, составляет естественно неизбежную судьбу всех исторических движений, участники которых имеют смутное представление о причинах и условиях их существования и поэтому ставят перед ними чисто иллюзорные цели. «Ирония истории» неумолимо вносит здесь свои поправки [В английском тексте данный абзац опущен. Ред.].
Посмотрим теперь, как действует этот иезуитский орден, как он использует непрерывно меняющиеся цели соперничающих друг с другом великих держав в качестве средства для достижения своей никогда не меняющейся, никогда не упускаемой из виду цели — мирового господства России.
II
Никогда еще международное положение не было более благоприятным для завоевательных планов царизма, чем в 1762 г., когда на престол вступила, после убийства своего мужа, великая блудница Екатерина II. Семилетняя война расколола всю Европу на два лагеря[21]. Англия сломила могущество французов на море, в Америке, в Индии, а затем бросила на произвол судьбы своего континентального союзника, прусского короля Фридриха II. Этот последний находился в 1762 г. на краю гибели, когда вступивший на российский престол Петр III прекратил войну против Пруссии; Фридриху, покинутому своей последней и единственной союзницей, Англией, надолго рассорившемуся с Австрией и Францией, истощенному семилетней борьбой за существование, не оставалось другого выбора, как броситься к ногам только что взошедшей на трон царицы. Это обеспечивало ему не только могущественное покровительство, но и давало надежду на присоединение того куска Польши, который отделял Восточную Пруссию от основной части его монархии и завоевание которого стало теперь главной целью его жизни. 31 марта (11 апреля) 1764 г. Екатерина и Фридрих заключили Петербургский договор о союзе[22], согласно секретной статье которого обе стороны взяли на себя обязательство охранять силой оружия действующую польскую конституцию, — это лучшее средство разрушения Польши, — от всяких попыток реформы. Этим был предрешен будущий раздел Польши. Кусок Польши был той костью, которую царица бросила Пруссии, чтобы заставить ее смирно сидеть целое столетие на русской цепи.
Я не буду вдаваться в детали первого раздела Польши[23]. Но характерно, что он был осуществлен — против воли старомодной Марии-Терезии — в основном тремя главными столпами европейского «просвещения»: Екатериной, Фридрихом и Иосифом. Последние два, гордясь той просвещенной государственной мудростью, с какой они попирали как предрассудок традиционные нормы международного права, были при этом достаточно глупы, чтобы не заметить, что своим участием в грабеже Польши они с головой отдавали себя во власть русского царизма.
Вряд ли кто мог оказать Екатерине большую услугу, чем эти просвещенные августейшие соседи. «Просвещение» [В английском тексте вместо слова «Просвещение» напечатано; ««Прогресс» и «просвещение»». Ред.] являлось таким же девизом царизма в Европе в восемнадцатом веке, каким «освобождение народов» в девятнадцатом. Любой захват территории, любое насилие, любое угнетение царизм осуществлял не иначе, как под предлогом просвещения, либерализма, освобождения народов. И по-детски наивные западноевропейские либералы, вплоть до Гладстона, верили этому [В английском тексте вместо слов «верили этому» напечатано; «верят этому по сей день». Ред.], подобно тому как не менее наивные консерваторы также непоколебимо верят в пустые фразы о защите легитимизма[24], о поддержании порядка, религии, европейского равновесия, о святости договоров — фразы, которые одновременно твердит официальная Россия. Русской дипломатии ловко удавалось льстить обеим большим буржуазным партиям Европы. Ей, и только ей, разрешается быть в одно и то же время легитимистской и революционной, консервативной и либеральной, ортодоксальной и просвещенной. Отсюда понятно то презрение, с каким смотрит подобного рода русский дипломат на «образованный» Запад.
За Польшей наступила очередь Германии. В 1778 г. Австрия и Пруссия затеяли между собой драку из-за баварского наследства[25], и опять-таки к выгоде одной лишь Екатерины. Россия стала уже достаточно могущественной, чтобы все еще, подобно Петру, помышлять о получении прав члена Германской империи [В английском тексте вместо слов «о получении прав члена Германской империи» напечатано; «о вхождении в состав Германской империи путем приобретения какого-нибудь небольшого немецкого княжества». Ред.]; она стремилась теперь приобрести там такое же положение, которого она уже достигла в Польше и которое в Германской империи занимала Франция, — положение гаранта беспорядка в Германии против всяких попыток реформы. И этого положения она добилась. По Тешенскому миру 1779 г. Россия вместе с Францией взяла на себя гарантию как этого мирного договора, так и всех подтвержденных им прежних мирных договоров, в частности Вестфальского 1648 года. Этим было закреплено бессилие Германии, и сама она была намечена в качестве объекта будущего раздела между Францией и Россией.
Не была забыта и Турция. Войны России против турок всегда приходятся на такие периоды, когда на западной границе России царит мир, а Европа в той или иной степени занята где-нибудь в другом месте. Екатерина вела две таких войны[26]. Первая привела к завоеваниям на Азовском море и провозглашению независимости Крыма, превращенного спустя четыре года в русскую провинцию. В результате второй граница России передвинулась с Буга вплоть до Днестра. Во время этих войн русские агенты подстрекали греков к восстанию против турок. Разумеется, повстанцы были в конце концов брошены русским правительством на произвол судьбы.
Во время американской войны за независимость Екатерина впервые сформулировала от своего имени и от имени своих союзников принцип «вооруженного нейтралитета» (1780 г.) — требование ограничения прав, на которые претендовала Англия для своих военных судов в открытом море. Это требование стало с тех пор постоянной целью русской политики и в основном было признано Европой и самой Англией по условиям Парижского мира 1856 года[27]. Только Соединенные Штаты Америки до сих пор не желают с ними считаться.
Разразилась французская революция, и это было новой удачей для Екатерины. Нисколько не опасаясь проникновения революционных идей в Россию, она увидела в этом событии лишь новый удобный повод перессорить между собой европейские государства, с целью обеспечения России свободы действий. После смерти обоих ее «просвещенных» друзей и соседей Фридрих-Вильгельм II в Пруссии, Леопольд в Австрии попытались вести независимую политику. Революция предоставила Екатерине прекрасный случай под предлогом борьбы с республиканской Францией вновь приковать их обоих к России и в то же время, пока они были заняты на французской границе, сделать новые приобретения в Польше. И Пруссия и Австрия попались на удочку. И хотя Пруссия — разыгрывавшая с 1787 по 1791 г. роль союзницы Польши против Екатерины — вовремя спохватилась и потребовала на этот раз более значительной доли в грабеже Польши, хотя Австрии также пришлось выделить кусок Польши, но все же львиная доля добычи опять-таки досталась Екатерине[28]. Почти вся Белоруссия и Малороссия были теперь воссоединены с Великороссией.
Но на этот раз медаль имела и оборотную сторону. Пока грабеж Польши отвлекал также силы коалиции 1792–1794 гг.[29], ослабляя ее наступательную мощь против Франции, последняя за это время настолько окрепла, что совершенно самостоятельно одержала победу. Польша пала, но ее сопротивление спасло французскую революцию, а вместе с французской революцией началось движение, против которого бессилен и царизм. Этой роли поляков мы на Западе никогда не забудем. Впрочем, как мы увидим, это не единственный случай, когда поляки спасали европейскую революцию.
В политике Екатерины отчетливо обозначились уже все существенные черты нынешней политики России: присоединение Польши, хотя при этом на первых порах приходилось еще часть добычи уступать соседям; превращение Германии в объект будущего раздела; Константинополь как великая, никогда не забываемая, шаг за шагом осуществляемая главная цель; завоевание Финляндии для прикрытия Петербурга и присоединение, в порядке компенсации, Норвегии к Швеции, что и было предложено Екатериной во Фридрихсгаме королю Густаву III[30]; ослабление морского превосходства Англии посредством ограничительных правил международного права; возбуждение восстаний среди христиан-райя в Турции; наконец, умелое сочетание либеральной и легитимистской фразеологии, посредством которой по мере надобности Россия дурачит падких до фраз западноевропейских «образованных» филистеров и их так называемое общественное мнение.
К моменту смерти Екатерины владения России превосходили уже все, что мог требовать даже самый необузданный национальный шовинизм. Все, что носило русское имя, — за исключением незначительного числа австрийских малороссов, — находилось под скипетром ее преемника, который мог теперь с полным правом называть себя самодержцем всероссийским. Россия не только завоевала выход к морю, но и овладела как на Балтийском, так и на Черном морях обширным побережьем и многочисленными гаванями. Под русским господством находились не только финны, татары и монголы, но также литовцы, шведы, поляки и немцы. — Чего еще желать? Для любой другой нации этого было бы достаточно. Для царской же дипломатии — нацию не спрашивали — это являлось лишь базой, откуда теперь только и можно было начинать настоящие завоевания.
Французская революция отшумела, сама породив своего усмирителя — Наполеона. Она, казалось, оправдывала высокую мудрость русской дипломатии, которая не дала себя запугать грандиозным народным восстанием. Возвышение Наполеона открывало теперь перед русской дипломатией возможность новых успехов: Германия приближалась к тому, чтобы разделить
