стороне либо народ, — а народ его не поддерживает, — либо все правительства федерации, — а все они никогда не выступят за него.

Так как последнее заявление Энгельса не убедило меня, я продолжал настаивать на возможности внутреннего государственного переворота.

— Я не утверждаю, — возразил он, — что то, что я назвал бы «революцией сверху», не представляет угрозы для будущего. Бебель и другие наши друзья уже говорили, что они предвидят покушение на всеобщее избирательное право.

— И что же, в этом случае вы ответите насилием на насилие?

— Мы не так глупы, чтобы попасться в ловушку, подстроенную нам правительством; ведь германское правительство ничего так не хочет, как восстания, чтобы нас раздавить. Нам слишком хорошо известно нынешнее соотношение сил между нами и правительством, чтобы очертя голову решиться на такой шаг. Да и осмелится ли Вильгельм II пойти на полную отмену всеобщего избирательного права? Я этого не думаю. Скорее, он увеличит возрастной ценз для избирателей и преподнесет нам всеобщее избирательное право, пересмотренное и исправленное (при этих словах Энгельс рассмеялся), с которым сейчас предстоит познакомиться Бельгии[534].

— А не опасаетесь ли Вы массовых арестов среди депутатов оппозиции?

— Нет, — воскликнул Энгельс, — никто в Германии не допускает такой возможности. Некоторые правительства федерации, например баварское, никогда не согласились бы санкционировать такое вопиющее нарушение конституции. Не забывайте, что имперская конституция и рейхстаг являются единственным оружием, с помощью которого мелкие государства могут предотвратить поглощение их Пруссией.

Мы перешли затем к гипотезе о внешней войне. Энгельс в этом вопросе далек от пессимизма.

— Разумеется, — заявил он мне, — война может возникнуть. Но кто в наше время возьмет на себя ответственность спровоцировать ее? Разве что Россия, страна, которую, в силу занимаемого ею огромного пространства, нельзя завоевать?.. Да и то еще вопрос!.. В данный момент Россия находится в таком положении, что она не выдержит и месяца войны, если не получит денег из-за границы.

* * *

После этого мой собеседник немного помолчал, а затем продолжал с едва сдерживаемым раздражением:

— Я, право, не понимаю французское правительство. Ведь не Франция нуждается в России, а Россия во Франции. Россия разорена, земли ее истощены. Если бы французское правительство понимало действительное положение вещей, оно получило бы от России все, что ему нужно, все… все… за исключением денег и эффективной военной помощи. Без Франции Россия оказалась бы изолированной, полностью изолированной… И пусть мне не говорят о военной мощи России! Вспомните турецкую войну. Без помощи румын русские были бы бессильны под Плевной…[535] Нет, чем больше я размышляю, тем меньше верю в возможность войны. В наше время так трудно предвидеть ее исход! Армии поставлены в совершенно новые условия, абсолютно не поддающиеся учету. Появилась винтовка, делающая десять выстрелов в минуту, по дальнобойности приближающаяся к дальнобойности пушек и стреляющая пулями неслыханной пробойной силы. Появились артиллерийские снаряды, начиненные мелинитом, робуритом и т. д. Ни одно из этих грозных средств разрушения не было еще никогда испытано в ходе войны. Таким образом, мы совершенно не можем представить себе, какое влияние этот переворот в вооружении окажет на тактику и на моральный дух солдат.

Если бы Вильгельм II вздумал затеять войну, он встретил бы сопротивление в своем собственном генеральном штабе; ему дали бы почувствовать весь огромный риск войны. Во времена Наполеона III еще были возможны локализованные войны; в наше время война была бы всеобщей, и Европа оказалась бы во власти Англии, ибо Англия может по своему усмотрению морить голодом любую из воюющих сторон. Ни Германия, ни Франция не производят сами достаточного количества хлеба, они вынуждены ввозить его из-за границы. А снабжает их хлебом именно Россия. В случае войны с Россией, Германия не смогла бы получить ни одного гектолитра зерна. С другой стороны, Франция оказалась бы отрезанной от русского хлеба Центральной Европой, выступившей в воине против нее. Открытым оставался бы, следовательно, лишь морской путь. Между тем море во время войны было бы более, чем когда-либо, во власти англичан. Английское правительство благодаря обязательствам, взятым на себя компаниями, обеспечивающими различного рода трансатлантическую службу, имеет в своем распоряжении их суда, построенные под его контролем; таким образом, в случае объявления войны Англия располагала бы помимо ее могущественного флота еще 50–60 крейсерами, специально предназначенными для того, чтобы не пропускать торговые суда в ту или в те из воюющих стран, против которых она выступит. Даже оставаясь нейтральной, она была бы главным арбитром положения. В то время как воюющие страны истощали бы свои силы в сражениях, она выступила бы в подходящий момент, чтобы продиктовать свои условия мира. Впрочем, нечего и думать, что Вильгельм II может начать войну. Прежний воинственный пыл германского императора значительно поостыл.

* * *

Мне оставалось расспросить г-на Энгельса еще по одному важному вопросу — о шансах немецких социалистов на предстоящих выборах.

— Я убежден, — ответил он на этот вопрос, — что мы получим на 700000, а возможно и на миллион голосов больше, чем получили в 1890 году. Таким образом, мы соберем в общей сложности два с четвертью, если не все два с половиной миллиона голосов. Однако число депутатских мест, которые мы получим, не будет соответствовать этой цифре. Если бы места распределялись равномерно, мы имели бы в последнем рейхстаге, после выборов, давших нам полтора миллиона голосов, восемьдесят депутатов, вместо тридцати шести. Со времени основания империи, когда были установлены избирательные округа, распределение населения по округам изменилось не в нашу пользу. Избирательные округа были образованы по следующему принципу: один депутат на 100000 жителей. Между тем Берлин и до сих пор еще посылает в рейхстаг всего шесть депутатов, хотя население его в настоящее время превышает полтора миллиона. По правилам Берлин должен был бы избирать шестнадцать депутатов. Другой пример: в Кёльне в настоящее время насчитывается 250000 жителей, а избирает он по-прежнему только одного депутата.

— Во всех ли избирательных округах будут выдвинуты кандидаты от социалистической партии?

— Да, мы выставим кандидатов во всех 400 округах. Нам важно произвести смотр нашим силам.

— А какую вы, немецкие социалисты, ставите себе конечную цель? Энгельс посмотрел на меня, а затем сказал:

— У нас нет конечной цели. Мы сторонники постоянного, непрерывного развития, и мы не намерены диктовать человечеству какие-то окончательные законы. Заранее готовые мнения относительно деталей организации будущего общества? Вы и намека на них не найдете у нас. Мы будем уже удовлетворены, когда нам удастся передать средства производства в руки всего общества, но мы прекрасно понимаем, что при нынешнем монархическом и федеративном правительстве это невозможно.

Я позволил себе заметить, что время, когда немецкие социалисты смогут претворить свои теории в жизнь, представляется мне еще очень отдаленным.

— Не настолько, как Вам кажется, — возразил г-н Энгельс. — Я считаю, что уже близится время, когда наша партия будет призвана взять управление страной в свои руки… К концу века Вы, возможно, увидите, что это свершится.

И действительно! Возьмите число наших сторонников с тех пор, как мы начали парламентскую борьбу. С каждыми выборами оно постоянно возрастает. Я лично убежден, что если бы последний рейхстаг просуществовал весь положенный ему по закону срок, другими словами, если бы выборы состоялись только в 1895 г., мы собрали бы три с половиной миллиона голосов. Но во всей Германии десять миллионов избирателей, из которых голосуют в среднем семь миллионов. Если за нами будут 3,5 миллиона избирателей из общего количества в 7 миллионов, Германская империя не сможет дальше существовать в своем теперешнем виде. И еще — не забывайте об этом, это очень важно, — число наших избирателей отражает число наших сторонников в армии. Имея уже полтора миллиона избирателей из десяти миллионов, мы имеем на своей стороне приблизительно седьмую часть всего населения, и можно считать, что из каждых шести солдат — один наш. Когда у нас будет три с половиной миллиона голосов, — а это время не за горами, — на нашей стороне будет половина всей армии.

Когда же я выразил свое сомнение в том, что в случае революции находящиеся под влиянием социалистов войска останутся верными своим принципам, г-н Энгельс заявил мне буквально следующее:

— Когда мы добьемся большинства, наша армия сознательно сделает то же, что инстинктивно сделала французская армия, отказавшись стрелять в народ. Да, что бы ни говорили напуганные буржуа, мы можем определить время, когда большая часть населения перейдет на нашу сторону, наши идеи распространяются повсюду как среди рабочих, так и среди учителей, врачей, юристов и пр. Если нам придется взять власть в свои руки завтра, нам потребуются инженеры, химики, агрономы. Что же! Я твердо уверен, что многие из них уже будут с нами. А через пять или десять лет у нас их будет больше, чем мы сможем использовать.

И после этих слов, преисполненных оптимизма, я распрощался с г-ном Ф. Энгельсом.

ИНТЕРВЬЮ Ф. ЭНГЕЛЬСА КОРРЕСПОНДЕНТУ АНГЛИЙСКОЙ ГАЗЕТЫ «DAILY CHRONICLE» В КОНЦЕ ИЮНЯ 1893 ГОДА[536]

… Я пришел к г-ну Энгельсу в его дом на Риджентс-парк-род и, разумеется, застал его в прекрасном настроении в связи с результатами выборов в германский рейхстаг.

— Мы завоевали десять мест, — сказал он в ответ на мои вопросы. — Первая баллотировка дала нам 24 места, при второй из 85 наших кандидатов были избраны 20. Мы получили 16 новых мест и потеряли шесть, таким образом, наш чистый выигрыш — 10 мест. Пять из шести кандидатов от Берлина — наши.

— Сколько всего голосов вы получили?

— Это мы узнаем лишь тогда, когда начнутся заседания рейхстага; тогда будут известны точные цифры, но и сейчас можно сказать, что мы получили свыше 2000000 голосов. В 1890 г. мы собрали 1427000 голосов. И не забывайте, что эти голоса отданы исключительно социалистам. Против нас объединились все партии, кроме небольшого числа представителей народной партии, — своего рода радикально-республиканской партии[537]. Мы выставили 391 кандидата и отказались вступить в соглашение с какой-либо другой партией. Если бы мы пожелали это сделать, мы могли бы получить еще двадцать или тридцать мест, но мы решительно отвергли какие бы то ни было компромиссы, и именно поэтому наша позиция так сильна. Ни один из наших депутатов не связан