Четвёртая историческая конструкция. — На стр. 350 святой Санчо выводит коммунизм прямо из отмены крепостного права.

I. Большая посылка:

«Было достигнуто необычайно много, когда люди добились того, что их стали рассматривать» (!) «как владельцев. Этим было уничтожено крепостное право и каждый, кто до тех пор сам был собственностью, сделался отныне господином».

(Согласно mode simple бессмыслицы это опять-таки означает: крепостное право было отменено, как только состоялась его отмена.) Mode compose этой бессмыслицы заключается в том, что святой Санчо полагает, будто благодаря святому созерцанию, благодаря тому, что люди «рассматривали», а также являлись «объектом рассмотрения», они стали «владельцами», тогда как на деле вся трудность в том и заключалась, чтобы стать «владельцами», а рассмотрение пришло уж затем само собой; a mode bicompose бессмыслицы содержится в утверждении, что когда отмена крепостной зависимости, бывшая вначале ещё частичной, начала развивать свои последствия и сделалась, таким образом, всеобщей, — крепостные не были уже в состоянии «добиться», чтобы их «рассматривали» как оправдывающих издержки владения (для владельца это владение стало слишком убыточным), так что широкие массы, «бывшие до тех пор сами собственностью», т. е. подневольными работниками, «сделались» в результате отнюдь не «господами», а только свободными рабочими.

II. Малая историческая посылка, — она охватывает около восьми столетий, хотя, «правда, не сразу можно увидеть в ней всю глубину её содержания» (ср. Виганд, стр. 194).

«Однако отныне Твоего владения и Твоего имущества уже недостаточно, и оно уже не будет признаваться; зато возрастают в ценности процесс Твоего труда и самый Твой труд. Мы почитаем теперь то, что Ты подчиняешь себе вещи, как прежде» (?) «почитали то, что Ты владел ими. Твой труд есть Твоё имущество. Ты теперь господин или владелец добытого трудом, а не унаследованного» (там же).

«Отныне» — «уже не» — «зато» — «теперь» — «как прежде» — «теперь» — «или» — «не» — таково содержание этого предложения.

Хотя «Штирнер» и пришёл «теперь» к тому, что Ты (т. е. Шелига) — господин добытого трудом, а не унаследованного, всё же его осеняет «теперь» мысль, что сейчас имеет место как раз противоположное — и вот от обоих его уродцев-посылок рождается оборотень коммунизма.

III. Коммунистическое заключение.

«Но так как сейчас всё является унаследованным и каждый принадлежащий Тебе грош носит на себе не трудовую, а наследственную печать» (кульминационный пункт бессмыслицы), «ТО всё должно быть переплавлено».

На этом основании Шелига может вообразить, что он достиг того пункта, откуда он видит как зарождение и гибель средневековых коммун, так и коммунизм XIX века. И тем самым святой Макс, несмотря на всё, что он «получил в наследство» и «добыл трудом», пришёл тут не к «подчинению себе вещей», а, самое большее, лишь к «обладанию» бессмыслицей.

Любители конструкций могут увидеть ещё на стр. 421, как святой Макс, сконструировав сначала коммунизм из крепостной зависимости, конструирует его затем ещё в виде крепостной зависимости от одного сюзерена — общества — по тому же образцу, как выше он превратил средство, с помощью которого мы что-нибудь приобретаем, в «Святое», «милостью» которого нам что-либо даётся. Теперь, в заключение, остановимся ещё лишь на нескольких «проникновениях» в суть коммунизма, вытекающих из вышеприведённых посылок.

Во-первых, «Штирнер» даёт новую теорию эксплуатации, состоящую в том, что

«рабочий на булавочной фабрике работает над одной только частью булавки, передаёт сработанное из рук в руки другому я используется, эксплуатируется этим другим» (стр. 158).

«Штирнер» делает здесь, таким образом, открытие, что рабочие на фабрике взаимно эксплуатируют друг друга, так как они «передают сработанное из рук в руки» друг другу, фабрикант же, руки которого не работают вовсе, не может поэтому и эксплуатировать рабочих. «Штирнер» даёт здесь разительным пример того плачевного положения, в которое немецкие теоретики были поставлены коммунизмом. Им приходится теперь заниматься и низменными вещами, вроде булавочных фабрик и т. д., по отношению к которым они ведут себя как настоящие варвары, как индейцы-оджибуэи и ново-зеландцы.

«Напротив», штирнеровский коммунизм «гласит» (там же):

«Всякая работа должна иметь своей целью удовлетворение «Человека». Поэтому он» («Человек») «и должен стать в ней мастером, т. е. должен уметь выполнять её как нечто целостное».

«Человек» должен стать мастером! — «Человек» остаётся изготовителем булавочных головок, но проникается успокоительным сознанием, что булавочная головка составляет часть булавки и что он умеет изготовить целую булавку. Утомление и отвращение, вызываемое вечно повторяющимся изготовлением булавочных головок, превращаются благодаря этому сознанию в «удовлетворение для Человека». О, Прудон!

Дальнейшее прозрение:

«Так как коммунисты объявляют только свободную деятельность сущностью» (iterum Crispinus{154}) «человека, то они нуждаются, как все представители будничного образа мысли, в воскресном дне, в некотором подъёме и назидании наряду со своим бездушным трудом».

Помимо подсунутой здесь «сущности человека», несчастный Санчо вынужден превратить «свободную деятельность», — что у коммунистов означает: вытекающее из свободного развития всей совокупности способностей творческое проявление жизни «целостного субъекта» (выражаясь понятным для «Штирнера» способом), — в «бездушный труд», потому именно, что наш берлинец замечает, что речь идёт здесь не о «тяжком труде мысли». С помощью этого простого превращения он и может затем приписать коммунистам «будничный образ мысли». А вместе с мещанскими буднями в коммунизм проникает, конечно, и мещанское воскресенье.

Стр. 163: «Воскресная сторона коммунизма состоит в том, что коммунист видит в Тебе человека, брата».

Коммунист оказывается здесь, таким образом, и «Человеком», и «Рабочим». Это святой Санчо называет (в указанном месте) «двояким назначением, возлагаемым на человека коммунистом — по части материального приобретения и по части приобретения духовного».

Значит, здесь он ввёл обратно в коммунизм даже «приобретение» и бюрократию, благодаря чему, разумеется, коммунизм «достигает своей конечной цели» и перестаёт быть коммунизмом. Впрочем, он не мог поступить иначе, потому что в его «Союзе», который он конструирует в дальнейшем, каждый тоже получает «двоякое назначение» — как человек и как «Единственный». Этот дуализм он предварительно узаконяет тем, что подсовывает его коммунизму, — метод, с которым мы ещё встретимся в его рассуждениях о ленной системе и её использовании.

На стр. 344 «Штирнер» полагает, что «коммунисты» хотят «разрешить полюбовно вопрос о собственности», а на стр. 413 они даже апеллируют у него к самоотверженности людей и к чувству самоотречения капиталистов!{155} Немногие выступившие со времён Бабёфа коммунистические буржуа, которые были нереволюционны, — весьма редкое явление; огромное же большинство коммунистов во всех странах проникнуто революционным духом. Каково мнение коммунистов о «чувстве самоотречения богатых» и о «самоотверженности людей», святой Макс мог бы узнать из нескольких мест у Кабе, т. е. как раз у того коммуниста, который ещё больше других может произвести впечатление, будто он апеллирует к devoument, к самоотверженности{156}. Эти места направлены против республиканцев и особенно против атаки на коммунизм со стороны г-на Бюше, за которым ещё плетётся в Париже очень небольшое число рабочих:

«Так же обстоит дело с самоотверженностью (devoument); это — учение г-на Бюше, на сей раз освобождённое от своей католической формы, ибо Бюше несомненно боится, что его католицизм противен рабочей массе и оттолкнёт её. «Чтобы достойно выполнять свой долг (devoir), — говорит рюше, — нужна самоотверженность (devoument)». — Пойми кто может, какая разница между devoir и devoument. — «Мы требуем самоотверженности от всех; как во имя великого национального единства, так и во имя объединения рабочих… необходимо, чтобы мы были объединены, способны к самопожертвованию (devoues), стояли друг за друга». — Необходимо, необходимо — это легко сказать, и это давно уже говорят и ещё долго будут говорить всё с тем же успехом, если не подумают о других средствах! Бюше жалуется на своекорыстие богатых; но какой толк в подобных жалобах? Бюше объявляет врагами всех, кто не хочет жертвовать собой».

««Если, — говорит он, — человек, находясь под властью эгоизма, отказывается жертвовать собой для других, что тогда делать?.. Мы, ни минуты не колеблясь, дадим такой ответ: общество всегда имеет право взять у нас то, что мы должны принести ему в жертву по требованию нашего собственного долга… Самоотверженность есть единственное средство выполнить свай долг. Каждый из нас должен жертвовать собой всегда и всюду. Тот, кто из эгоизма отказывается выполнить свой долг самоотверженности, должен быть принуждён к этому». — Так Бюше призывает всех людей: жертвуйте собой, жертвуйте собой! Думайте только о самопожертвовании! Не значит ли это — ничего не понимать в человеческой природе и попирать её ногами? Не ложный ли это взгляд? Мы почти готовы сказать — ребяческий, нелепый взгляд». (Кабе, «Опровержение доктрин l’Atelier», стр. 19, 20.) — Кабе доказывает далее, на стр. 22, республиканцу Бюше, что он неизбежно приходит к «аристократии самоотверженности» разных рангов, и затем иронически спрашивает: «Во что же обращается devoument? Куда девается devoument, если люди жертвуют собой только для того, чтобы дойти до высших ступеней иерархии?.. Подобная система могла бы ещё возникнуть в голове человека, мечтающего стать папой или кардиналом, — но в головах рабочих!!!» — «Г-н Бюше не хочет, чтобы труд сделался приятным развлечением, и чтобы человек трудился для своего собственного блага и создавал себе новые наслаждения. Он утверждает… «что человек существует на земле только для выполнения назначения, долга (une fonction, un devoir)». «Нет, — проповедует он коммунистам, — человек, эта великая сила, создан не для самого себя (n’a point ete fait pour lui-meme)… Это — примитивная мысль. Человек — работник (ouvrier) в мире, он должен выполнять дело (oeuvre), предписываемое его деятельности моралью, это его долг… Не будем никогда упускать из виду, что мы должны выполнить высокое назначение (une haute fonction) — назначение, которое началось с первого дня существования человека и только вместе с человечеством прекратит свое существование». — Но кто же открыл г-ну Бюше все эти превосходные вещи? (Mais qui a revele toutes ces