после июльской революции: «Отныне править Францией будем мы, банкиры». Она служит самым ярким доказательством того, что управление Францией находится в руках крупной финансовой аристократии, в руках haute bourgeoisie{6}. Судьбы Франции решаются не в кабинетах Тю-ильри, не под сводами палаты пэров, даже не под сводами палаты депутатов, а на парижской бирже. Подлинные министры — это не гг. Гизо и Дюшатель, а гг. Ротшильд, Фульд и прочие крупные парижские банкиры, чьи громадные состояния делают их наиболее видными представителями остальной части их класса. Они управляют министерством, и министерство заботится о том, чтобы на выборах проходили лишь такие люди, которые преданы существующему режиму и тем, кто извлекает из него выгоду. На этот раз они добились весьма значительного успеха: правительственная протекция и все виды подкупа в соединении с влиянием верхушки капиталистов на избирателей, число которых ограничено (их меньше 200000) и которые в той или иной мере все принадлежат к их собственному классу, ужас, который вызвала у состоятельных людей пришедшаяся весьма ко времени попытка застрелить короля, и, наконец, уверенность, что Луи-Филипп не переживет нынешних палат (полномочия которых истекают в 1851 г.), — всего этого было достаточно, чтобы подавить всякую серьезную оппозицию в большинстве избирательных собраний. И теперь, когда эта бесценная палата собралась, они решили надлежащим образом позаботиться о себе. Независимые избиратели сотни раз подавали петиции и заявляли протесты против избрания депутатов — ставленников министерства, утверждая и доказывая, либо же выражая готовность доказать, что выборы почти во всех случаях сопровождались грубейшим нарушением закона со стороны правительственных чиновников; они доказывали, что в ход пускались взятки, подкуп, запугивание, всевозможные формы протекции. Но большинство палаты не обращает на эти факты ни малейшего внимания. Каждого депутата оппозиции, пытающегося поднять голос протеста против подобных мерзостей, принуждают к молчанию свистками, шумом и криками: «голосовать, голосовать!». И все беззакония покрываются всеосвящающим голосованием. Денежные тузы упиваются своей властью и, предчувствуя, что она продлится не очень долго, спешат воспользоваться настоящим моментом.
Не трудно догадаться, что вне этого узкого круга капиталистов налицо всеобщая оппозиция против нынешнего правительства и тех, чьим интересам оно служит. Центром этой оппозиции является Париж, где влияние денежных тузов на избирателей так невелико, что из четырнадцати депутатов от департамента Сены только двое — сторонники министерства, а двенадцать принадлежат к оппозиции. Большинство буржуазных избирателей Парижа принадлежит к партии Тьера и О. Барро. Эти избиратели стремятся покончить с безраздельным господством Ротшильда и К°, восстановить независимое и почетное положение Франции в ее внешних сношениях и, может быть, добиться небольшой избирательной реформы. Большинство владельцев мастерских, лавочников и пр., не имеющих избирательного права, настроено более радикально и требует такой избирательной реформы, которая дала бы им право голоса; многие из них принадлежат к числу сторонников газет «National» или «Reforme»[13] и примыкают к демократической партии, охватывающей значительную часть рабочего класса. Эта партия делится на несколько фракций, причем самую многочисленную из них, по крайней мере в Париже, составляют коммунисты. Все эти различные фракции — каждая, конечно, на свой особый манер — ведут борьбу против существующего режима. А совсем недавно было положено начало новому способу борьбы, о котором стоит упомянуть. Один рабочий написал памфлет против главы этого режима, — не против Луи-Филиппа, а против «Ротшильда I, короля ростовщиков»[14]. Успех этого памфлета (он уже выдержал около двадцати изданий) показывает, как правильно было выбрано направление удара. Король Ротшильд был вынужден дважды выступить в печати, защищаясь от этих атак никому не известного человека, единственной собственностью которого была одежда на его плечах. Публика отнеслась к этой полемике с величайшим интересом. Уже опубликовано до тридцати брошюр pro и contra{7}. Ненависть к Ротшильду и другим денежным тузам чрезвычайно велика, и, по словам одной немецкой газеты, Ротшильд должен из этого предостережения сделать вывод, что ему лучше было бы перенести свою штаб-квартиру куда-нибудь подальше от вечно клокочущего вулкана — Парижа.
Написано Ф. Энгельсом около 1 сентября 1846 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
Напечатано в газете «The Northern Star» № 460, 5 сентября 1846 г. с пометкой редакции: «От нашего собственного корреспондента»
На русском языке впервые опубликовано в журнале «Пролетарская революция» № 4, 1940 г.
Ф. ЭНГЕЛЬС
ПРУССКАЯ КОНСТИТУЦИЯ
Наконец-то это долгожданное произведение искусства увидело свет![15] Наконец-то, если верить «Times», «Globe»[16], некоторым французским и некоторым немецким газетам, Пруссия вступила в ряды конституционных государств. Однако газета «Northern Star» уже достаточно убедительно доказала, что эта так называемая конституция — всего лишь ловушка для прусского народа с целью лишить его прав, обещанных ему покойным королем{8} в ту пору, когда король нуждался в поддержке народа. Что дело обстоит именно так, что посредством этой так называемой конституции Фридрих-Вильгельм пытается добыть денег и избежать при этом необходимости делать какие-либо уступки общественному мнению, — это, безусловно, не вызывает никаких сомнений. Демократические газеты всех стран — во Франции, в частности, «National» и «Reforme» и даже правительственная газета «Journal des Debats»[17] — придерживаются этого мнения. Даже у связанной по рукам и ногам немецкой прессы вырываются слова, из которых можно сделать только один вывод, а именно, что партия прогресса в Прусски прекрасно понимает лукавые намерения «чистосердечного, великодушного» короля. Итак, вопрос сводится к следующему: удастся ли королю осуществить свои планы? Окажется ли центральное сословное собрание достаточно глупым или достаточно трусливым, чтобы, не обеспечив широких свобод для народа, гарантировать новый заем и дать тем самым королю возможность сохранить нынешнюю систему правления на неопределенное время?
Мы отвечаем: нет, оно не захочет этого, оно и не сможет пойти на это.
Существовавший в Пруссии до настоящего времени образ правления был обусловлен сложившимся соотношением сил между прусским дворянством и прусской буржуазией. Дворянство настолько утратило свое былое могущество, богатство и влияние, что уже не могло, как прежде, подчинять себе короля. Буржуазия была еще недостаточно сильна для того, чтобы освободиться от сковывавшего ее торговое и промышленное развитие мертвого груза — дворянства. Таким образом, король, представлявший собою центральную власть в государстве и поддерживаемый многочисленным классом правительственных чиновников, гражданских и военных, имевший к тому же в своем распоряжении армию, мог держать в подчинении буржуазию с помощью дворянства, а дворянство — с помощью буржуазии, угождая интересам то одного, то другого класса и уравновешивая по возможности влияние обоих. Эту стадию абсолютной монархии прошли почти все цивилизованные страны Европы, и в наиболее развитых из них она теперь уступила место правлению буржуазии.
Пруссии, наиболее развитому из германских государств, до сих пор недоставало буржуазии, достаточно богатой, сильной, сплоченной и энергичной, чтобы свергнуть господство абсолютизма и сокрушить остатки феодального дворянства. Но два соперничающие элемента — дворянство и буржуазия — поставлены в такие условия, что в ходе естественного развития промышленности л цивилизации один из них (буржуазия) неизбежно становится богаче и влиятельнее, в то время как другой (дворянство) неизбежно приходит в упадок, разоряется и все больше и больше утрачивает свое влияние. И вот, в то время как положение прусского дворянства и крупных землевладельцев из года в год ухудшалось, — сперва в результате разорительных войн с Францией в начале столетия, затем из-за английских хлебных законов, закрывших им доступ на английский рынок, далее, из-за конкуренции с Австралией в области производства одного из их главных продуктов — шерсти и вследствие многих других обстоятельств, — в это же самое время прусская буржуазия чрезвычайно увеличила свои богатства, развила производительные силы и усилила свое влияние в целом. Войны с Францией и закрытие континентальных рынков для английских промышленных товаров создали в Пруссии фабричную промышленность; а когда снова воцарился мир, новоявленные промышленники были уже достаточно сильны, чтобы заставить правительство пожаловать им покровительственные пошлины (1818 г.). Вскоре после этого был основан Таможенный союз — объединение, почти исключительно отвечавшее интересам буржуазии[18]. А главное, жестокая конкурентная борьба, разгоревшаяся в течение последних тридцати мирных лет между различными торговыми и промышленными нациями, принудила несколько инертную прусскую буржуазию сделать выбор: либо дать иностранной конкуренции окончательно разорить себя, либо взяться за дело всерьез, по примеру своих соседей.
Рост буржуазии происходил почти незаметно вплоть до 1840 г., когда она сочла восшествие на престол нового короля подходящим моментом, чтобы показать, что в Пруссии кое-что изменилось с 1815 года. Нет необходимости напоминать о том, как успешно развивалось с тех пор движение буржуазии, как оно распространилось на все области королевства, так что в конце концов охватило всю буржуазию, значительную часть крестьянства и даже немало дворян. Представительный строй, свобода печати, гласное судопроизводство, несменяемость судей, суд присяжных — таковы были требования буржуазии. Крестьянство и мелкие земельные собственники — по крайней мере в тех областях королевства, где уровень просвещения был выше, — прекрасно понимали, что эти меры отвечают и их интересам, так как только с их помощью они могли надеяться освободиться от пережитков феодализма и приобрести то влияние на законодательство, которым они стремились обладать. Более бедная часть дворянства полагала, что конституционный строй, возможно, обеспечит ей в законодательных органах положение, соответствующее ее интересам, и что во всяком случае этот новый строй не будет для нее более разорительным, чем тот, при котором она живет. Из этих соображений к либеральному движению примкнуло главным образом дворянство собственно Пруссии и Познани, особенно сильно страдавшее от отсутствия рынков сбыта для своих продуктов.
Карикатура Ф. Энгельса на тронную речь Фридриха-Вильгельма IV при открытии Соединенного ландтага в Берлине 11 апреля 1847 года. Напечатана в виде специального приложения к «Deutsche-Brusseler-Zeitung» от 6 мая 1847 года
Положение самой буржуазии становилось все более затруднительным. Она развила до значительных размеров свои промышленные и горнорудные предприятия, а также судоходство; она стала главным поставщиком всего рынка, охватываемого Таможенным союзом; ее богатство и численность сильно возросли. Но колоссальный рост за последние десять-пятнадцать лет английской фабричной и горной промышленности поставил прусскую буржуазию перед угрозой смертельно опасной конкуренции. При каждом переполнении английского рынка области, входившие в Таможенный союз, наводнялись большим количеством английских товаров, продававшихся по ценам более разорительным для немцев, чем для англичан, поскольку последние в периоды процветания торговли получали высокие прибыли на американском и других рынках, тогда как пруссаки ни при каких обстоятельствах не могли продавать свои товары где-либо за пределами их собственных таможенных границ. Их суда почти не имели доступа в порты иностранных государств, в то время
