отношения друг с другом. Происходит разделение труда, более или менее разнообразное. Один печет, другой кует, один мутит [wuhlt], другой ноет [heult][172], Монтескьё LVI пишет и Дюмон печатает. Адам Смит, вот у кого тебе надо учиться!
И эти открытия, что труд и разделение труда являются условиями существования всякого человеческого общества, позволяют Монтескьё LVI заключить, что «различие сословий» соответствует природе, что разница между «буржуазией и пролетариатом» — «наглая ложь», что если бы даже «революция» сегодня разрушила до основания существующие «общественные отношения», то «снова создадутся точно такие же отношения, какие существуют теперь», что, наконец, безусловно необходимо избрать выборщиков в духе Мантёйфеля и октроированной конституции, если от всего сердца «сочувствуешь страданиям своих бедных братьев» и хочешь заслужить уважение Монтескьё LVI.
«В течение тысячелетий так было у всех народов земного шара»!!! В Египте был труд и разделение труда — и касты; в Греции и Риме труд и разделение труда — и свободные и рабы; в средние века труд и разделение труда — и феодалы и крепостные, цехи, сословия и т. п. В наше время есть труд к разделение труда — и классы, из которых один владеет всеми орудиями производства и жизненными средствами, между тем как другой живет лишь до тех пор, пока он продает свой труд, а продает он свой труд лишь до тех пор, пока покупка этого труда обогащает класс работодателей.
И разве после этого не ясно, как день, что «в течение тысячелетий у всех народов земного шара было то же самое», что в настоящее время происходит в Пруссии, ибо труд и разделение труда всегда существовали в той или другой форме? Или в действительности оказывается нечто обратное, а именно, что общественные отношения, отношения собственности, всегда ниспровергались как раз постоянными изменениями в способе труда и разделении труда?
В 1789 году буржуа не взывали к феодальному обществу: дворянство, останься дворянством; крепостной, останься крепостным; цеховой мастер, останься цеховым мастером, ибо без труда и разделения труда нет общества! Без вдыхания воздуха нет жизни! Вдыхайте поэтому удушливый воздух и не открывайте окон, — так рассуждает Монтескьё LVI.
Надо обладать всей наивно-глуповатой наглостью состарившегося в грубом невежестве немецкого имперского филистера, чтобы, вдолбив в свои ленивые мозги, да к тому же поверхностно и искаженно, азы политической экономии — труд, разделение труда, — изрекать, наподобие оракула, суждения по таким вопросам, на которых наше столетие ломает себе зубы.
«Без труда и разделения труда нет общества!
избирайте в выборщики друзей октроированной прусской конституции — и только друзей октроированной конституции».
Эта эпитафия когда-нибудь будет высечена большими буквами на стенах великолепного мраморного мавзолея, который благодарное потомство сочтет своим долгом воздвигнуть разрешившему социальный вопрос Монтескьё LVI (не смешивать с Генрихом CCLXXXIV фон Рейс-Шлейц-Грейц-Лобенштейн-Эберсвальде {Намек на Генриха LXXII Рейс-Лобенштейн-Эберсдорф. Ред.}!).
Монтескьё LVI не утаивает от нас, «где собака зарыта» и что он помышляет сделать, как только он будет объявлен законодателем.
«Государство должно заботиться о том», — поучает он нас, — «чтобы каждый получал такое образование, которое давало бы ему возможность научиться чему-нибудь путному».
Монтескьё LVI никогда не слышал о том, что при существующих условиях разделение труда заменяет сложный труд простым трудом, труд взрослых — детским, труд мужской — женским, труд самостоятельного рабочего — автоматом; что, по мере того как развивается современная промышленность, образование рабочих становится излишним и невозможным. Мы отсылаем кёльнского Монтескьё не к Сен-Симону или Фурье, а к Мальтусу и Рикардо. Пусть наш простак изучит сперва элементарные основы современных отношений, прежде чем их улучшать и — изрекать суждения наподобие оракула.
«О лицах, которые вследствие болезни или старости впали в нужду, должна заботиться община».
А если община сама впала в нужду, что совершенно неминуемо при октроированных одновременно с конституцией 100-миллионных налогах и распространяющихся как эпидемия осадных положениях, — как тогда быть, Монтескьё?
«В тех случаях, когда новые изобретения или торговые кризисы уничтожают целые отрасли производства, государство должно прийти на помощь и позаботиться о пострадавших».
Как ни мало знаком кёльнский Монтескьё с положением вещей в этом мире, все же от его внимания едва ли могло укрыться, что «новые изобретения» и торговые кризисы столь же перманентны, как прусские министерские указы и почва законности. Новые изобретения в Германии вводятся только тогда, когда конкуренция с другими народами делает введение их жизненным вопросом; но разве вновь возникшие отрасли промышленности должны разориться, чтобы прийти на помощь погибающим отраслям? Возникающие благодаря изобретениям новые отрасли промышленности именно потому и возникают, что они производят более дешевые товары, чем погибающие отрасли. В чем же, черт возьми, было бы преимущество, если бы они должны были поддерживать погибающие отрасли? Что же касается государства или правительства, то, как известно, оно дает только по видимости. Прежде надо ему дать, чтобы оно дало. Но кто должен ему дать, Монтескьё LVI? Погибающая отрасль промышленности, чтобы еще быстрее погибнуть? Или возникающая, чтобы уже с самого начала захиреть? Или те отрасли промышленности, которые не затронуты новыми изобретениями, чтобы обанкротиться благодаря изобретению нового налога? Обдумай все это хорошенько, Монтескьё LVI!
А торговые кризисы, любезнейший? Когда разражается европейский торговый кризис, прусское государство больше всего беспокоится о том, каким образом выжать путем принудительных взысканий, и тому подобных мер из обычных источников налогов все до последнего гроша. Бедное прусское государство! Для того чтобы прусское государство могло обезвредить торговые кризисы, оно должно было бы, кроме национального труда, обладать еще каким-то третьим источником дохода в заоблачных сферах. Во всяком случае, если бы высочайшими новогодними пожеланиями, врангелевскими приказами по армии или мантёйфелевскими министерскими указами можно было из земли чеканить деньги, то «отказ от уплаты налогов» не посеял бы такого панического страха среди прусских «любезных верноподданных», и социальный вопрос был бы решен и без октроированной конституции.
Известно, что «Neue Preusische Zeitung» объявила нашего Ганземана коммунистом за то, что он намеревался отменить изъятия из налогового обложения. Наш Монтескьё, который никогда не читал «Neue Preusische Zeitung», самостоятельно приходит в Кёльне к мысли объявить «коммунистом» и «красным республиканцем» всякого, кто угрожает октроированной конституции! Итак, голосуйте за Мантёйфеля — или вы не только личные враги труда и разделения труда, но также коммунисты и красные республиканцы. Признайте новейшую «почву законности» Брюггемана — или откажитесь от Code civil[173]!
Фигаро, tu n’aurais pas trouve ca! {ты бы до этого не додумался (Бомарше. «Безумный день, или женитьба Фигаро»), Ред.}
Завтра подробнее о Монтескьё LVI!
II
Кёльн, 21 января. Монтескье LVI пытается сбыть первичным избирателям «дареного коня», октроированную конституцию, со всей мелкотравчатой хитростью многоопытного барышника. Он — Монтескье конской ярмарки.
Кто не желает октроированной конституции, тот желает республики — и не просто республики, а красной республики! К сожалению, на наших выборах речь идет меньше всего о республике — а тем более о красной республике. Речь идет просто вот о чем:
Стоите ли вы за старый абсолютизм вместе с подновленным сословным строем, или вы желаете буржуазной представительной системы? Хотите ли вы такого политического строя, который соответствовал бы «существующим социальным отношениям» прошлых столетий, или вам желателен политический строй, соответствующий «существующим социальным отношениям» вашего столетия?
Итак, речь идет в данном случае меньше всего о борьбе против буржуазных отношений собственности — борьбе, которая происходит во Франции и подготовляется в Англии. Скорее речь идет о борьбе против такого политического строя, который подвергает опасности «буржуазные отношения собственности» тем, что отдает кормило государственного корабля в руки представителей «феодальных отношений собственности» — короля божьей милостью, армии, бюрократии, захолустных юнкеров и немногих связанных с ними финансовых баронов и мещан.
С помощью октроированной конституции социальный вопрос разрешается в духе этих господ. Это не подлежит никакому сомнению.
Что такое «социальный вопрос» в понимании чиновника? Это — сохранение его жалованья и его прежнего господствующего над народом положения.
А что такое «социальный вопрос» в пониманий дворянства и дворянского крупного землевладения? Это — сохранение прежних привилегий феодального землевладения, захват дворянскими семьями самых доходных должностей в армии и на гражданской службе и, наконец, прямые подачки из государственной казны. Помимо этих ощутимых материальных и потому «священнейших» интересов господ «с богом за короля и отечество», речь идет для них, разумеется, также о сохранении тех социальных привилегий, которые отличают их породу от низшей породы буржуа, крестьян и плебеев. Старое Национальное собрание было разогнано именно потому, что оно осмелилось посягнуть на эти «священнейшие интересы». То, что упомянутые господа разумеют под «пересмотром» октроированной конституции, есть, как мы это показали выше, не что иное, как введение сословной системы, т. е. такого политического строя, который представляет «социальные» интересы феодальной знати, бюрократии и королевской власти божьей милостью.
Повторяем, не подлежит никакому сомнению, что «социальный вопрос» разрешается октроированной конституцией в духе дворянства и бюрократии, т. е. что она дарит этим господам такую форму правления, которая обеспечивает эксплуатацию народа этими полубогами.
Но разрешает ли октроированная конституция «социальный вопрос» в духе буржуазии? Другими словами, получает ли буржуазия такое государственное устройство, при котором она может свободно управлять общими делами своего класса — интересами торговли, промышленности, земледелия, при котором она сможет наиболее продуктивно расходовать государственные средства, организовать наиболее экономно финансовое управление, действительно охранять национальный труд вовне, а внутри — открыть все родники национального богатства, очистив их от феодального ила?
Разве история дает нам хотя бы один пример, когда бы буржуазия в состоянии была установить соответствующую ее материальным интересам форму политического строя совместно с октроированным ей божьей милостью королем?
Чтобы основать конституционную монархию, она должна была в Англии дважды изгонять Стюартов, во Франции — исконную династию Бурбонов, в Бельгии — представителя Нассауского дома[174].
Чем объясняется это явление?
Всякий наследственный король божьей милостью — это не отдельный индивидуум, это — воплощение старого общества внутри нового общества. Государственная власть в руках
