Берлине в безопасности. Но в отношении Венгрии Пруссия не имеет подобных обязательств. Венгрия является независимым государством, и если Пруссия выдаст венгерских эмигрантов, которые обвиняются только в действиях, совершенных на территории Венгрии, то это будет такой же бесстыдной подлостью, как если бы она выдала России русских или польских эмигрантов.

Даже при режиме Бодельшвинга не осмеливались выдавать Австрии перешедших на территорию Пруссии эмигрантов из Галиции и Кракова. Но ведь тогда у нас была абсолютная монархия, а теперь мы являемся конституционным государством!

Больше того, если Кошут перейдет на прусскую территорию, то он будет не политическим эмигрантом, а перешедшей на нейтральную территорию воюющей стороной.

Немецкая Австрия, самостоятельный союз государств, ведет войну с другим самостоятельным государством — Венгрией; из-за чего ведется война, это Пруссии не касается. Даже в 1831 г. никто не посмел выдать России перешедших на прусскую территорию поляков; но ведь тогда у нас была абсолютная монархия, а теперь мы являемся конституционным государством!

Мы обращаем внимание общественного мнения на доброжелательные намерения прусского правительства в отношения Кошута. Мы убеждены, что этого будет достаточно для того, чтобы поднялась такая волна симпатий к личности величайшего деятеля 1848 года и такая буря возмущения по адресу правительства, что даже Мантёйфель не отважится выступить против этого.

Впрочем, Кошут еще находится у власти в Дебрецене, окруженный восторженной любовью всего венгерского народа, храбрые гусары Кошута еще скачут по венгерским пуштам[177], Виндишгрец еще стоит в нерешительности у топких берегов Тиссы, и ваши приказы об аресте вызывают скорее смех, чем страх!

Написано Ф. Энгельсом 21 января 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 207, 28января 1849 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

БЕРЛИНСКАЯ «NATIONAL-ZEITUNG» — ПЕРВИЧНЫМ ИЗБИРАТЕЛЯМ

I

Кёльн, 25 января. Время от времени, хотя и изредка, мы имеем удовольствие видеть, как из-под наносного пласта, оставшегося после двойного потопа — революции и контрреволюции, — поднимается верстовой столб добрых старых домартовских времен. Горы переместились, долины засыпаны, леса повалились на землю, но верстовой столб все еще стоит на старом месте, выкрашенный в старые цвета, и все еще красуется на нем старая надпись: «В Шильду[178]!»

Такой верстовой столб протягивает нам из № 21 берлинской «National-Zeitung»[179] свою деревянную руку с надписью: «Первичным избирателям. В Шильду!»

Благонамеренный совет «National-Zeitung» первичным избирателям прежде всего гласит:

«Настал час, когда прусский народ во второй раз приступает к осуществлению с трудом завоеванного всеобщего избирательного права» (как будто октроированное так называемое всеобщее избирательное право, с его различным истолкованием в каждой деревце, является таким же избирательным правом, как и завоеванное 8 апреля![180]), «из коего должны выйти люди, которым предстоит во второй раз высказать, каковы дух (!), мнение (!!) и воля (!!!) не отдельных сословий и классов, а всего народа».

Не будем говорить о напыщенно-неуклюжем стиле этой фразы, медленно, с трудом переводя дух, ковыляющей от одного слова к другому. Всеобщее избирательное право, говорит газета, должно раскрыть нам, в чем состоит воля не отдельных сословий и классов, а всего народа.

Прекрасно! А из кого состоит «весь народ»? Из «отдельных сословий и классов».

А из чего составляется «воля всего народа»?

Из отдельных, противоречащих друг другу «воль отдельных сословий и классов», т. е. как раз из такой воли, которую «National-Zeitung» изображает прямой противоположностью «воле всего народа».

Ну и сильна же в логике эта «National-Zeitung»!

Но для «National-Zeitung» существует единая воля всего народа, которая является не суммой противоречащих воль, а одной единой определенной волей. Что же это такое? Это — воля большинства. А что такое воля большинства?

Это воля, вытекающая из интересов, жизненного положения, условий существования большинства.

Следовательно, для того, чтобы иметь одну и ту же волю, члены большинства должны иметь одинаковые интересы, одинаковое жизненное положение, одинаковые условия существования или же должны быть, хотя бы только временно, тесно связаны друг с другом в своих интересах, в своем жизненном положении, в условиях своего существования.

Говоря яснее: воля народа, воля большинства — это воля не отдельных сословий и классов, а одного-единственного класса и тех других классов и частей классов, которые подчинены этому одному господствующему классу в общественном отношении, т. е. в промышленном и торговом отношении.

«Но что же из этого следует?» Что воля всего народа — это воля господствующего класса?

Разумеется, и именно всеобщее избирательное право является той магнитной стрелкой, которая, хотя лишь после различных колебаний, все же в конце концов указывает на этот призванный к господству класс.

А эта добрейшая «National-Zeitung» все еще продолжает болтать, как это было в 1847 году, о воображаемой «воле всего народа»!

Но пойдем дальше. После этого возвышенного вступления «National-Zeitung» поражает нас таким многозначительным замечанием:

«В январе 1849 г. положение вещей иное, чем в столь богатые надеждами и возвышенными настроениями» (почему не молитвенными настроениями в придачу?) «майские дни 1848 года».

В ту пору стояло все в пышном цвету,

Ликовали солнечно дали,

И птицы томно пели там,

И люди надеялись, ждали, —

Мечтали..[181]

«Тогда, казалось, все были единодушны в том, что полностью и безотлагательно должны были быть осуществлены великие реформы, которые В Пруссии давно уже были бы проведены, если бы на заложенной в 1807–1814 гг. основе продолжалось дальнейшее строительство в тогдашнем духе и в соответствии с возросшим с тех пор уровнем культуры и понимания».

«Тогда, казалось, все были единодушны!» Великая, восхитительная наивность «NationalZeitung»! Тогда, когда гвардия, скрежеща зубами от бешенства, удалялась из Берлина, когда принц Прусский должен был поспешно бежать оттуда в куртке почтальона, когда высшее дворянство и верхи буржуазии должны были сдерживать свой гнев по поводу того унижения, которому подвергся король, когда у дворца народ заставил его снять шапку перед трупами мартовских жертв, — «тогда, казалось, все были единодушны»!

Ей-ей, это уж слишком — питать подобные иллюзии! Но теперь, после того как приходится признать себя обманутым, еще трезвонить на весь мир о своем обманутом легковерии, — поистине, c’est par trop bonhomme {это уж слишком глупо! Ред.}!

И в чем же, «казалось, все были единодушны»?

В том, что «должны были быть осуществлены великие реформы, которые… уже были бы проведены, если бы… продолжалось дальнейшее строительство…» В этом были — нет, казалось, что были, — все единодушны. Великое мартовское завоевание, выраженное достойным языком! И каковы же были эти «реформы»?

Развитие «основ 1807–1814 гг. в тогдашнем духе и в соответствии с возросшим с тех пор уровнем культуры и понимания».

То есть в духе 1807–1814 гг. и в то же время совсем в другом духе.

«Тогдашний дух» состоял попросту в весьма материальном давлении тогдашних французов на тогдашнюю прусскую юнкерскую монархию, а также в тогдашнем тоже мало благоприятном финансовом дефиците прусского королевства. Только для того, чтобы сделать буржуа и крестьянина способными платит!. налоги, чтобы провести для королевско-прусских подданных хотя бы по видимости некоторые из реформ, которые французы во множестве ввели в завоеванных частях Германии, — одним словом, чтобы как-нибудь снова заштопать расползавшуюся но всем швам, прогнившую монархию Гогенцоллернов, — только ради этого были введены куцые так называемые городовые положения, положения о выкупе, военные учреждения и т. п. Все эти реформы отличались только тем, что отставали на целое столетие от французской революции 1789 года, и даже от английской революции 1640 года. И это должно служить основой для охваченной революцией Пруссии?

Но старопрусское чванство всегда видит Пруссию в центре мировой истории, тогда как в действительности история постоянно волочит это «государство разума» по грязи. Это старопрусское чванство должно, понятно, игнорировать то обстоятельство, что Пруссия, пока она не получила пинков от французов, спокойно оставалась сидеть на неразвитых основах 1807–1814 гг. и не думала пошевелиться. Оно должно игнорировать то, что эти основы давно были забыты, когда славная бюрократически-юнкерская королевско-прусская монархия в феврале прошлого года получила от французов новый столь сильный толчок, что великолепнейшим образом покатилась вниз со своих «основ 1807–1814 годов». Оно должно игнорировать то, что для королевско-прусской монархии речь шла отнюдь не об этих основах, а только о предотвращении дальнейших последствий полученного от Франции толчка. Но все это прусское чванство игнорирует, а когда оно получает вдруг толчок, то кричит, призывая, как ребенок няньку, прогнившие основы 1807–1814 годов!

Как будто Пруссия 1848 года не является в отношении территории, промышленности, торговли, средств сообщения, культуры и классовых отношений совершенно другой страной, чем Пруссия «основ 1807–1814 годов»!

Как будто с того времени в ее историю не вступили два совершенно новых класса — промышленный пролетариат и свободное крестьянство; как будто прусская буржуазия 1848 года не отличается во всех отношениях от робкой, смиренной и благодарной мелкой буржуазии времен «основ»!

Но все это ни к чему. Бравому пруссаку ничего не требуется знать, кроме его «основ 1807–1814 годов». Это и есть основы, на которых будет вестись дальнейшее строительство — и все тут.

Начало одного из колоссальнейших исторических переворотов сводится всего-навсего к завершению одного из самых мелочных надувательств с мнимыми реформами — так понимают революцию в старой Пруссии!

И в этой самодовольно ограниченной фантазии из области отечественной истории «все, казалось, были единодушны» — правда, слава богу, только в Берлине!

Но последуем дальше.

«Те сословия и классы, которым приходилось отказываться от привилегий и преимуществ… которым надлежало в дальнейшем стать на равную ногу со всеми своими согражданами… казались готовыми к этому — исполненные убеждения, что старый порядок стал невозможен, что это соответствует их собственным правильно понятым интересам…»

Посмотрите на этого сладкоречивого и искренне