долг увеличился на 200 миллионов — подозрительные фокусы в группировке цифр, в подсчетах, что в конце концов сводилось к новым займам.
При Фульде финансовая аристократия, поставленная рядом с остальными соперничающими фракциями буржуазии, конечно, не проявляла столь цинично свое корыстолюбие, как при Луи-Филиппе. Но система оставалась та же: тот же постоянный рост государственных долгов, тот же замаскированный дефицит. А с течением времени старое биржевое мошенничество выступило откровеннее. Доказательства: закон об Авиньонской железной дороге, таинственные колебания государственных бумаг, ставшие одно время злобой дня во всем Париже, наконец, неудавшиеся спекуляции Фульда и Бонапарта на выборах 10 марта.
С официальной реставрацией финансовой аристократии французский народ должен был вскоре снова оказаться перед 24 февраля.
Конституанта, в припадке ненависти к своей наследнице, отменила налог на вино на 1850 год. Отмена старых налогов не давала средств для уплаты новых долгов. Кретон, один из кретинов партии порядка, предложил еще до перерыва заседаний Законодательного собрания сохранить налог на вино. Фульд принял это предложение от имени бонапартистского министерства, и 20 декабря 1849 г., в годовщину провозглашения Бонапарта президентом, Национальное собрание декретировало реставрацию налога на вино.
Адвокатом этой реставрации был не финансист, а вождь иезуитов Монталамбер. Его аргументация была поражающе проста. Налог — это материнская грудь, кормящая правительство; правительство — это орудия репрессий, это органы авторитета, это армия, это полиция, это чиновники, судьи, министры, это священники. Покушение на налог есть покушение анархистов на стражей порядка, охраняющих материальное и духовное производство буржуазного общества от посягательств пролетарских вандалов. Налог — это пятый бог рядом с собственностью, семьей, порядком и религией. А налог на вино есть бесспорно налог, и притом не обыкновенный, а стародавний, проникнутый монархизмом, почтенный налог. Vive l’impot des boissons! Three cheers and one more {Да здравствует налог на вино! Троекратное ура и еще раз ура. Ред.}.
Когда французский крестьянин хочет представить себе черта, он представляет его в виде сборщика налогов. С того момента, как Монталамбер объявил налог богом, крестьянин стал безбожником, атеистом, и бросился в объятия к черту — социализму. По легкомыслию религия порядка его потеряла, иезуиты его потеряли, Бонапарт его потерял. 20 декабря 1849 г. навсегда скомпрометировало 20 декабря 1848 года. «Племянник своего дяди» был в своей семье не первый, которого погубил налог на вино, налог, пахнущий, по словам Монталамбера, революционной грозой. Настоящий, великий Наполеон на острове Св. Елены говорил, что восстановление налога на вино более чем что-либо другое было причиной его падения, так как оттолкнуло от него крестьян Южной Франции. Уже при Людовике XIV этот налог был главным предметом народной ненависти (см. сочинения Буагильбера и Вобана). Первая революция отменила его, а Наполеон снова ввел в 1808 г. в несколько измененном виде. Когда Реставрация вступала во Францию, путь ей прокладывали не только гарцующие казаки, по и обещания отменить налог на вино. Конечно, gentilhommerie {дворянство. Ред.} не обязано было сдержать слово, данное gens taillable a merci et misericorde {бесправному низшему сословию. Ред.}. 1830 год обещал отменить налог на вино. Не в духе этого года было делать то, что говорилось, и говорить то, что делалось. 1848 год обещал отменить налог на вино, так же как он все обещал. Наконец, Конституанта, которая ничего не обещала, распорядилась, как мы уже сказали, в своем завещании, чтобы налог на вино был отменен с 1 января 1850 года. Но как раз за десять дней до 1 января 1850 г. Законодательное собрание снова, его ввело. Таким образом, французский народ тщетно пытался изгнать этот налог: когда он выбрасывал его за дверь, тот снова влетал в окно.
Налог на вино недаром служил предметом народной ненависти: в нем соединились все ненавистные стороны французской налоговой системы. Способ его взимания ненавистен, способ распределения аристократичен, так как процентная ставка обложения одинакова как для самых обыкновенных, так и для самых дорогих вин; он, стало быть, увеличивается в геометрической прогрессии, по мере того как уменьшается имущество потребителя; это — прогрессивный налог навыворот. Он является премией за фальсификацию и подделку вина и таким образом вызывает систематическое отравление трудящихся классов. Он сокращает потребление, воздвигая у ворот каждого города с населением свыше 4000 человек акцизные заставы и превращая каждый такой город в чужую страну, защищенную от французского вина покровительственными пошлинами. Крупные виноторговцы и в еще большей степени мелкие, так называемые marchands de vin, владельцы винных погребков, доходы которых непосредственно зависят от потребления вина, все они — заклятые враги налога на вино. И, наконец, сокращая потребление, налог на вино суживает у производства рынок сбыта. Лишая городских рабочих возможности покупать вино, он лишает крестьян-виноделов возможности продавать его. А Франция насчитывает приблизительно 12 миллионов виноделов. Понятна поэтому ненависть всего народа к налогу на вино, понятно в особенности фанатичное ожесточение против него крестьян. К тому же в восстановлении налога на вино они видели не единичное, более или менее случайное событие. Крестьяне имеют свои особые исторические традиции, которые переходят от отца к сыну, и в этой исторической школе установилось такое убеждение, что всякое правительство, когда оно хочет обмануть крестьян, обещает им отмену налога на вино, а как только оно обмануло их, то сохраняет его в силе или восстанавливает. На налоге на вино крестьянин пробует букет правительства, его тенденцию. Восстановление налога на вино 20 декабря означало: Луи Бонапарт — такой же, как другие. Но он не был такой, как другие, он был изобретением крестьян, и в покрытых миллионами подписей петициях против налога крестьянство взяло назад свои голоса, отданные им год назад «племяннику своего дяди».
Сельское население, больше двух третей всего французского населения, состоит главным образом из так называемых свободных земельных собственников. Первое поколение, безвозмездно освобожденное революцией 1789 г. от феодальных повинностей, ничего не заплатило за свою землю. Но последующие поколения уплачивали под видом цены за землю то, что их полукрепостные предки уплачивали в свое время в форме ренты, десятины, барщины и т. д. Чем более, с одной стороны, росло народонаселение, а с другой — увеличивалось дробление земель, тем дороже становилась цена мелкого земельного участка, так как вместе с уменьшением размеров парцелл вырастал спрос на них. Но по мере того как росла цена, уплачиваемая крестьянином за парцеллу — покупал ли он ее прямо или она засчитывалась ему сонаследниками в качестве капитала, — необходимо росла в той же мере задолженность крестьянина, т. е. ипотека. Долговое обязательство, тяготеющее на земле, и называется ипотекой, закладной на землю. Подобно тому, как средневековый земельный участок обрастал привилегиями, так современная парцелла обрастает ипотеками. — С другой стороны, при парцельной системе земля является для ее собственника простым орудием производства. Но в той же мере, в какой дробится земля, уменьшается ее плодородие. Применение машин к обработке почвы, разделение труда, крупные мелиорационные мероприятия, как то: устройство осушительных и оросительных каналов и т. д., — становятся все более и более недоступными, а непроизводительные издержки на обработку земли растут в той же пропорции, как и дробление самого этого орудия производства. Все это происходит независимо от того, обладает ли собственник парцеллы капиталом или нет. Но чем дальше идет процесс дробления земли, тем больше весь капитал парцельного крестьянина сводится к земельному участку с самым жалким инвентарем, тем меньше становится возможным приложение капитала к земле, тем больше ощущается у беднейшего крестьянина [Kotsass] недостаток в земле, деньгах и образовании, необходимых для использования успехов агрономии, тем больше регрессирует обработка земли. Наконец, чистый доход уменьшается в той же пропорции, в какой увеличивается валовое потребление и в какой всю семью крестьянина удерживает от других занятий ее собственность, которая, однако, не обеспечивает ее существования.
Итак, в той же мере, в какой увеличивается население и дробление земли, в той же мере дорожает орудие производства, земля, и уменьшается ее плодородие, в той же мере падает земледелие и растет задолженность крестьянина. И то, что было следствием, в свою очередь становится причиной. Каждое поколение оставляет все больше долгов следующему, каждое новое поколение начинает свою жизнь при все более неблагоприятных и тяжелых условиях, ипотечная задолженность порождает все новую ипотечную задолженность, и когда крестьянин не может уже перезакладывать свой клочок земли под новые долги, т. е. обременять его новыми ипотеками, он прямо попадает в лапы ростовщика, и тем больше становятся ростовщические проценты.
Таким образом, французский крестьянин в виде процентов на тяготеющие на земле ипотеки и в виде процентов на неипотечные ссуды у ростовщика отдает капиталистам не только земельную ренту, не только промышленную прибыль, одним словом, — не только весь чистый доход, но даже часть своей заработной платы; он опустился таким образом до уровня ирландского арендатора, и все это под видом частного собственника.
Этот процесс был ускорен во Франции все растущим бременем налогов и судебными издержками, вызванными частью непосредственно самими формальностями, которыми французское законодательство обставляет земельную собственность, частью бесчисленными конфликтами между владельцами всюду соприкасающихся и перекрещивающихся парцелл, частью же страстью к тяжбам, свойственной крестьянам, для которых все наслаждение собственностью сводится к фанатичной защите воображаемой собственности, права собственности.
По статистическим вычислениям 1840 г., валовой продукт французского земледелия составлял 5237178000 франков. Из этой суммы надо вычесть 3552000000 фр. на издержки по обработке, включая сюда потребление земледельцев. Остается чистый продукт в 1685178000 фр., из которых 550 миллионов надо скинуть на проценты по ипотекам, 100 миллионов на судебных чиновников, 350 миллионов на налоги и 107 миллионов на нотариальный сбор, гербовый сбор, на пошлины с ипотек и т. д. Остается третья часть чистого продукта — 538000000; на душу населения не приходится и 25 фр. чистого дохода[44]. В этом вычислении, конечно, не приняты во внимание ни неипотечное ростовщичество, ни расходы на адвокатов и т. д.
Теперь понятно положение французских крестьян, когда республика прибавила к их старым тяготам еще новые. Ясно, что эксплуатация крестьян отличается от эксплуатации промышленного пролетариата лишь по форме. Эксплуататор тот же самый — капитал. Отдельные капиталисты эксплуатируют отдельных крестьян посредством ипотек и ростовщичества; класс капиталистов эксплуатирует класс крестьян посредством государственных налогов. Право крестьянской собственности является талисманом, при помощи которого капитал до сих пор держал в своей власти крестьян, предлогом, которым он пользовался, чтобы натравливать их против промышленного пролетариата. Только падение капитала может поднять крестьянина, только антикапиталистическое,
