сторону Шварцвальдского хребта, а отнюдь не дорогу из Триберга в Фуртванген, которую он даже не занимал. Кроме того, наши волонтеры выступили из Фуртвангена только тогда, когда авангард Беккера уже вступил в этот городок.
В Донауэшингене было решено, что обломки всей армии соберутся за рекой Вутах, между Эггингеном и Тингеном, и там будут ждать приближения врага. Здесь, опираясь флангами на швейцарскую территорию, мы при помощи нашей значительно» артиллерии могли еще решиться на последнее сражение. Можно было даже подождать, не вторгнутся ли пруссаки на швейцарскую территорию и не втянут ли тем самым Швейцарию в войну. Но каково было наше изумление, когда по прибытии Виллиха мы прочли в приказе храброго Зигеля следующее: «Основная масса войск отправляется в Тинген и в Вальдсхут и занимают там сильную позицию (!!). Постарайтесь возможно дольше удержать позицию (у Штюлингена и Эггингена)». — «Сильная позиция» у Тингона и Вальдсхута, имея в тылу Рейн, а с фронта доступные неприятелю высоты! Это могло означать только одно: мы намерены перейти в Швейцарию через Зеккингенский мост. Но разве этот герой Зигель не сказал по поводу предложения Струве: если это предложение будет принято, он, Зигель, первый поднимет мятеж.
Мы заняли позицию непосредственно за Вутахом и расставили наши войска от Эггингена до Вутёшингена, где находился наш штаб. Здесь мы получили следующий, еще более поучительный документ от г-на Зигеля:
«Приказ. Главная квартира в Тингене. 8 июля 1849 года. — Полковнику Виллиху в Эггинген. Так как кантон Шафхаузен уже теперь выступает против меня враждебным образом, то я лишен возможности занять позицию, о которой мы условились. Сообразуй с этим движения своего отряда и направляйся на Гриссен, Лаухринген и Тинген. Я выступаю отсюда завтра, чтобы направиться либо в Вальдсхут, либо за реку Альб (т. е. в Зеккинген)… Главнокомандующий Зигель».
Это уж было слишком! Вечером Виллих и я съездили в Тинген, где «генерал-квартирмейстер» Шлинке признался нам, что на самом деле решено идти на Зеккинген, а там — через Рейн. Зигель сначала настаивал на своих правах «главнокомандующего», но на Виллиха это не подействовало, и он, в конце концов, добился того, что Зигель отдал приказ повернуть обратно и идти на Гриссен. В качестве предлога для движения на Зеккинген выдвигалась необходимость идти на соединение с Доллем, который якобы тоже двигался туда, а также — наличие там якобы сильной позиции. Эта позиция, очевидно та самая, которую занимал Моро в начале данного им в 1800 г. сражения, имела только то неудобство, что она была обращена фронтом совсем не в ту сторону, откуда к нам приближался враг; а что касается благородного Долля, то он не замедлил показать, что способен переправиться в Швейцарию и без помощи г-на Зигеля.
Между Цюрихским и Шафхаузенским кантонами лежит маленький клочок баденской территории, с населенными пунктами Ештеттен и Лотштеттен, который со всех сторон окружен швейцарской территорией и имеет только узкий проход у Бальтерсвейля. Здесь должна была быть занята последняя позиция. Высоты за Бальтерсвейлем по обе стороны дороги представляли отличные позиции для наших орудий, а наша пехота была еще достаточно многочисленна для того, чтобы прикрывать их, пока они не достигнут, в случае необходимости, швейцарской территории. Было условлено, что мы здесь переждем, пока выяснится, будут ли пруссаки на нас наступать или же захотят взять нас измором. Основная масса войска, к которой присоединился и Беккер, разбила здесь лагерь. Виллих выбрал позицию для орудий (впоследствии на том месте, где должна была находиться их боевая позиция, мы нашли их парк). Мы сами образовали арьергард и медленно следовали за армией. 9-го вечером мы отправились в Эрцинген, 10-го — в Ридерн. В этот день в лагере происходил общий военный совет. Один только Виллих высказывался за дальнейшую оборону, Зигель, Беккер и другие — за отступление на швейцарскую территорию. Тут же присутствовал швейцарский комиссар, кажется полковник Курц, заявивший, что, если будет дано еще сражение, Швейцария не предоставит убежища. При голосовании Виллих с двумя-тремя офицерами остался в меньшинстве. Из нашего отряда не присутствовал никто, кроме него.
Когда Виллих еще был в лагере, приданная нам половина батареи получила приказ отступить и удалилась без малейшего предупреждения. Все другие отряды, кроме нас, тоже получили приказ явиться в лагерь. Ночью я вторично поехал с Виллихом в главную квартиру в Лотштеттен; когда мы на рассвете возвращались назад, мы встретили на дороге всю армейскую массу, которая снялась с места и в диком беспорядке лавиной катилась к границе. В тот же день, 11-го, рано утром г-н Зигель со своими людьми перешел на швейцарскую территорию у Рафца, а г-н Беккер со своими — у Рейнау. Мы сконцентрировали наш отряд, отправились в лагерь и оттуда в Ештеттен. Здесь около полудня мы получили через вестового офицера письмо от Зигеля из Эглизау с извещением, что он уже благополучно находится в Швейцарии, что офицерам разрешено сохранить саблю и что мы должны возможно скорее прибыть туда. О нас вспомнили только тогда, когда уже оказались на нейтральной территории!
Мы отправились через Лотштеттен к самой границе, расположились для ночевки еще на немецкой территории, а 12-го утром разрядили ружья и последними из баденско-пфальцской армии вступили на швейцарскую территорию. В тот же день в одно время с нами другой отряд, стоявший в Констанце, покинул этот город. Через неделю в результате предательства пал Раштатт, и контрреволюция на время опять завладела всей Германией вплоть до ее самых отдаленных уголков.
* * *
Кампания за имперскую конституцию потерпела поражение из-за своей собственной половинчатости и внутренней слабости. С момента июньского поражения 1848 г. для цивилизованной части европейского континента вопрос стоит так: либо господство революционного пролетариата, либо господство тех классов, которые господствовали до февраля. Среднее решение уже невозможно. Особенно в Германии буржуазия обнаружила свою неспособность к политическому господству; в борьбе с народом она могла удержать свое господство только благодаря тому, что снова пошла на уступки дворянству и бюрократии. Имперская конституция представляла собой попытку мелкой буржуазии, в союзе с немецкой идеологией, осуществить неосуществимое соглашение, призванное отсрочить решающую борьбу. Эта попытка была обречена на крушение: кто принимал всерьез движение, не относился серьезно к имперской конституции, а кто принимал всерьез имперскую конституцию, не относился серьезно к движению.
И тем не менее, кампания за имперскую конституцию имела значительные результаты. Прежде всего, она упростила обстановку. Она положила конец бесчисленным попыткам компромисса; после ее крушения победить может только либо феодально-бюрократическая монархия, слегка подкрашенная конституционализмом, либо подлинная революция. А революция может теперь закончиться в Германии не раньше, чем будет установлено полное господство пролетариата.
Далее, кампания за имперскую конституцию значительно содействовала развитию классовых противоречий в тех немецких землях, где они не были еще резко выражены. Особенно это относится к Бадену. В Бадене, как мы видели, до восстания не было почти никаких классовых противоречий. Отсюда — признанное верховенство мелкой буржуазии над всеми оппозиционными классами, отсюда — кажущееся единодушие населения, отсюда — та стремительность, с которой баденцы, так же как и венцы, перешли от оппозиции к инсуррекции, пытались при каждой возможности устроить восстание и не боялись даже борьбы в открытом поле с регулярными войсками. Но как только восстание вспыхнуло, классы отчетливо определились и мелкие буржуа отделились от рабочих и крестьян. В лицо своего представителя Брентано мелкие буржуа оскандалились на вечные времена. Господство прусской военщины довело их самих до такого отчаяния, что в настоящее время они предпочитают теперешнему гнету любой режим, даже установленный рабочими; в ближайшем движении они примут гораздо более деятельное участие, чем во всех предшествовавших; но, к счастью, они никогда уже не смогут играть самостоятельную, господствующую роль, как при диктатуре Брентано. Рабочие и крестьяне, которые не менее мелкой буржуазии страдают от теперешнего господства военщины, недаром проделали опыт последнего восстания; они, которые, помимо всего прочего, должны отомстить за своих павших и убитых братьев, позаботятся уж о том, чтобы при ближайшем восстании руководящая роль досталась им, а не мелким буржуа. И хотя никакой опыт восстания не может заменить классового развития, которое достигается только в ходе долголетнего существования крупной промышленности, все же Баден благодаря своему последнему восстанию и его результатам вступил в число тех германских провинций, которые займут одно из наиболее важных мест н предстоящей революции.
С политической точки зрения кампания за имперскую конституцию была заранее обречена на неудачу. С военной точки зрения она также была обречена на неудачу. Единственный шанс ее успеха был вне Германии, он заключался в победе республиканцев в Париже 13 июня, — а движение 13 июня потерпело поражение. После этого события кампания могла представлять собой только более или менее кровавый фарс, не более того. Она и но была ничем иным. Глупость и предательство довершили ее поражение. За исключением немногих лиц, военачальники были предателями или бездарными, невежественными и трусливыми карьеристами, а те немногие, которые являлись исключением, не получали никакой поддержки со стороны остальных, например со стороны правительства Брентано. Тот, кто — при предстоящем революционном потрясении — не сможет сослаться на другие свои заслуги, кроме того, что он был генералом у Геккера или офицером в кампании за имперскую конституцию, тому справедливо следует немедленно указать на дверь. Это относится и к командирам и к солдатам. В баденском народе имеются превосходные военные элементы, но с самого начала восстания их так плохо использовали, ими так пренебрегали, что создалось то плачевное положение, которое мы подробно обрисовали. Вся «революция» превратилась в настоящую комедию, и единственным утешением при этом было то, что в шесть раз более многочисленный противник сам имел еще в шесть раз меньше храбрости.
Но эта комедия имела трагический конец из-за кровожадности контрреволюции. Те самые воины, которых в походе или на поле сражения не раз охватывал панический страх, умерли как герои в темницах Раштаттской крепости. Ни один из них не молил о пощаде, ни один не дрогнул. Немецкий парод не забудет расстрелов и казематов Раштатта; он не забудет ни тех властителей, от которых исходили эти позорные приказы, ни тех предателей, которые своей трусостью привели к этому: всех Брентано из Карлсруэ и из Франкфурта.
РЕЦЕНЗИИ ИЗ «NEUE RHEINISCHE ZEITUNG. POLITISCH-OKONOMISCHE REVUE»
