никогда не могут стать совершенно независимыми от них. Время от времени habits noirs должны служить им также денежным источником. Впрочем ясно, что заговорщики должны волей-неволей следовать за развитием революционной партии.
Главной характерной чертой в жизни заговорщиков является их борьба с полицией, по отношению к которой они находятся в таком же положении, как воры и проститутки. Полиция терпит заговорщические общества и вовсе не только как неизбежное зло. Она терпит их как легко поддающиеся надзору центры, в которых сосредоточены самые отчаянные революционные элементы общества, как мастерские по производству мятежей, ставших во Франции столь же необходимым средством управления, как и сама полиция, и, наконец, как место вербовки своих собственных политических шпиков… Подобно тому как самые толковые уголовные сыщики, Видоки и им подобные, набираются из числа мошенников высшей и низшей категории — воров, жуликов и лжебанкротов, — и часто снова возвращаются к своему старому промыслу, так низшая политическая полиция рекрутируется из числа заговорщиков по профессии. Заговорщики находятся в постоянном соприкосновении с полицией, они ежеминутно приходят в столкновение с ней; они охотятся за шпиками, так же как шпики охотятся за ними. Шпионство — одно из их главных занятий. Поэтому неудивительно, что небольшой скачок от заговорщика по профессии к платному полицейскому агенту совершается так часто, если к этому еще толкают нищета и тюремное заключение, угрозы и посулы. Этим объясняется безграничная подозрительность, которая царит в заговорщических обществах, совершенно ослепляет их членов и заставляет их видеть в своих лучших людях шпиков, а в действительных шпиках своих самых надежных людей. Ясно, что эти рекрутирующиеся из числа заговорщиков шпионы по большей части связываются с полицией с добрым намерением надуть ее, что им некоторое время удается вести двойную игру, пока они не становятся все больше и больше жертвой своего первого шага, и что они действительно часто надувают полицию. Впрочем, попадает ли подобный заговорщик в расставленную ему полицией западню или нет, это зависит от чисто случайных обстоятельств и более от количественного, чем от качественного различия в твердости характера.
Таковы заговорщики, которых Шеню изображает нам часто очень живо и характер которых он обрисовывает то преднамеренно, то невольно. Впрочем, сам он — вплоть до своих не вполне ясных отношений с полицией Делессера и Марраста — самый разительный образец заговорщика по профессии.
По мере того как парижский пролетариат сам стал выдвигаться вперед в качестве партии, эти заговорщики начали терять руководящее влияние, среди них начался распад, они встретили опасную конкуренцию в тайных пролетарских обществах, ставивших себе целью не непосредственное восстание, а организацию и развитие пролетариата. Уже восстание 1839 г. носило определенно пролетарский и коммунистический характер. Но после него начались расколы, на которые так жалуются старые заговорщики, — расколы, обусловленные потребностью рабочих уяснить себе свои классовые интересы и обнаружившиеся отчасти в старых, заговорщических, отчасти в новых, пропагандистских, организациях. Коммунистическая агитация, так энергично начатая Кабе вскоре после 1839 г., спорные вопросы, возникшие внутри коммунистической партии, очень скоро переросли уровень понимания заговорщиков. И Шеню и Делаод признают, что ко времени февральской революции коммунисты являлись бесспорно сильнейшей фракцией революционного пролетариата. Заговорщики, чтобы не потерять своего влияния на рабочих, а вместе с тем и своего значения в противовес habits noirs, должны были тянуться за этим движением и принимать коммунистические или социалистические идеи. Так, еще до февральской революции возникло противоречие между заговорщическими обществами рабочих, представленными в лице Альбера, и сторонниками «Reforme», противоречие, которое вскоре снова обнаружилось внутри временного правительства. Впрочем, мы не думаем смешивать Альбера с этими заговорщиками. Из обоих разбираемых нами произведений видно, что Альбер сумел занять лично независимое положение по отношению к этим своим орудиям и ни в коем случае не относится к той категории людей, которые занимаются конспирированием как источником существования.
История с бомбами в 1847 г., в которой прямое воздействие полиции было сильнее, чем во всех прежних случаях, расстроила, наконец, ряды самых упрямых и упорных старых заговорщиков и вовлекла их сохранившиеся до тех пор секции в непосредственное пролетарское движение.
После февральской революции мы снова обнаруживаем в префектуре полиции в качестве монтаньяров этих заговорщиков по профессии, наиболее неистовых участников заговорщических секций и detenus politiques {политических заключенных. Ред.} пролетарского происхождения, являющихся по большей части тоже старыми заговорщиками. Однако заговорщики по профессии образуют ядро всей этой компании. Нетрудно себе представить, что эти люди, собранные здесь все вместе с оружием в руках, находясь по большей части на короткой ноге со своими префектами и офицерами, должны были представлять довольно буйный корпус. Подобно тому как Гора Национального собрания являлась пародией на старую Гору и своим бессилием доказывала самым убедительным образом, что в настоящее время уже недостаточно старых революционных традиций 1793 года, так и монтаньяры префектуры полиции, это подобие старых санкюлотов, являлись доказательством того, что для современной революции недостаточно уже и этой части пролетариата и что только весь пролетариат в целом может осуществить революцию.
Шеню изображает в весьма живых красках санкюлотский образ жизни этой почтенной компании в префектуре. Эти юмористические сцены, — в которых, очевидно, деятельно участвовал и сам г-н Шеню, — носят по временам довольно сумасбродный характер. Но они отлично объясняются характером старых заговорщиков, этих barabocheurs, и представляют собой необходимый и даже здоровый противовес оргиям буржуазии в последние годы царствования Луи-Филиппа.
Мы приведем только один пример из рассказа об их водворении в префектуре.
«Когда рассвело, я заметил, как постепенно прибывали начальники групп со своими людьми, но по большей части невооруженные, Я обратил на это внимание Коссидьера. «Я обеспечу их оружием, — сказал он _ найди подходящее место, чтобы разместить их в префектуре». Я немедленно исполнил это поручение и послал их занять старое караульное помещение полицейских, где со мной когда-то так недостойно обошлись. Вскоре я увидел, что они бегут обратно. «Куда вы бежите?»— спросил я их. — «Пост занят полицейскими, — ответил мне Девес, — они спокойно спят, и мы ищем, чем разбудить и выбросить их вон». — Они вооружились чем попало: шомполами, ножнами от сабель, ремнями, которые они складывали вдвое, и палками от метел. Затем мои молодцы, которые все в большей или меньшей мере испытали на себе наглость и грубость спящих, со всей силой набросились на них и в течение более получаса так проучили их, что некоторые после этого долго болели. Я прибежал на их крики о помощи и мне только с трудом удалось открыть двери, которые монтаньяры благоразумно заперли изнутри. Надо было видеть, как полицейские полуодетыми выбегали во двор; они спускались с лестницы одним прыжком, и лишь знакомство со всеми ходами и выходами префектуры помогало им скрыться с глаз врагов, преследовавших их. Завладев крепостью, гарнизон которой они так вежливо сменили, наши монтаньяры победоносно украсили себя наследством побежденных и долгое время разгуливали во дворе префектуры со шпагой на боку, в плащах и треугольных шляпах, которых большинство из них прежде так боялось» (стр. 83–85).
Мы познакомились с монтаньярами. А теперь мы переходим к их вождю, герою эпопеи Шеню, к Коссидьеру. Шеню говорит о нем очень часто, тем более, что против него, собственно, направлена вся книга.
Главные упреки, — делаемые Коссидьеру, относятся к его моральному облику. Все они сводятся к историям с дутыми векселями и другими мелкими попытками раздобыть себе денег. какие могут быть и бывают в Париже у всякого задолжавшего и любящего пожить коммивояжера. Вообще только от величины капитала и зависит то, в какой мере подпадают под действие Code penal {уголовного кодекса. Ред.} плутни, надувательства, спекуляции и биржевые проделки, на которых основывается вся торговля. О биржевых проделках и надувательстве на китайский лад, особенно характерном для французской торговли, можно прочесть пикантные вещи; у Фурье в книгах «Четыре движения», «Ложная хозяйственная деятельность», «Трактат о всемирном единстве» и в его посмертных произведениях[170]. Г-н Шеню даже не пытается доказать, что Коссидьер использовал в своих частных интересах свое положение префекта полиции. Вообще любая партия могла бы только поздравить себя, если бы ее победоносные противники вынуждены были ограничиться разоблачением только подобных мелочей торгово-морального порядка. Какой огромный контраст между мелкими экспериментами коммивояжера Коссидьера и грандиозными скандалами буржуазии 1847 года! Вся критика Шеню имеет смысл лишь постольку, поскольку Коссидьер принадлежал к партии «Reforme», пытавшейся прикрыть недостаток революционной энергии и понимания торжественными заверениями в республиканской добродетели и мрачной серьезностью взглядов.
Из всех вождей февральской революции Коссидьер единственный человек веселого нрава. Представляя в революции тип loustic {весельчака. Ред.}, он был вполне подходящим вожаком старых заговорщиков по профессии. Чувственный и остроумный, старый завсегдатай кафе и кабачков самого различного рода, придерживавшийся принципа — живи и жить давай другим, при этом по-военному отважный, скрывающий под добродушным видом и свободой манер большую пронырливость, хитрость и осмотрительность, а также тонкий дар наблюдения, он обладал известным революционным тактом и революционной энергией. Коссидьер был тогда настоящим плебеем, который инстинктивно ненавидел буржуазию и в высшей степени был наделен всеми плебейскими страстями. Лишь только он водворяется в префектуре, он уже конспирирует против «National», не забывая при этом кухни и погреба своего предшественника. Он тотчас же организует себе военную силу, обеспечивает за собой газету, основывает клубы, распределяет роли и вообще действует в первый момент с большой уверенностью. В течение 24 часов префектура была превращена в крепость, в которой он может не страшиться своих врагов. Но все его планы либо остаются простыми проектами, либо сводятся на практике к безрезультатным, чисто плебейским выходкам. Когда противоречия обостряются, он разделяет участь своей партии, которая застряла в нерешительности на полпути между сторонниками «National» и такими пролетарскими революционерами как Бланки. Его монтаньяры раскололись; старые bambocheurs выходят из повиновения и их уже нельзя обуздать, между тем как революционная часть переходит к Бланки. Сам Коссидьер все более и более обуржуазивается в своем официальном положении префекта и народного представителя; 15 мая он предусмотрительно держится в стороне от событий[171] и весьма недостойным образом старается выгородить себя в палате депутатов; 23 июня он бросает инсургентов на произвол судьбы. В награду за это его, разумеется, удаляют из префектуры, и вскоре после этого он вынужден эмигрировать.
Ниже мы приводим из книг Шеню и Делаода некоторые наиболее характерные места о Коссидьере.
Едва назначив Делаода генеральным
