фиксацией традиционных платежей. Но, с другой стороны, оно означало узурпацию, поскольку «большой человек» занял теперь положение лендлорда по отношению к «таксменам», а последние, со своей стороны, выступили по отношению к крестьянам в роли фермеров. А так как теперь «большой человек», не меньше чем «таксмены», нуждался в деньгах, то возникла необходимость в производстве не только для непосредственного потребления, по также для вывоза и обмена. Поэтому система национального производства должна была претерпеть изменения, а от рабочих рук, ставших в результате этих перемен излишними, надлежало избавиться. Численность населения стала вследствие этого уменьшаться. Но в XVIII столетии население в какой-то мере еще уцелело, и человек еще не был открыто принесен и жертву голой наживе, как это видно из одного места у Стюарта, шотландского экономиста, чья работа была опубликована за десять лет до труда Адама Смита. Стюарт (т. 1, гл. 16) говорит:
«Рента, уплачиваемая с этих земельных участков, весьма незначительна по сравнению с их размерами; но если сравнить ее с числом ртов, которые кормятся от этого хозяйства, то окажется, что участок земли в горной Шотландии прокармливает в десять раз больше людей, чем хозяйство тех же размеров в самых богатых областях»[331].
Даже в начале XIX столетия земельные платежи были еще очень низки, о чем свидетельствует сочинение г-на Лока (1820 г.)[332], управляющего графини Сатерленд, руководившего работами по улучшению ее имений. Он приводит, например, опись земельных платежей в имении Кинтрадоэлл за 1811 г., из которой видно, что до этого времени каждая семья должна была самое большее платить ежегодно несколько шиллингов наличными деньгами, поставлять немного домашней птицы и отбывать несколько дней барщины.
Лишь после 1811 г. была осуществлена окончательная и действительная узурпация, насильственное превращение собственности клана в частную собственность — в современном смысле слова — вождя. Лицо, стоявшее во главе этой экономической революции, было своего рода Мухаммедом-Али женского пола, хорошо усвоившим Мальтуса: то была графиня Сатерленд, или иначе маркиза Стаффорд.
Прежде всего, нужно отметить, что предками маркизы Стаффорд были «большие люди» крайней северной части Шотландии, охватывавшей почти три четверти Сатерлендшира. Это графство обширнее многих департаментов Франции или мелких немецких княжеств. Когда графиня Сатерленд унаследовала эти имения, которые она потом принесла в приданое своему мужу, маркизу Стаффорду, впоследствии герцогу Сатерленду, жившее в них население уже было уменьшено до 15000 человек. Благородная графиня решила провести радикальную экономическую реформу и превратить всю территорию в пастбище. С 1814 по 1820 г. эти 15000 жителей — около 3000 семейств — систематически изгонялись и искоренялись. Все их деревни были разрушены и сожжены, все их поля обращены в пастбища. Британские солдаты были посланы для проведения этой экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв с местными жителями. Одну старуху сожгли в ее собственной лачуге, так как она отказалась ее покинуть. Таким путем благородная графиня присвоила себе семьсот девяносто четыре тысячи акров земли, с незапамятных времен принадлежавших клану. В приливе щедрости она отдала изгнанным жителям около 6000 акров, по 2 акра на семейство.
Эти 6000 акров представляли собой до того времени пустырь и не приносили собственникам никакого дохода. Графиня была настолько великодушна, что сдала землю в среднем по 2 шилл. 6 пенсов за акр тем самым членам клана, которые в течение столетий проливали кровь за ее род. Всю незаконно присвоенную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм, предназначенных для овцеводства, причем в каждой ферме жила одна-единственная семья, большей частью английские арендаторы-батраки. В 1821 г. 15000 гэлов уже были замещены 131000 овец.
Часть аборигенов, изгнанных на морской берег, пыталась просуществовать рыбной ловлей. Они превратились в амфибий и жили, по словам одного английского писателя, наполовину на земле, наполовину на воде; но и земля и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование.
Сисмонди в своих «Социальных очерках» делает следующее замечание по поводу этой экспроприации сатерлендширских гэлов, послужившей, между прочим, и другим «большим людям» Шотландии примером для подражания.
«Крупные размеры сеньориальных владений являются фактом, характерным не для одной только Англии. Во всей империи Карла Великого, на всем Западе, воинственные вожди узурпировали целые провинции и обрабатывали их для себя, используя труд побежденных жителей, а иногда даже своих собственных товарищей пооружию. В IX и Х веках графства Мен, и Пуату являлись для графов этих провинций скорее тремя обширными поместьями, нежели княжествами. Швейцария, которая в столь многих отношениях похожа на Шотландию, была в то время поделена между несколькими сеньорами. Если бы графы Кибург, Ленцбург, Габсбург и Груйер находились под защитой британских законов, они достигли бы такого же положения, как и графы Сатерленд. Возможно, что многие из них обнаружили бы такую же склонность к улучшениям» (как маркиза Стаффорд) «и не одна республика в Альпах должна была бы исчезнуть, чтобы уступить место стадам овец. Даже самый деспотический монарх в Германии не мог бы позволить себе что-либо подобное»[333].
Г-н Лок в своей защите графини Сатерлеид (1820 г.) отвечает на это следующим образом:
«Почему именно в этом частном случае должно быть сделано исключение из правила, применяемого во всех других случаях? Почему абсолютпая власть землевладельца над его землей должна быть принесена в жертву общественному интересу и по мотивам, которые касаются лишь самого общества?»
Но, в таком случае, почему же рабовладельцы южных штатов Северной Америки должны жертвовать своими частными интересами в угоду филантропическим ужимкам ее светлости герцогини Сатерлеид?
Британская аристократия, которая повсюду заменила людей быками и овцами, будет, в свою очередь, в не столь отдаленном будущем также заменена этими полезными животными.
Процесс «очистки имений» в Шотландии, только что описанный нами, в Англии происходил в XVI, XVII и XVIII веках. Уже в XVI веке Томас Мор горько сетует по поводу него. В Шотландии этот процесс совершился в начале XIX века, а в Ирландии он в полном разгаре в данный момент. Сам благородный виконт Пальмерстон всего несколько лет тому назад «очистил» от людей свои владения в Ирландии, точно таким же способом, который был описан выше.
Если вообще какую-либо собственность правильнее было бы назвать кражей, то собственность британской аристократии является кражей в буквальном смысле этого слова. Разграбление церковных имуществ, разграбление общинных земель, мошенническое превращение феодальной и патриархальной собственности в частную собственность, сопровождаемое истреблением, — таковы правовые основания британской аристократии на ее владения. Какие услуги в этом не столь давнем процессе оказал аристократии рабски угодливый класс юристов, можно обнаружить у одного английского юриста прошлого столетия, Далримпла; в своей книге «История феодальной собственности»[334] он с весьма наивной откровенностью свидетельствует, что в тяжбах из-за права владения каждый закон и каждый документ, касающийся собственности, толковались юристами в Англии во времена роста богатства буржуазии — в пользу буржуазии, а в Шотландии, где обогащалась аристократия, — в пользу аристократии, в обоих случаях — во враждебном народу духе.
Описанную выше турецкую реформу графини Сатерленд можно было, по крайней мере, пытаться оправдать с мальтузианской точки зрения. По другие шотландские аристократы пошли дальше. Заменив людей овцами, они вслед за тем заменили овец дичью, а пастбища — охотничьими заповедниками. Ведущая роль в этом принадлежит герцогу Атоллу.
«После завоевания Англии норманские короли превратили обширные пространства английской земли в леса; это же самое проделывают сейчас здешние лендлорды с горной Шотландией» (Р. Сомерс. «Письма из горной Шотландии», 1848)[335].
А что же стало с массой тех человеческих существ, которые были согнаны с земли, дабы освободить место для дичи герцога
Атолла и овец графини Сатерленд? Куда они вынуждены были бежать? Где нашли они убежище?
В Соединенных Штатах Северной Америки.
Враги английского наемного рабства имеют право клеймить рабство негров, но герцогиня Сатерленд, герцог Атолл, хлопчатобумажные лорды Манчестера — никогда!
Написано К. Марксом 21 января 1853 г.
К. МАРКС
СМЕРТНАЯ КАЗНЬ. — ПАМФЛЕТ г-на КОБДЕНА. МЕРОПРИЯТИЯ АНГЛИЙСКОГО БАНКА[336]
Лондон, пятница, 28 января 1853 г.
В «Times» от 25 января в статье, озаглавленной «Мания вешаться», развиваются следующие мысли:
«Уже нередко замечалось, что в нашей стране за каждой публичной казнью, как правило, тотчас же следует ряд случаев смерти через повешение, либо в результате самоубийства, либо в результате несчастного случая; это является следствием того сильного действия, которое казнь известного преступника оказывает на болезненно-впечатлительные и незрелые умы».
В качестве иллюстрации к этому утверждению «Times» приводит несколько случаев; один из них произошел с неким сумасшедшим в Шеффилде, который, после разговора с другими сумасшедшими о казни Барбура, покончил жизнь самоубийством, повесившись. Другой случай произошел с четырнадцатилетним мальчиком, который тоже повесился.
Ни одному разумному человеку не придет, наверное, в голову, подтверждением какой доктрины должны были служить перечисленные факты. Речь идет не более и не менее, как о прямом апофеозе палача, поскольку смертная казнь превозносится как ultima ratio {последний довод, крайнее средство. Ред.} общества. И все это помещено в ведущей статье «ведущей газеты».
«Morning Advertiser» сопровождает свои весьма резкие, по справедливые критические замечания по поводу пристрастия «Times» к виселице и кровавой логики этой газеты следующей любопытной хроникой за сорок три дня 1849 года:
Эта таблица показывает — и это вынужден признать «Times», — что не только самоубийства, но и самые зверские убийства совершаются тотчас же вслед за казнью преступников. Вызывает удивление, что в упомянутой статье даже не приводится ни одного аргумента, ни одной посылки в пользу развиваемой в ней варварской теории. И действительно, весьма трудно, а, может быть, вообще невозможно, найти принцип, посредством которого можно было бы обосновать справедливость или целесообразность смертной казни в обществе, кичащемся своей цивилизацией. Наказание, как правило, оправдывалось как средство либо исправления, либо устрашения. Но какое право вы имеете наказывать меня для того, чтобы исправлять или устрашать других? И вдобавок еще история и такая наука как статистика с исчерпывающей очевидностью доказывают, что со времени Каина мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказанием. Как раз наоборот! С точки зрения абстрактного права существует лишь одна теория наказания, которая в абстрактной форме признает достоинство человека: это — теория Канта, особенно в той более строгой формулировке, которую придал ей Гегель. Гегель говорит:
