и коммунистических учениях, хотя при существовавших законах о печати его можно было познакомить с ними лишь в очень незначительной степени. Конечно, нельзя было ожидать, чтобы у рабочих были очень ясные представления об их собственных потребностях: они знали только, что программа конституционной буржуазии не содержит всего, что им нужно, и что их стремления отнюдь не укладываются в рамки идей конституционализма.
В Германии не было в то время особой республиканской партии. Немцы были либо конституционными монархистами, либо более или менее ясно определившимися социалистами и коммунистами.
При наличии таких элементов малейшее столкновение должно было привести к серьезной революции. В то время как единственной надежной опорой существующей системы оставались высшее дворянство и высшие чиновники и офицеры; в то время как низшее дворянство, торгово-промышленная буржуазия, университеты, школьные учителя всех рангов и даже часть низших разрядов бюрократии и офицерства — все объединились против правительства; в то время как за ними стояли недовольные массы крестьянства и пролетариата крупных городов, массы, которые пока еще поддерживали либеральную оппозицию, но уже необычным образом поговаривали о своем намерении взять дела в собственные руки; в то время как буржуазия была готова свергнуть правительство, а пролетариат готов был свергнуть вслед за тем буржуазию, — правительство упрямо следовало по пути, который неизбежно должен был привести к столкновению. В начале 1848 г. Германия стояла на пороге революции, и эта революция несомненно вспыхнула бы даже и в том случае, если бы ее наступление не ускорила февральская революция во Франции.
Какое действие оказала эта парижская революция на Германию, мы увидим в следующей статье.
Лондон, сентябрь 1851 г.
III
ПРОЧИЕ НЕМЕЦКИЕ ГОСУДАРСТВА
В нашей последней статье мы ограничились почти исключительно государством, которое с 1840 по 1848 г. играло безусловно важнейшую роль в германском движении, а именно Пруссией. Однако нам следует бросить беглый взгляд и на другие германские государства за тот же период.
Что касается мелких государств, то со времени революционных движений 1830 г. они оказались полностью подчиненными диктатуре Союзного сейма, т. е. Австрии и Пруссии. Различные конституции, введенные как средство защиты от произвола более крупных государств, а также с той целью, чтобы доставить популярность их коронованным авторам и объединить разнородные конгломераты провинций, созданные Венским конгрессом без всякого руководящего принципа, — эти конституции, как ни были они иллюзорны, все же в бурный период 1830–1831 гг. оказались опасными для власти мелких монархов. Они были почти полностью упразднены. То, что соблаговолили от них оставить, трудно было назвать даже тенью, и нужно было обладать болтливым самодовольством всех этих Велькеров, Роттеков и Дальманов, чтобы вообразить, будто какие-нибудь результаты могут получиться от той всеподданнейшей оппозиции, смешанной с недостойным пресмыкательством, которую им разрешалось демонстрировать в бессильных палатах этих мелких государств.
Более энергичная часть буржуазии в этих мелких государствах вскоре после 1840 г. совершенно отказалась от всех своих прежних надежд на то, что в этих придатках Австрии и Пруссии разовьется парламентарная форма правления. А как только прусская буржуазия с примыкающими к ней классами обнаружила серьезную решимость бороться за парламентарный режим в Пруссии, ей была предоставлена роль вождя конституционного движения во всей Германии, кроме Австрии. В настоящее время уже не подлежит никакому сомнению тот факт, что ядро тех конституционалистов центральной Германии, которые впоследствии вышли из франкфуртского Национального собрания и по месту своих сепаратных собраний получили название Готской партии, еще задолго до 1848 г. обсуждало план, который в 1849 г. с незначительными изменениями эти конституционалисты предложили представителям всей Германии. Они стремились к полному исключению Австрии из Германского союза, к основанию нового союза под протекторатом Пруссии, с новой конституцией и союзным парламентом и к включению мелких государств в более крупные. Все это должно было осуществиться с того момента, когда Пруссия вступит в ряды конституционных монархий, введет свободу печати, начнет проводить независимую от России и Австрии политику и таким образом откроет для конституционалистов мелких государств возможность осуществить действительный контроль над своими правительствами. Этот план был изобретен профессором Гервинусом из Гейдельберга (Баден). Таким образом, эмансипация прусской буржуазии должна была послужить сигналом для эмансипации буржуазии в Германии вообще и для создания наступательного и оборонительного союза как против России, так и против Австрии, ибо, как мы сейчас увидим, Австрию считали совершенно варварской страной, о которой, притом, знали очень мало, да и то немногое, что знали, было не особенно лестным для ее населения. Поэтому Австрия не рассматривалась как существенная составная часть Германии.
Что касается других классов общества в мелких государствах, то они более или менее быстро последовали по стопам своих собратьев в Пруссии. Мелких буржуа охватывало все большее недовольство их правительствами, увеличением налогов, урезыванием их призрачных политических прав, которыми они так кичились, сравнивая себя с «рабами деспотизма» в Австрии и Пруссии. Но в их оппозиции еще не обнаруживалось ничего достаточно определенного, что могло бы выделить их как самостоятельную партию, отличную от конституционной партии крупной буржуазии. Среди крестьянства тоже росло недовольство, но хорошо известно, что в спокойные и мирные времена эта часть народа никогда не выдвигает своих интересов и не претендует на роль самостоятельного класса, за исключением стран, в которых введено всеобщее избирательное право. Рабочие городских промышленных предприятий начали заражаться «ядом» социализма и коммунизма. Но так как за пределами Пруссии было мало городов крупного значения и еще меньше промышленных округов, то за отсутствием центров деятельности и пропаганды движение этого класса в мелких государствах развивалось чрезвычайно медленно.
Препятствия, которые стояли на пути всякого проявления политической оппозиции, породили как в Пруссии, так и в мелких государствах своеобразную религиозную оппозицию, выражавшуюся в параллельных движениях немецкого католицизма и Свободных общин[16]. История дает нам многочисленные примеры того, как в странах, которые наслаждаются благодатью под сенью государственной церкви и в которых обсуждение политических вопросов крайне затруднено, рискованная мирская оппозиция против светской власти укрывается за более благочестивой и с виду более далекой от земных интересов борьбой против духовного деспотизма. Многие правительства, которые не потерпят обсуждения какого бы то ни было их действия, поостерегутся создавать мучеников и разжигать религиозный фанатизм масс. В Германии 1845 г. в каждом государстве неотъемлемой составной частью государственного строя считалась либо римско-католическая, либо протестантская религия, либо обе одновременно. И в каждом из государств духовенство одного из этих исповеданий или обоих вместе являлось существенным элементом бюрократической правительственной системы. Поэтому нападение на католическую или протестантскую ортодоксию, нападение на духовенство было равносильно замаскированному нападению на само правительство. Что касается немецких католиков, то уже самый факт их существования означал нападение на католические правительства Германии, в особенности Австрии и Баварии. Именно так это и было воспринято соответствующими правительствами. Члены Свободных общин, протестанты-диссиденты, представлявшие собой некоторое подобие английских и американских унитариев[17], открыто заявляли о своей оппозиции клерикальному и строго ортодоксальному направлению прусского короля и его любимца — министра по делам культа и просвещения г-на Эйххорна. Обе новые секты, которые одно время быстро распространялись — первая в католических, вторая в протестантских государствах, — отличались друг от друга только различием происхождения. Что касается их учений, то они полностью сходились в том крайне важном пункте, что все установленные догмы являются несостоятельными. Это отсутствие всякой определенности составляло их подлинную сущность. По их словам, они строили великий храм, под кровом которого могли бы объединиться все немцы. Они, следовательно, в религиозной форме выражали вторую злободневную политическую идею — идею единства Германии. А между тем они никак не могли прийти к соглашению в своей собственной среде.
Идея германского единства, которую вышеупомянутые секты старались осуществить, по крайней мере на религиозной почве, изобретая общую религию, пригодную для всех немцев и специально сфабрикованную применительно к их потребностям, привычкам и склонностям, — эта идея действительно получила очень широкое распространение, особенно в мелких государствах. После уничтожения Германской империи Наполеоном[18] призыв к воссоединению всех disjecta membra {разбросанных членов. Ред.} Германии в единое целое превратился в самое общее выражение недовольства существующим порядком вещей, и прежде всего в мелких государствах, в которых огромные расходы на содержание двора, на управление, армию — словом, весь мертвый груз налогового обложения — возрастали прямо пропорционально ничтожности размеров и бессилию государства. Но что должно собой представлять это единство Германии, когда дело дойдет до его осуществления, на этот счет мнения партий расходились. Буржуазия, не желавшая серьезных революционных потрясений, довольствовалась тем, что она считала «практически осуществимым» и с чем мы уже познакомились выше, а именно — требованием союза, охватывающего всю Германию за исключением Австрии, под верховенством конституционного правительства Пруссии. И несомненно, в то время нельзя было сделать большего, не вызывая опасных бурь. Мелким буржуа и крестьянам, поскольку последние вообще занимались такими вопросами, никогда не удавалось прийти к какому-либо определению того германского единства, которого они впоследствии требовали с таким шумом; некоторые фантазеры, главным образом феодальные реакционеры, надеялись на восстановление Германской империи; кучка невежественных soi-disant {так называемых. Ред.} радикалов, преклонявшихся перед учреждениями Швейцарии, с которыми они еще не успели тогда познакомиться на практике, а познакомившись впоследствии, столь смешным образом в них разочаровались, — эта кучка высказывалась за федеративную республику. Только самая крайняя партия решалась тогда выступить за единую и неделимую Германскую республику[19]. Таким образом, вопрос о германском единстве уже сам по себе был чреват разногласиями, раздорами и, при известных обстоятельствах, даже гражданской войной.
Подведем итоги. Положение в Пруссии и в мелких государствах Германии к концу 1847 г. было следующее. Буржуазия чувствовала свою силу и решила не терпеть больше оков, которыми феодальный и бюрократический деспотизм сковывал ее торговые дела, ее промышленную деятельность, ее совместные действия как класса; часть сельского дворянства до такой степени превратилась в производителей продуктов, предназначенных исключительно для рынка, что в силу тождества ее интересов с интересами буржуазии примкнула к буржуазии; класс мелких ремесленников и торговцев был недоволен, роптал на налоги, на ставившиеся ему помехи, которые затрудняли ведение его дел, но у него не было определенной программы тех реформ, которые могли бы обеспечить его положение в обществе и государстве; крестьянство в одних местах было задавлено феодальными поборами, в других же — угнетено заимодавцами, ростовщиками и юристами; городские рабочие были охвачены общим недовольством, в равной мере ненавидели правительство и крупных промышленных капиталистов и проникались заразительными социалистическими
