свои мечты осуществленными. Королевский указ сделал его прусским Мопа, в то время как брат г-на фон Мантёйфеля подал в отставку. Самая поразительная часть комедии, однако, была еще впереди. Едва г-н Хинкельдей был возведен в новое звание, как немедленно был раскрыт «большой берлинский заговор». Этот заговор, следовательно, был устроен со специальной целью доказать необходимость г-на Хинкельдея. Это был подарок г-на Хинкельдея слабоумному королю в обмен на только что приобретенную полицейскую самодержавную власть. Помощник Хинкельдея, изобретательный Штибер, сделавший в Кёльне открытие, что все письма, оканчивающиеся словами «привет» и «братство», несомненно свидетельствуют о наличии коммунистического заговора, теперь сделал открытие, что в Берлине с некоторых пор появилось угрожающее количество «калабрийских шляп» и что калабрийская шляпа является, несомненно, «условным знаком» революционеров. Опираясь на это важное открытие, Штибер произвел 18 марта несколько арестов, главным образом среди рабочих и иностранцев, которых обвинили в ношении калабрийских шляп. 23-го того же месяца был произведен обыск в доме купца Карла Делиуса в Магдебурге, брата депутата второй палаты; он также имел роковое пристрастие к калабрийским шляпам. Наконец, как я сообщил в начале этой статьи, 29-го истекшего месяца в Берлине был произведен великий coup d’etat, направленный против калабрийских шляп. Все, кто сколько-нибудь знаком с мелкотравчатой оппозицией Вальдека, Берендса и других, весело посмеются по поводу «оружия и боевых припасов», обнаруженных у этих самых что ни на есть безобидных Брутов.
Но какой бы бессмысленной ни казалась эта полицейская комедия, разыгранная, так сказать, по чисто личным мотивам гг. Хинкельдея и Штибера, она не лишена значения. Прусское правительство раздражено пассивным сопротивлением, которое оно встречает повсюду. Оно ощущает дыхание революции в атмосфере кажущейся апатии. Оно приходит в отчаяние, не находя этого призрака в осязаемой форме, и испытывает нечто вроде избавления от кошмара всякий раз, когда полиция доставляет ему реальное воплощение этого вездесущего, но невидимого врага. Правительство наступает, оно будет наступать и впредь, и оно преуспеет в деле превращения пассивного сопротивления народа в активное.
Ф. ЭНГЕЛЬС
ЧТО БУДЕТ С ЕВРОПЕЙСКОЙ ТУРЦИЕЙ?
Мы видели, как государственные мужи Европы из-за упрямого невежества, традиционной рутины и унаследованной лености мысли избегают даже попытки дать ответ на этот вопрос. Абердин и Пальмерстон, Меттерних и Гизо, не говоря уже об их республиканских и конституционных преемниках периода 1848–1852 гг., имена которых никогда не будут упомянуты потомством, — все отчаялись найти какое-либо решение этого вопроса.
А тем временем медленно, но неуклонно, шаг за шагом подбирается к Константинополю Россия, невзирая на все дипломатические ноты, интриги и маневры Франции и Англии.
И хотя все партии во всех странах Европы признают этот факт постоянного продвижения России, тем не менее ни один из официальных государственных деятелей не сумел его объяснить. Они видят влияние этого факта, видят даже его конечные последствия, но причина все же остается для них скрытой, несмотря на то, что все объясняется очень просто.
Могущественным стимулом, толкающим Россию к овладению Константинополем, является не что иное, как то самое средство, при помощи которого имелось в виду удержать ее от этого, то есть пустая и никогда на деле не проводившаяся теория сохранения status quo.
В чем состоит status quo? Для христианских подданных Порты это означает просто увековечение их угнетения Турцией. И пока они остаются под игом турецкого владычества, они будут видеть в главе греко-православной церкви, в повелителе шестидесяти миллионов православных, кем бы он ни был в других отношениях, своего естественного освободителя и покровителя. Таким образом, та самая дипломатическая система, которая изобретена для предотвращения русских захватов в Турции, вынуждает десять миллионов православных христиан в Европейской Турции обращаться за помощью к России.
Рассмотрим факты, известные нам из истории. Еще до царствования Екатерины II Россия не упускала ни одного случая, чтобы добиться для себя преимуществ в Молдавии и Валахии. В конце концов при заключении Адрианопольского договора (1829 г.)[45] ей удалось получить такие широкие привилегии, что вышеупомянутые княжества в настоящее время в большей мере подчинены России, чем Турции. Когда в 1804 г. вспыхнула сербская революция, Россия немедленно взяла под свою защиту восставших «райя» и, поддержав их в двух войнах, гарантировала им в двух договорах независимость их страны во внутренних делах[46]. А кто решил исход борьбы во время греческого восстания? Не янинский паша Али со всеми его заговорами и мятежами, не битва при Наварине, не французская армия в Морее, не лондонские конференции и протоколы, а русская армия Дибича, перешедшая Балканы и вступившая в долину Марицы[47]. И вот в то время как Россия безбоязненно совершала дело расчленения Турции, западные дипломаты продолжали гарантировать и поддерживать как некую святыню status quo и неприкосновенность территории Оттоманской империи!
До тех пор пока традиционная политика сохранения любой ценой status quo и самостоятельности Турции в ее нынешнем состоянии будет руководящим принципом западной дипломатии, девять десятых населения Европейской Турции будет видеть в России свою единственную опору, свою освободительницу, своего мессию.
Теперь предположим на миг, что с турецким владычеством на грекославянском полуострове покончено и что там существует форма правления, более отвечающая интересам народа. Каково было бы в этом случае положение России? Известно, что в каждом государстве, которое возникало на турецкой территории и достигало полной или частичной независимости, образовывалась сильная антирусская партия. И если это имело место тогда, когда русская помощь являлась единственным прибежищем от турецкого гнета, чего же мы можем ожидать, когда страх перед этим гнетом исчезнет?
Но если власть турок будет оттеснена за Босфор, если различные национальности, населяющие Балканский полуостров, обретут свободу и им будет предоставлена свобода вероисповедания, если откроются настежь двери для планов и махинаций, противоречивых стремлений и интересов всех великих держав Европы, — разве не вызовет это всеобщую войну? Такой вопрос задает дипломатия трусости и рутины.
Нельзя, конечно, ожидать, чтобы Пальмерстоны, Абердины, Кларендоны, различные министры иностранных дел на континенте оказались способными на что-либо подобное. Они не могут и подумать об этом без содрогания. Но тот, кто, изучая историю, научился воздавать должное вечным переменам в человеческих судьбах, в которых нет ничего постоянного, кроме самого непостоянства, ничего неизменного, кроме самого изменения; кто следит за неумолимым ходом истории, колесница которой безжалостно катится по развалинам империй, без малейшего сострадания сокрушая целые поколения; словом, кто не закрывает глаза на то, что никакие демагогические воззвания и мятежные прокламации не могут действовать так революционно, как простые и очевидные исторические факты — тот, кто только понял и оценил необычайно революционный характер нашей эпохи, в которой совместное действие пара и ветра, электричества и печатного станка, артиллерии и золотых россыпей производит в течение одного года больше изменений и революций, чем раньше происходило их на протяжении целого столетия, тот, наверное, не испугается постановки этого исторического вопроса только потому, что его надлежащее разрешение может повлечь за собой европейскую войну.
Нет, дипломатия и правительства, действующие на старый лад, никогда не разрешат этого затруднения. Решение турецкой проблемы, как и других великих проблем, выпадет на долю европейской революции. И вовсе не является самонадеянностью причислять этот на первый взгляд посторонний вопрос к тому, что законно входит в сферу этого великого движения. Начиная с 1789 г., границы революции неизменно передвигаются все дальше. Ее последними рубежами были Варшава, Дебрецен, Бухарест; аванпостами ближайшей революции должны быть Петербург и Константинополь. Это два наиболее уязвимых пункта, в которых должен быть атакован русский антиреволюционный колосс.
Было бы пустой игрой фантазии пытаться набросать подробный план возможного раздела территории Европейской Турции. Можно придумать, по крайней мере, двадцать таких проектов, любой из которых выглядел бы столь же пригодным, как и все остальные. То, что мы намерены предпринять, это не сочинять фантастические программы, а сделать общие выводы из бесспорных фактов. А с этой точки зрения рассматриваемый вопрос имеет две стороны.
Во-первых, нельзя опровергнуть тот факт, что полуостров, называемый обычно Европейской Турцией, является естественным, унаследованным от предков достоянием южнославянской расы. Из двенадцати миллионов населения семь принадлежат к ней. Она владеет страной в продолжение двенадцати столетий. Не считая редкого населения, происходящего от славянского корня, но перенявшего греческий язык, соперниками славян являются только турецкие или арнаутские варвары, давно уже вызвавшие осуждение как самые закоренелые противники всякого прогресса. Наоборот, южные славяне являются единственными носителями цивилизации во внутренних частях страны. Они еще, правда, не образовали нации, но в Сербии они уже имеют сильное и сравнительно просвещенное национальное ядро. У сербов есть своя собственная история и своя собственная литература. Своей теперешней внутренней самостоятельностью они обязаны одиннадцатилетней отважной борьбе с противником, значительно превосходящим их численностью. За последние двадцать лет они добились быстрого роста культуры и средств цивилизации. Христиане в Болгарии, Фракии, Македонии и Боснии смотрят на Сербию как на центр, вокруг которого они все должны объединиться в будущей борьбе за независимость и национальное существование. И действительно, можно утверждать, что чем больше консолидируется Сербия и сербская национальность, тем больше оттесняется на задний план непосредственное влияние России на турецких славян. Ибо Сербия, для того чтобы занимать соответствующее положение как христианское государство, должна была заимствовать у Западной Европы свои политические учреждения, свои школы, свою науку, свою промышленную организацию. Этим объясняется та аномалия, что Сербия, несмотря на покровительство России, является конституционной монархией, притом с самого момента своего освобождения.
Как бы ни связывала русских и турецких славян их родственная близость и общность религии, все же их интересы начнут решительно расходиться с того дня, когда последние обретут свободу. Торговые потребности, вытекающие из географического положения обеих стран, делают это понятным. В России, компактной континентальной стране, преобладает производство сельскохозяйственных продуктов и когда-нибудь, возможно, разовьется и промышленное производство. Греко-славянский полуостров, занимающий незначительное пространство по сравнению с огромной протяженностью его береговой линии, омываемой тремя морями, над одним из которых он господствует, является в настоящее время по преимуществу страной транзитной торговли, хотя и обладает превосходными ресурсами для развития собственной промышленности. Россия заинтересована в монополии, а южные славяне — в расширении рынка. Кроме того, они — конкуренты в Средней Азии, причем в то время как насущные интересы России требуют не допускать проникновения туда каких-либо других товаров, кроме своих собственных, южные славяне уже и сейчас весьма заинтересованы в ввозе западноевропейских товаров на восточные рынки. Как может при таких условиях
