единственным виновником теперешних осложнений, что русский император желает меньшего унижения Турции, чем его французский соперник, и что она никогда не даст своего королевского согласия на какую-либо войну с Россией ради интересов какого-то Бонапарта.
Газета «Morning Advertiser» весьма деликатно касается этих слухов, которые нашли широкий отклик среди публики и довольно осторожный отголосок в еженедельной печати.
«Не желая строить слишком широкие предположения», — пишет «Leader»[244], — «взглянем просто на факты. Княгиня Ольга приехала в Англию со своим супругом и своей сестрой, герцогиней Лейхтенбергской, наиболее дипломатичной из дочерей императора. Она была встречена бароном Брунновым, и ей сразу же был оказан радушный прием при дворе, она была окружена представителями высшего английского общества, в числе которых был и лорд Абердин».
Даже «Examiner»[245], первая среди перворазрядных еженедельных лондонских газет, сообщила о прибытии русских гостей под лаконичным заголовком: «Снова русские». В одной из передовиц этой газеты мы находим следующие слова:
«Ныне не существует решительно никаких причин, препятствующих новому появлению на сцене Общества мира в наиболее авторитетном виде под покровительством его королевского высочества принца Альберта».
Более ясного намека не может себе позволить такая газета, как «Examiner». Статья, из которой я привел последнюю цитату, заканчивается следующим сопоставлением английской монархии с заатлантической республикой:
«Если американцы будут стремиться занять то место, которое мы некогда занимали в Европе, то это нас не касается. Пусть они пожинают в настоящее время почет, а в конечном счете и выгоду от того, что укрепляют международное право и вызывают к себе уважение как защитники слабых против сильных. Англию заботит лишь то, чтобы консоли шли по нарицательной стоимости и чтобы ее берега были ограждены от непосредственного нападения чужеземной армии».
В связи с голосованием по вопросу об ассигновании в текущем году, кончающемся 31 марта 1854 г., 5820 ф. ст. на покрытие расходов по строительным работам, ремонту, меблировке и т. д. в резиденции британского посла в Париже г-н Уайз задал вопрос: куда ушли ежегодные ассигнования в 1100 ф. ст., выделявшиеся в течение последних тридцати лет для поддержания в надлежащем порядке резиденции британского посла в Париже? Сэр Уильям Молсуорт вынужден был признать, что общественными деньгами злоупотребляли и что согласно сообщению архитектора Албано, посланного правительством в Париж, резиденция британского посла находится в крайне запущенном состоянии. Веранда, окружающая дом, обвалилась; стены разрушаются; здание не красилось в течение нескольких лет; лестницы ненадежны; сточные колодцы выделяют самые отвратительные испарения; комнаты полны паразитов, которые ползают по столам; мебель и занавески повсюду усыпаны их личинками, а ковры испачканы нечистотами собак и кошек.
Внесенный лордом Пальмерстоном билль о мерах борьбы с копотью прошел через второе чтение. Если это предложение будет проведено, то столица Англии приобретет новый вид, и в городе больше не останется ни одного грязного дома, кроме палаты лордов и палаты общин.
К. МАРКС
УРКАРТ. — БЕМ. — ТУРЕЦКИЙ ВОПРОС В ПАЛАТЕ ЛОРДОВ
Лондон, вторник, 16 августа 1853 г.
Давид Уркарт опубликовал по восточному вопросу четыре статьи[246] с целью рассеять четыре заблуждения: первое относительно тождественности восточной и русской церквей, второе о наличии дипломатического конфликта между Англией и Россией, третье о вероятности войны между Англией и Россией и четвертое о существовании якобы союза между Англией и Францией. Так как я намерен в будущем более подробно остановиться на этих статьях[247], то я ограничусь в данный момент тем, что сообщу вам следующее письмо Бема к Решид-паше, — письмо, впервые опубликованное г-ном Уркартом.
«Ваше превосходительство! Так как я еще не получал приказа, предписывающего мне прибыть в Константинополь, я считаю своим долгом сообщить Вашему превосходительству некоторые соображения, которые мне представляются неотложными. Я начну с заявления, что турецкие войска, которые мне удалось видеть, — кавалерия, пехота и полевая артиллерия, — превосходны. Выправка, выучка и воинский дух не могут быть лучше. Конница превосходит всякую другую европейскую кавалерию. Неоценимое значение имеет желание всех офицеров и всех солдат сражаться с русскими. С такими войсками я не преминул бы напасть на вдвое большие по численности русские силы и наверняка остался бы победителем. Поскольку же Оттоманская империя в состоянии выставить против России больше войск, чем эта держава может им противопоставить, то ясно, что султан может с удовлетворением увидеть возвращенными под свой скипетр все провинции, вероломно отобранные у его предков московскими царями… Бем».
Австрийский министр иностранных дел {Буоль-Шауэнштейн. Ред.} послал всем европейским дворам ноту по поводу поведения американского фрегата «Сан-Луи» в деле с Костой, в этой ноте он порицает американскую политику в целом. Австрия настаивает на своем праве насильно захватывать иностранцев на территории нейтральной державы, отрицая за Соединенными Штатами право принимать меры военного характера для их защиты.
В палате лордов в пятницу граф Малмсбери в своем запросе интересовался отнюдь не тайнами совещания в Вене и содержанием тех предложений, которые были сделаны этим совещанием царю, как и вообще теперешним состоянием переговоров; его любознательность носила скорее историко-антикварный характер. Он не пожелал ничего другого, как «простого перевода» обоих обращений императора, в мае и июне, к своим дипломатическим агентам, опубликованных в «С.-Петербургских ведомостях»[248]; его интересовал также ответ, «который должно было дать правительство ее величества на содержащиеся в этих документах утверждения». Граф Малмсбери — не древний римлянин. Его чувствам ничто так не претит, как римский обычай открыто выслушивать иностранных послов перед patres conscript!.{18} При этом он сам констатирует, что
«оба русских циркуляра были обнародованы русским императором на его родном языке открыто перед всей Европой и появились также в прессе на английском и французском языках».
Какую же пользу можно извлечь, переведя их с языка журналистов на язык клерков министерства иностранных дел?
«Французское правительство ответило на циркуляры тотчас же и весьма умело… Английский ответ последовал, как нам сообщают, вскоре за французским».
Граф Малмсбери, очевидно, жаждет знать, какой вид принимает заурядная проза г-на Друэн де Люиса, когда она переводится на благородную прозу графа Кларендона.
Он счел себя вынужденным напомнить «своему благородному другу, сидящему напротив», что Джон Буль после тридцати лет мира, торговой практики и промышленных занятий стал «несколько нервозно» относиться к войне и что эта нервозность с марта прошлого года «возросла вследствие того, что правительство в течение долгого времени продолжает окружать свои действия и переговоры глубокой тайной». Поэтому в интересах мира граф Малмсбери вносит свой запрос, но также в интересах мира правительство хранит молчание.
Никто не был так огорчен первыми признаками агрессии России против Европейской Турции, как сам благородный граф.
Он никогда и не подозревал о замыслах России в отношении Турции. Он не хотел верить своим собственным глазам. Для него прежде всего существовала «честь русского императора». Но разве расширение империи могло когда-либо причинить ущерб императорской чести? Далее, для него существовала «консервативная политика царя, которую последний так настойчиво проводил во время революции 1848 года». Действительно, самодержец не имел ничего общего с этими безнравственными революциями. В особенности же в 1852 г., когда благородный граф возглавлял министерство иностранных дел,
«ни один государь не давал столь неоднократно заверений относительно соблюдения договоров, связывающих Европу, и сохранения территориальных соглашений, существовавших в течение столь многих лет на благо Европы, и ни один государь не обнаруживал более искреннего стремления к этому».
Не подлежит сомнению, что, побуждая графа Малмсбери к подписанию договора от 8 мая 1852 г. о датском престолонаследии, барон Бруннов сумел завлечь его в свои сети неоднократными заверениями в том, что его августейший повелитель питает слабость ко всем существующим договорам. И когда он уговаривал графа, только что горячо приветствовавшего узурпацию Бонапарта, заключить тайный союз с Россией, Пруссией и Австрией против этого самого Бонапарта, он тем самым давал величайшее доказательство своего искреннего стремления к сохранению существующих территориальных соглашений.
Чтобы объяснить внезапную и неожиданную перемену, происшедшую в русском императоре, граф Малмсбери прибегает к психологическому анализу, рассматривая «настроения, повлиявшие на образ мыслей русского императора». «Чувства императора», — уверяет он, — «были задеты поведением французского правительства в отношении святых мест». Правда, Бонапарт, чтобы успокоить эти задетые чувства, послал в Константинополь г-на Делакура, «человека с чрезвычайно мягким и покладистым характером». «Но, — продолжает граф, — по-видимому, то, что произошло, не изгладилось из сознания русского императора», и у него остался осадок горечи против Франции. Следует признать, что г-н Делакур разрешил вопрос в окончательной форме и вполне удовлетворительно перед тем, как в Константинополь прибыл князь Меншиков. «Но, несмотря на это, умонастроение русского императора не изменилось». Эти настроения и проистекавшее из них ошибочное представление были так сильны, «что император все еще подозревает турецкое правительство в стремлении предъявить России такие условия, на которые оно не имеет никакого права». Граф Малмсбери признает, что не только «какому-либо человеческому существу», но даже и английскому лорду «не дано читать человеческих мыслей»; тем не менее «он не может не считать себя способным объяснить эти удивительные настроения, повлиявшие на образ мыслей русского императора». Наступил, говорит он, такой момент, который в течение многих поколений русский народ приучали рассматривать как «время, предопределенное для завоевания им Константинополя и восстановления Византийской империи». Он допускает также, что «нынешний император» разделяет «эти чувства». Первоначально проницательный граф рассчитывал объяснить дело тем, что император упорно подозревал турецкое правительство в намерении нарушить его права; теперь же он объявляет, что император только потому подозревает Турцию, что считает наступивший момент подходящим для того, чтобы ее проглотить. Дойдя до этого пункта, благородный граф принужден был изменить ход своих логических рассуждений. Вместо того, чтобы говорить о новых настроениях, повлиявших на образ мыслей русского императора и приведших к изменению прежних обстоятельств, он теперь ссылается на обстоятельства, которые сдерживали в течение некоторого времени честолюбивые умонастроения и старые традиционные чувства царя и не позволяли «открыть дорогу искушению». Эти обстоятельства сводились к одному весьма важному факту, а именно, что граф Малмсбери в тот период был «в составе» правительства, а в другой период — «вне» его.
Когда он был «в составе», он первый не только признал Бустрапу[249], но даже оправдывал его клятвопреступления, убийства и насилия. Но после этого
«тогдашние газеты стали непрерывно нападать на то, что они называли раболепной и пресмыкательской политикой по отношению к французскому императору».
