из Константинополя в результате интриг благородного лорда, договор был тотчас же выброшен за борт. Два года спустя благородный лорд снова вернулся к нему, причем в парламенте он стал расточать г-ну Уркарту комплименты, называя его автором договора и отрицая какие-либо заслуги в этом деле со своей стороны. Но благородный лорд извратил этот договор, фальсифицировал его во всех его частях и превратил в договор, гибельный для торговли. Первоначальный договор г-на Уркарта ставил подданных Великобритании в Турции в равное положение с гражданами наиболее благоприятствуемой нации», то есть с русскими. «Измененный лордом Пальмерстоном договор ставил подданных Великобритании на одну доску с обремененными налогами и угнетенными турецкими подданными. Договор г-на Уркарта предусматривал отмену всех транзитных пошлин, монополий, налогов и любых других пошлин, кроме тех, которые установлены в самом договоре. Фальсифицированный лордом Пальмерстоном договор содержал особую статью, признававшую за Высокой Портой абсолютное право издавать любые правила или ограничения, касающиеся торговли, какие ей только заблагорассудится. В договоре г-на Уркарта ввозная пошлина оставалась, как и раньше, равной трем процентам; в договоре благородного лорда она была повышена с трех до пяти процентов. Договор г-на Уркарта регулировал пошлину ad valorem {с объявленной ценности. Ред.} следующим образом: если предметы торговли произведены исключительно в Турции и им обеспечен легкий сбыт в иностранных портах по ценам, обычно назначавшимся при системе монополий, то вывозная пошлина, устанавливаемая двумя уполномоченными, турецким и английским, могла быть достаточно высокой, чтобы, сохраняя прибыль, доставлять доход казначейству; если же товары произведены где-либо вне Турции и цены на них в иностранных портах недостаточно высоки, чтобы можно было покрыть высокую пошлину, то пошлина может быть установлена в более низких размерах. Договор лорда Пальмерстона устанавливал постоянную пошлину ad valorem для всех видов товаров в двенадцать процентов независимо от того, могут они выдержать такую пошлину или нет. Первоначальный текст договора распространял на турецкие корабли и товары преимущества свободы торговли; подтасованный договор не содержал на этот счет вообще никаких условий… Я обвиняю благородного лорда в том, что он совершил эту фальсификацию, я обвиняю его в том, что он скрыл это, и я обвиняю его, наконец, в том, что он обманул палату, утверждая, будто это и есть тот самый договор, который выработал г-н Уркарт». (Речь г-на Ансти в палате общин 23 февраля 1848 года.)
Договор, измененный благородным лордом, оказался столь благоприятным для России и столь вредным для Великобритании, что некоторые английские купцы в странах Леванта решили с этого времени вести торговлю под покровительством русских фирм, а других, как сообщает г-н Уркарт, от этого удержало только своего рода чувство национальной гордости.
О тайных отношениях между благородным лордом и королем Вильгельмом IV г-н Ансти рассказал палате общин следующее:
«Король потребовал, чтобы благородный лорд обратил внимание на вопрос о все усиливающихся посягательствах России на Турцию… Я могу доказать, что благородный лорд вынужден был в этом вопросе принимать указания личного секретаря покойного короля и что его пребывание на своем посту зависело от того, уступит ли он желаниям монарха или нет… Благородный лорд иногда пытался по тому или иному поводу оказывать сопротивление, насколько у него хватало смелости, но за каждой такой попыткой неизменно следовало унизительное выражение раскаяния и угодливости. Не берусь утверждать, действительно ли благородный лорд был однажды отставлен от должности на день или несколько дней, но я могу с уверенностью сказать, что в этом случае благородный лорд подвергался опасности быть прогнанным со своего поста самым бесцеремонным образом. Я имею в виду тот случай, когда покойный король обнаружил, что благородный лорд при назначении английских послов при санкт-петербургском дворе руководствуется чувствами русского правительства и что сэр Стратфорд Каннинг, первоначально назначенный на этот пост, был отстранен, чтобы уступить место покойному графу Дергему, как послу, более угодному царю». (Палата общин, 23 февраля 1848 года.)
Одним из наиболее удивительных фактов является то, что пока король тщетно боролся с русофильской политикой благородного лорда, последний вместе со своими вигскими коллегами умел поддерживать среди публики подозрение, будто король, — известный как приверженец тори, — парализовал антирусские усилия «истинно английского» министра. Приписываемая монарху торийская склонность к деспотическим принципам русского двора должна была, разумеется, служить объяснением иначе совершенно необъяснимой политики Пальмерстона. Вигские олигархи загадочно улыбались, когда Г. Л. Булвер рассказывал палате, что
«не далее, как в прошлое рождество граф Аппоньи, австрийский посол в Париже, говоря о восточных делах, заявил, что английский двор больше опасается французских принципов, чем русского честолюбия». (Палата общин, 11 июля 1833 года.)
И они вновь улыбались, когда г-н Т. Атвуд запрашивал благородного лорда о том,
«какой прием был оказан графу Орлову при дворе его величества, когда граф прибыл в Англию после заключения Ункяр-Искелесийского договора?» (Палата общин, 28 августа 1833 года.)
Документы, которые умиравший король и его секретарь, покойный сэр Герберт Тейлор, доверили г-ну Уркарту «для того, чтобы при удобном случае реабилитировать память Вильгельма IV», прольют, когда их опубликуют, новый свет на прежнюю деятельность благородного лорда и всей вигской олигархии, — деятельность, о которой публика знает как правило лишь по истории тех претензий, фраз и так называемых принципов, выставлявшихся этой олигархией, словом по ее театральной и обманчивой стороне, по ее маскировке.
Здесь следует воздать должное г-ну Давиду Уркарту, который в течение двадцати лет является неутомимым противником лорда Пальмерстона. Он показал себя как единственный его настоящий противник, который не замолчал, несмотря на запугивание, не дал себя склонить к уступчивости подкупом и не превратился в поклонника, поддавшись чарам. А между тем всех остальных своих врагов Альчина-Пальмерстон ухитрился одурачить с помощью то лести, то соблазна. Мы только что слышали из уст г-на Ансти яростные обвинения против светлейшего лорда, а вот что сообщает Уркарт:
«Весьма знаменательно, что обвиненный министр искал сближения с членом парламента» — г-ном Ансти — «и выразил готовность сотрудничать и поддерживать личную дружбу с ним, не требуя от него никакого формального отказа от своих слов или извинения. Недавнее официальное назначение г-на Ансти теперешним правительством говорит само за себя». (Д. Уркарт. «Продвижение России»[324].)
А 8 февраля 1848 г. тот же г-н Ансти сравнивал благородного виконта
«с бесчестным маркизом Кармартеном, тем самым министром Вильгельма III, которого царю Петру I, при его посещении английского двора, удалось подкупить в свою пользу с помощью золота британских купцов». (Палата общин, 8 февраля 1848 года.)
Кто защищал в этом случае лорда Пальмерстона от обвинений г-на Ансти? Г-н Шил, тот самый г-н Шил, который в 1833 г. при заключении Ункяр-Искелесийского договора играл ту же роль обвинителя по отношению к светлейшему лорду, какую в 1848 г. играл г-н Ансти. Г-н Робак, бывший когда-то ярым противником лорда, в 1850 г. добился для него вотума доверия палаты. Сэр Стратфорд Каннинг, обличавший в продолжение целого десятилетия благородного лорда за его потворство царю, был доволен, когда от него отделались, отправив его послом в Константинополь. Даже сам Дадли Стюарт, столь любезный сердцу благородного лорда, в результате интриг последнего в течение нескольких лет не допускался в парламент за то, что осмелился быть в оппозиции к благородному лорду. Когда же он снова вернулся в парламент, он стал ame damnee {верным соратником. Ред.} «истинно английского министра». Кошут, который из Синих книг мог бы знать, что Венгрия была предана благородным виконтом, по прибытии в Саутгемптон назвал его «своим дорогим, сердечным другом».
СТАТЬЯ СЕДЬМАЯ[325]
Бросив беглый взгляд на карту Европы, мы на западном побережье Черного моря увидим устье Дуная, единственной реки, которая, начинаясь в самом сердце Европы, образует, можно сказать, естественный путь в Азию. Как раз напротив, на восточном побережье Черного моря, к югу от реки Кубани начинается Кавказский хребет, который тянется на протяжении около 700 миль в юго-восточном направлении от Черного моря к Каспийскому, отделяя Европу от Азии.
Тот, кто держит в своих руках устье Дуная, господствует и над самим Дунаем — этим путем в Азию, — а вместе с тем в значительной мере и над торговлей Швейцарии, Германии, Венгрии, Турции и главным образом Молдавии и Валахии. Если эта держава владеет к тому же еще и Кавказом, тогда ей принадлежит Черное море, и ей не хватает только Дарданелл и Константинополя, чтобы закрыть вход в это море. Обладание Кавказскими горами непосредственно обеспечивает ей господство над Трапезундом, а благодаря ее господствующему положению в Каспийском море — и над северным морским побережьем Персии.
Россия устремила свои жадные взоры и на устье Дуная, и на Кавказский хребет. В одном месте ей предстояло еще установить свое владычество, в другом — удержать его. Кавказские горы отделяют Южную Россию от богатейших провинций Грузии, Мингрелии, Имеретии и Гурии, отвоеванных московитами у мусульман. Таким образом ноги гигантской империи отрезаны от туловища. Единственная военная дорога, заслуживающая это название, вьется от Моздока к Тифлису, проходя через теснины Дарьяльского ущелья; она защищена непрерывной цепью укреплений, но подвергается с обеих сторон беспрестанным нападениям кавказских племен. Если бы все эти кавказские племена объединились под властью одного военного вождя, они могли бы даже представить опасность для соседних казачьих областей. «Становится страшно при мысли об ужасных последствиях, которые имело бы для юга России объединение враждебных черкесов под властью одного вождя», — восклицает немец г-н Купфер, возглавлявший комиссию ученых, которая сопровождала в 1829 г. экспедицию генерала Эммануэля к Эльбрусу[326].
В данный момент наше внимание одинаково приковано и к берегам Дуная, где Россия овладела двумя житницами Европы, и к Кавказу, где России угрожает потеря Грузии. Захват Молдавии и Валахии Россией был подготовлен Адрианопольским договором; по этому же договору были признаны ее притязания на Кавказ.
Статья IV этого договора устанавливает, что:
«Все земли, расположенные к северу и востоку от демаркационной линии между обеими империями» (Россией и Турцией) «по направлению к Грузии, Имеретии и Гурии, а равно и все побережье Черного моря от устья Кубани до пристани св. Николая включительно — пребудут во владении России».
Относительно Дуная договор содержит следующее постановление:
«Пограничная линия будет проходить по течению Дуная до устья рукава св.
