жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».
См. также: Кьеркегор. Христианские речи (Samlede (Arker. Х, 113).
В Дневнике Кьеркегор пишет: «Природу первородного греха часто объясняли, и все же при этом недоставало главной категории — то есть страха (Angest); а между тем он — самое существенное определение. Страх — это желание того, чего страшатся, это симпатическая антипатия; страх — это чуждая сила, которая захватывает индивида, и все же он не может освободиться от нее, — да и не хочет, ибо человек страшится, но страшится он того, что желает. Страх делает индивида бессильным, а первый грех всегда происходит в слабости; потому-то он по своей видимости случается как бы безотчетно, но такое отсутствие осознания и ость настощая ловушка». — Papirer. III. А 233, запись 1842 года.
(Beaengstelse (дат.) — букв.: «сладкая тревога», но переводчикам хотелось сохранить тот же корень.
Относительно этого можно обратиться к «Или — или» (Копенгаген, 1843), в особенности если обратить внимание на то, что первая часть произведения представляет эту тоску в ее полной страха (angestfulde) симпатии и эгоизме, тогда как вторая часть ее разъясняет.
См. об этом также в «Болезни к смерти».
См.: Бытие, 2.17: «…ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь».
На детских дощечках с азбукой под каждой буквой наклеивалась картинка животного, название которого с этой буквы начиналось.
См.: Бытие, 3.1: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог».
Однако это еще ничего не решает в отношении несовершенства женщины сравнительно с мужчиной. И даже если страх свойствен ей в больш ей степени, чем мужчине, это еще никоим образом не служит признаком несовершенства. Коль скоро речь идет о несовершенстве, можно отметить, что оно заключено в чем-то совершенно ином, а именно в том, что женщина в страхе пере д самой собой бежит к другому человеку, к мужчине.
Если бы некто сказал далее, что тут возникает вопрос: как же этот первый человек научился говорить, я ответил бы, что это, конечно, верно, но вместе с тем такой вопрос лежит вне сферы настоящего исследован ия. Причем это не следует понимать так, будто, предложив уклончивый ответ в духе современного философствования, я хотел создать видимость того, что мог бы ответить на этот вопрос в другом месте. Одно только ясно, что не годится представлять самого человека изобретателем языка.
Есть, однако же некоторые основания полагать, что Кьеркегор считал змея символом или сущностью языка. Из предварительного наброска к «Понятию страха» он вычеркнул следующий пассаж: «Если бы некто, желая наставить меня, смазал бы: «В соответствии с изложенным прежде вы могли бы прямо заявить — он (то есть змей) есть язык», то я ответил бы: «Ну, этого я не говорил» (Papirer. У. В 53:11).
См.: Посл. Иакова, 1.13 — 14: «В искушении никто не говори: «Бог меня искушает»; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью».
Скажем, Августин в своем «Граде Божием», XIV. 23, задается вопросом о том, могли бы люди размножаться в Раю, если бы ни один не согрешил. А Франц Баадер (опираясь на взгляды Якоба Беме) предположил, что природа человека до грехопадения могла быть андрогинной.
См.: Бытие, 2.25: «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».
«Свободное суждение» (лат.) — свобода абсолютно независимо и безразлично выбирать. Кьеркегор пишет по этому поводу: «Совершенно незаинтересованная воля (equilibrium) — это ничто, химера; Лейбниц непревзойденно доказывает это во многих местах своих трудов; Бейль также это признает (а противоположность Эпикуру)». — Papirer. IV. С 39, запись 1842 или 1843 года.
См. известную сказку братьев Гримм об «умной Эльзе», где героиня горько рыдает над несчастьями, которые еще только могут случиться (Детские и домашние сказки братьев Гримм. 1. номер 34).
См.: Книга Пророка Даниила, 4.30: «Тотчас и исполнилось это слово над Навуходоносором, и отлучен он был от людей, ел траву, как вол, и орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него — как у птицы».
Сольдин был известным всему Копенгагену книготорговцем, отличавшимся крайней рассеянностью. Говорят, что однажды клиент вошел к нему в лавку, когда Сольдин стоял в стороне на стремянке, пытаясь достать какую-то книгу с верхней полки. Подражая голосу Сольдина, клиент сказал пару слов его жене; тут, повернувшись, книготорговец воскликнул: «Ревекка, а это я говорю?»
См.: Посл. к Римлянам, 8.22: «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне».
См. главу IV, § 2.
См.: Лука, 18.11: «Фарисей став молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь».
В набросках к «Понятию страха» Кьеркегор пишет: «Вот и еще одно доказательство, что наше исследование не подвержено пелагианской безответственности, неспособной вплести индивида в ткань рода, но заставляющей каждого индивида торчать из этой ткани, подобно незаправленным концам нити. Легко г увидеть, что исследование защищает концепцию рода таким образом, чтобы не лишать индивидов их силы и не вносить неясность в понятие индивида, равно как з и в понятие рода. Если же греховность рода полагается Адамовым грехом… в том 4 же смысле, в каком лапчатые птицы все имеют лапчатые ноги, понятие индивида ь окажется снятым, равно как и понятие рода. Ибо именно здесь и лежит отличие ) между понятием человеческого рода и понятием вида животного» (Papirer. У. В 53:15, запись 1844 года).
«Надежда твари» (греч.) — Посл. к Римлянам, 8.19: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих». Это слово, означающее «нетерпеливое ожидание», «надежду», в датской Библии переведено как Forlengsel, то есть «тревожое ожидание», в немецкой же — как angstliche Harren, или «страшащееся ожидание». Сам греческий термин встречается в Евангелии дважды: в цитированном Послании к Римлянам и в Послании к Филиппийцам, 1.20, где оно обычно переводится как «надежда» (при уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью»). У Кьеркегора этот термин встречается один раз в «Заключительном ненаучном послесловии» (Samlede Verker. 7. 164) и дважды — в «Понятии иронии» (Samlede Vwker. XIII. 173, 258).
Догматика как раз и должна толковаться таким образом. Каждая наука должна прежде всего энергично держаться за свое собствен ное начало и не вступать в сложные и запутанные связи с другими науками. Если догматика решает разъяснить греховность или доказать ее действительность, никакой догматики из этого никогда не получится, все ее существование станет проблематичным и туманным.
В набросках к «Понятию страха» это рассуждение получило следующее продолжение: «…напротив, ей следует начинать с Искупления, а ух объясняя Искупление, она тем самым косвенно объясняет греховность» (Papirer. У. В 53:17, запись 1844 года).
У самого Шеллинга довольно часто идет речь о страхе, гневе, муке, страдании и тому подобном. Однако к этим выражениям следует относиться с некоторым недоверием, чтобы не спутать воздействие греха на творение с тем, что описано у Шеллинга, — с состояниями и настроениями Бога. Подобными выражениями он как раз обозначает, если я могу так выразиться, творческие муки рождения у божества.
Подобными фигуральными выражениями он обозначал то, что сам порой называл негативным и что у Гегеля было представлено словами: «негативное, более точно определяемое как диалектеское, как иное (?? )». Подобная двузначность проявляется и у Шеллинга: ибо он говорит о меланхолии, простирающейся над всей природой, и одновременно — о тоске божества. Однако прежде всего главной мыслью Шеллинга было то, что страх и тому подобное обозначают по преимуществу страдания, испытываемые божеством в процессе творения. В Берлине он выразился еще определеннее, сравнив Бога с Гете и Й. фон Мюллером, которые хорошо чувствовали себя, только когда творили; при этом он напомнил также о том, что блаженство, которое не способно сообщить себя, есть несчастье. Я вспоминаю об этом здесь, поскольку эти его высказывания уже были опубликованы в брошюре Мархейнеке, иронизирующего над ними. Этого не следует делать, ибо мощный и полнокровный антропоморфизм имеет значительную ценность. Ошибка тут совершенно в ином, здесь скорее можно усмотреть пример того, каким странным все становится, когда метафизика и догматика искажаются тем, что догматику рассматривают метафизически, а метафизику — догматически.
См.: Afarheineke Philipp. Zur Kritik der Schellingschen Offenbarungsphilosophie. Berlin, 1843. 96a. В современном датском языке у употребляемого здесь термина «Alteration» осталось лишь значения «волнение», «возбуждение»; Кьеркегор использует его в этимологически более раннем смысле — для него это «переменю», сопровождаемая внутренним томлением и «возмущением» природы.
Само слово «перемена» (Alteration) в датском языке 96а прекрасно выражает эту двузначность. «Alterere» употребляют в смысле изменения, искажения, появления из некоего изначального состояния (предмет становится чем-то иным), однако слово «altereret» означает также «испуганный», поскольку по сути это и есть его первое неизбежное следствие. Насколько мне известно, в латыни это слово вообще не употребляется в таком значении, зато, как ни странно, используется слово «adulterare» («искажать», «извращать»). Французы говорят «alterer les monnaies» («подделывать деньги») и «etre altere» («измениться, исказиться»). У нас это слово в обыденной речи вообще употребляется только в значении «быть напуганным», так что можно часто слышать, как какой-нибудь простой человек говорит: «Я прямо в лице переменился». Во всяком случае, я слышал, как нечто подобное говорила одна рыночная торговка.
См.: Holberg J. Erasmus Montanus. 3. 5.
Естественно, это касается только человеческого рода, поскольку индивид тут определен как дух; напротив, среди животных каждый последующий экземпляр столь же хорош, как и первый, или, точнее, быть первым здесь совершенно ничего не значит.
В набросках к «Понятию страха» Кьеркегор пишет: «…и неспособность страшиться является доказательством, что данный индивид — либо животное, либо ангел, — а они оба, также и в соответствии с Писанием, менее совершенны, чем человек. «Большая» чувственность в женщине сама по себе вполне безразлична в отношении же к идее она является выражением совершенства поскольку в идеале она всегда усматривается вы нечто превзойденное и усвоенное в свободе» (Papirer. и. В 53:23).
См.: Бытие, 3.16: «Жене сказал: …и к мужу твоему влечение твое, н он будет господствовать над тобою».
В
