не поклоняемся. Но если судить по вождествам Полинезии, на заре своего существования знаки собственности гораздо чаще внушали благоговейный трепет. На многих островах семья (иногда с помощью жреца) могла наложить запрет (табу) на свои плодовые деревья или огород, предоставив богам право посылать в наказание ворам и непрошеным гостям болезни и смерть. О таком табу, наложенном на собственность, сообщали особые знаки из листьев, веток, другого подручного материала. В Самоа ради большего удобства эти знаки сообщали ворам, какого рода бедствия их ожидают. Кокосовое волокно, свернутое в виде акулы, означало нападение акулы; воткнутое в землю копье — невралгию лицевого нерва. (Система была несовершенна: если жителям Тонга удавалось убедить заезжего гостя с Запада убрать знак, а вместе с ним и табу, плоды с ранее запретного дерева можно было преспокойно поедать.[166])
В отличие от большинства полинезийских вождеств, в Самоа существовала зачаточная система суда присяжных. Если возмездие не устраняло претензии, свидетелей выслушивал орган, состоящий из местных жителей и называющийся фоно. В этом случае закон опять-таки был неразрывно связан со сверхъестественным. Иногда обвиняемому приходилось выпивать некое снадобье, и если оно вызывало болезнь или смерть, то этим подтверждалась виновность[167]. И кроме того, обвиняемый в любом случае должен был поклясться в невиновности перед богом. Разумеется, и сегодня подсудимый именем Бога клянется говорить только правду, но в Самоа эта клятва была не столь формальна: боязнь мести богов могла стать причиной неожиданных исповедей.
Темная сторона полинезийских богов
Если сравнить современную жизнь с жизнью сообщества охотников-собирателей, различия окажутся колоссальными. У нас есть развитая продуктивная экономика, для нашего общества характерны разделение труда, капиталовложения и высокие технологии. Есть и правительство со сложной структурой, авторитет которого опирается на законы, определяющие соблюдение правопорядка и законности. Все это дает возможность людям мирно и продуктивно взаимодействовать даже с теми, с кем они едва знакомы или не знакомы совсем. Система в целом рационализирована; хотя частично опорой ей служит нравственная интуиция, а основой — религиозные чувства («да поможет мне Бог»), мы оправдываем свою политическую, юридическую и экономическую системы с практической точки зрения, пересматривая их на предмет эффективности.
Но к этому рационализму мы пришли далеко не самым рациональным путем. Когда социальное устройство сделало первый значительный шаг по дороге к современному миру, когда сообщества охотников-собирателей развились до уровня земледельческих вождеств, они во многом полагались на богов. Не во всех известных науке вождествах религия была такой же вездесущей, как в полинезийских, но по сравнению с современным обществом вождества в целом были пропитаны ею насквозь. В вождествах боги были хранителями политической силы и надзирателями за экономической деятельностью, они поддерживали соблюдение социальных норм, благодаря которым удавалось сосуществовать небывало большому количеству людей. Эта скученность, высокая концентрация мозгов и самолюбий, внесли свой вклад в эффект творческой синергии, ускорили темпы технических и социальных изменений, с силой подтолкнули общество к его нынешней форме. Какого бы мнения вы ни были о мире, в котором оказались, благодарите за него божества вождеств.
Но насколько благодарными следовало быть полинезийцам? Была ли их социальная система справедливой? Была ли религия, поддерживающая ее, предназначена для общественного блага? Или боги оставались лишь орудием угнетения, навязанным правящим классом, который не желал расставаться с привычным образом жизни?
В Полинезии найдены свидетельства в пользу последней точки зрения. Например, у вождей было много жен, как и подобало полубогам. В целом правящий класс не испытывал недостатка в пище. На Гавайях драгоценные источники протеина — свинина, курятина, рыба — попадали в основном на стол элиты, в то время как овощи были доступны гораздо более широким кругам[168]. На островах Общества простолюдины не имели права входить на территорию храма, место обильных жертвоприношений богам, а жрецы могли и частично съедали пищу, принесенную богам, — точнее, съедали ее материальную составляющую. Прибыль полинезийским жрецам также приносили чтимые шаманские обряды и служения, приобщение к сверхъестественному за определенную мзду. Работой жрецов, в частности, было исцеление от болезней путем определения провинностей, которыми они вызваны[169]. Один методистский миссионер XIX века описывал вхождение жреца на Самоа в «диагностический транс»: для этого жрец усердно зевал и кашлял, затем перешел к судорогам и конвульсиям, пока наконец бог не вселился в него и не прописал оздоровительное искупление, то есть «принесение даров жрецу»[170].
Представители элиты не знали отказа в медицинском обслуживании. Когда на островах Тонга заболевал простолюдин, жрецы могли прописать скромное исцеляющее жертвоприношение: отрезание фаланги пальца родственнику больного, стоящему на более низкой ступени иерархической лестницы. Но если хворал вождь, порой единственным лекарством признавалось удушение ребенка[171].
Равенство перед законом не было краеугольным полинезийским принципом. В Тонга за убийство обычно карали тем или иным способом, но не в том случае, если это было убийство простолюдина вождем[172]. В Самоа прелюбодеяние могло навлечь широкий спектр неофициальных наказаний, но если его совершала жена вождя, ее ждал небогатый выбор официальных казней: либо путем утопления, либо путем забивания до смерти[173]. В вопросе человеческих жертвоприношений тоже, видимо, действовал фактор высших классов. Один антрополог отмечал, что на островах Общества кандидаты в жертвы относились к нескольким категориям: военнопленные, богохульники и «лица, вызывающие неприязнь вождя или жреца»[174].
В защиту полинезийских богов
Что может функционалист сказать в защиту утверждения, будто бы религия идет на пользу обществу в целом, если ему представлены подобные факты? Больше, чем можно было бы предположить.
Возьмем, например, принесение в жертву людей и беспристрастно оценим его с точки зрения функционализма. Даже капитан Кук, считавший жертвоприношения «отвратительным расточительством рода человеческого», отмечал, что многие взрослые люди, принесенные в жертву, были преступниками. А среди остальных преобладало «отребье, которое бродило без цели, перебиралось с острова на остров, не имея ни постоянного жилья, ни сколько-нибудь очевидного способа получения честного заработка»[175].
В наше время смертная казнь выглядит чересчур суровой карой за многие преступления, особенно за бродяжничество и нищету. Но и спустя годы после того как Кук написал эти строки, в его родной Англии бедняков сажали в долговые тюрьмы. Во всяком случае, изоляция от общества людей, которые получают от него больше, чем отдают, в строго экономическом смысле не является «расточительством». Напротив, она может способствовать укреплению и эффективности вождества, таким образом сделав его более «функциональным» с социальной точки зрения, что бы вы там ни думали о его моральных принципах. (У веры в сверхъестественное есть другие способы искоренения недостойных. В разных сообществах, в том числе охотников-собирателей, люди, которых обвиняли в колдовстве или чародействе и карали либо изгнанием, либо смертью, чаще всего решительно отказывались сотрудничать или были антиобщественными лицами.[176]) В более общем смысле полинезийская религия, по всей видимости, поддерживала работу этого механизма. Под неусыпным надзором богов строили лодки, ловили рыбу, выращивали свиней и ямс.
Но неужели не существовало более простого способа добиться добросовестной работы — например, дать возможность командам строителей лодок соревноваться между собой за право продавать лодки рыбакам, или же стимулировать развитие мастерства прибылью? А как же свобода предпринимательства?
Все эти вопросы задаются с перспектив современности, в обществе, в котором есть и деньги, и эффективный рынок. Но когда общество делало первые шаги к этому миру, совершало переход от мелких деревень охотников-собирателей к более крупным, включающим несколько деревень земледельческим сообществам, подобная логика была не столь очевидна. Да, в полинезийских вождествах существовал товарный обмен. Но всему тому, что теперь происходит благодаря магии рынка, ранее требовалась поддержка со стороны правительства и/или религии. На пиршествах, которые устраивали вожди — в основном за счет приношений, сделанных земледельцами и рыбаками под воздействием свыше, — простолюдины, угощавшиеся деликатесами с дальних островов, по сути дела, обменивали свой труд на вожделенную пищу, чего мы теперь достигаем с помощью денег.
Полинезийская религия выполняла задачи, которые даже во многих современных обществах остаются в ведении правительства, а не рынка: руководила строительством дорог и оросительных систем, обеспечивала социальную защиту. На многих островах вожди пользовались своими привилегиями для заполнения продовольственных складов, запасы из которых в скудные времена распределяли между всеми членами общества, — подобным образом современные правительства собирают налоги для помощи пострадавшим от стихийных бедствий. У рыбаков Самоа имелся примитивный аналог страховки на случай безработицы: после ловли бонито каждая лодка отдавала часть улова таутай — старшему рыбаку, который с помощью собранного устраивал пир для всех рыбаков[177]. Так как лодки, улов которых был скудным, освобождали от подобных сборов, но их экипажи получали свою долю угощения на пиру: можно сказать, что происходило перераспределение благ: то, что принадлежало имущим, частично переходило к неимущим. Религиозный контекст — тот факт, что таутай был своего рода религиозным лидером — сдерживал недовольство рыбаков, которым постоянно сопутствовала удача.
С точки зрения функционалиста, некоторые привилегии вождей следует рассматривать как плату за административную службу. В конце концов, в современном обществе титаны бизнеса и политики обладают богатством и/или властью, которые защищены (по крайней мере теми, кто их защищает) как компенсация за жизненно важные социальные функции. Да, вид компенсации, которую получали полинезийские вожди, может показаться нам странным. С праведной гордостью мы можем заявить, что не душим детей ради прихоти власть имущих. Тем не менее нам следовало бы умерить свое самодовольство. В вождествах влиятельные мужчины получали много жен, в то время как в современном обществе им достается (при желании) много любовниц. В вождествах власть имущие имели права на поступки, которые сочли бы тяжкими преступлениями, если бы их совершил кто-то другой. В современном обществе та же привилегия дается менее официальным образом: богатые и влиятельные нанимают дорогих адвокатов и пользуются связями, чтобы надавить на судей, а провинившиеся бедные попадают в тюрьму.
Более того, если привилегии вождей кажутся нам странными, то и цена за них платится не менее удивительная. В Тонга вожди приносили в жертву собственных детей, хотя и рожденных от женщин низкого происхождения и таким образом не имеющих права наследовать вождю[178]. Никого не удивляли и менее впечатляющие формы «ноблесс оближ». Как отмечал антрополог Маршалл Салинс, «даже самые высокопоставленные» полинезийские вожди знали, что «на них возложена нравственная обязанность быть щедрыми и великодушными»[179].
Достоинства вождей, преобладающие над недостатками
В сущности, нам следовало бы удивляться не тому, что вождь эксплуатировал свою власть, а существованию пределов этой эксплуатации и в социальном обеспечении, которым он занимался, и в жертвах, которые приносил. Казалось бы, потомок богов в ореоле ритуальной святости мог бы не утруждаться ни тем, ни другим. Почему же этого не происходило?
Прежде всего, потому что люди не безмозглы. Наш мозг заточен естественным отбором для того, чтобы защищать нас от опасности, в том числе от эксплуатации. В силу причуд истории
