не столь решительным: как и многие другие в истории религии, оно носило скорее эволюционный, нежели революционный характер. Во-вторых, если попытаться проследить эту эволюцию, мы увидим, что на генеалогическом древе Яхве растут еще более скандальные ветви, чем раннее слияние с ханаанским божеством Эль. Возможно, Яхве, даже унаследовав гены Эль, каким-то образом приобрел гены наиболее осуждаемого из всех ханаанских богов — Ваала.
Мифологичность Ваала не вызывает сомнений. Он воевал с богом моря Ямом (Йамму) и богом смерти Мотом (Муту). В одном угаритском тексте даже говорится, что он «сразил Лотана», семиглавого «дракона» или «змея»[368]. Все это к вопросу о мифологии!
Опять-таки Библия воздает должное подобным подвигам Яхве: «Ты сокрушил головы змиев в воде. Ты сокрушил голову левиафана»[369]. А древнееврейское слово «левиафан» — «левиатон» — это, насколько мы можем судить, форма Лотана; видимо, Яхве убил не просто многоглавых драконов, а того самого многоглавого дракона, с которым разделался Ваал. В той же главе Псалтири Яхве расторгает море[370]. А может, и Море: некоторые переводчики пишут это слово с большой буквы, подразумевая под ним «ям», древнееврейское имя бога моря, которого сокрушил Ваал[371]. Библия также обещает в Книге пророка Исайи, что благодаря Яхве «поглощена будет смерть навеки», а под «смертью» подразумевается еврейское имя Мота, бога смерти, с которым вел столь ожесточенную борьбу Ваал[372].
Так почему же в англоязычных переводах Библии значится не «Ям», а «море», и не «Мот», а «смерть»? В древнееврейском не было заглавных букв. Увидев слово «мавет» вне контекста, невозможно определить, то ли это имя собственное «Мот», то ли нарицательное существительное «смерть». Поэтому переводчикам Библии приходилось делать выбор, и, как правило, они выбирали нарицательные существительные. А нам остается только гадать о причинах этого выбора. Например, когда принималось решение о том, что «поглощал» Яхве — Мота или просто смерть: вряд ли можно считать простым совпадением то, что в ханаанской мифологии Мот был известен тем, что «глотал» людей в конце их жизни и таким образом отправлял в Шеол — загробный мир, или что Мот некогда поглотил соперника Яхве, Ваала[373].
УВИДЕВ ДРЕВНЕЕВРЕЙСКОЕ СЛОВО «МАВЕТ» ВНЕ КОНТЕКСТА, НЕВОЗМОЖНО ОПРЕДЕЛИТЬ, ТО ЛИ ЭТО ИМЯ СОБСТВЕННОЕ «МОТ», ТО ЛИ НАРИЦАТЕЛЬНОЕ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ «СМЕРТЬ». ПОЭТОМУ ПЕРЕВОДЧИКАМ БИБЛИИ ПРИХОДИЛОСЬ ДЕЛАТЬ ВЫБОР
Или возьмем озадачивающее библейское упоминание о гневе, которым Яхве воспылал на реки и его ярость на море[374]. Чем реки и море расстроили его? Как можно обвинять воду в том, что она течет? Разве не стали бы эти отрывки более вразумительными, если бы древнееврейские слова «реки» и «море» («нахар» и «ям») были переданы как Нахар и Ям — сверхъестественные существа, с которыми Ваал сражался столь типичным для мифологии образом?[375] (Вероятно, поддавшись укорам совести, переводчики NRSV нехотя признали такую возможность, сделав примечания мелким шрифтом: «или против Реки» и «или против Моря».) Аргументов в пользу мифологического перевода становится еще больше, если посмотреть, как сам Яхве появляется в этих отрывках. Он покоряет силы природы, мчась на колеснице («Ты с конями Твоими проложил путь по морю»). Он потрясает луком, внушает робость луне и солнцу «светом летающих стрел» своих и «сиянием сверкающих копьев»[376].
Два последних образа обычно воспринимают как описание молний[377], и здесь фигурирует еще один пример размывания границы между мифами язычников-хананеев и религией Древнего Израиля: Яхве не только сражается с теми же силами природы, что и Ваал, и приобретает в описании антропоморфные характеристики, как часто случалось с мифологическими богами: его описывают как мифологического бога того же самого типа, как и Ваал: бога грозы и бури. В Пс 28 Яхве — глас грома и молний: «Глас Господень над водами; Бог славы возгремел… Глас Господа высекает пламень огня»[378].
В 1936 году Г. Л. Гинзберг, преподаватель иудейской богословской семинарии, предположил, что эти стихи изначально представляли собой гимн Ваалу. Поначалу эксцентричная, теория Гинзберга распространялась в массах по мере того, как появлялись ее новые подтверждения. Так, один исследователь заменил в этом стихе все имена «Яхве» на «Ваал», и обнаружил, что количество аллитераций резко возросло[379].
Видный библеист Фрэнк Мур Кросс утверждал, что одно из ключевых событий Библии — переход Чермного моря — уходит корнями в мифологию Ваала[380]. Он отмечает, что в этом эпизоде, по сути дела, говорится о том, как море подчиняется воле Божьей — слабый отголосок победы Ваала в бою над Морем (Ям). Безусловно, мифический оттенок ощущается и в рассказе о событиях Исх 15. В этой главе (вероятно, написанной позднее) нет ничего подобного Исх 14, о которой идет речь в «Десяти заповедях» Сесила Б. Демилла; воды не просто величественно расступились по требованию Моисея, а затем вновь сомкнулись и потопили египтян. Скорее, тут явно и антропоморфно участвовал Бог, его господство над морем выглядит соразмерно ярким: «От дуновения Твоего расступились воды, влага стала, как стена»[381].
Но независимо от параллелей между эпизодом с Чермным морем и мифами о Ваале, между ними есть одно существенное отличие. Если действие мифов о Ваале происходит в сверхъестественном мире, то библейское повествование посвящено сугубо человеческой истории. Да, критическую роль в формировании этого повествования сыграло вмешательство свыше, но само действие происходило на земле. Как выражается Кросс, битвы Яхве, в отличие от типичных битв Ваала, «конкретизированы по времени и месту». «Мифический рисунок» заменен «эпическим»[382]. Отсюда и название этой авторитетной книги 1973 года — «Хананейский миф и иудейский эпос» (Canaanite Myth and Hebrew Epic).
Даже когда Яхве действует явно в мифологической манере — допустим, убивает многоглавого змея, — библейские упоминания мимолетны: единая сюжетная линия отсутствует. «Библия изобилует мифическими образами», — отмечает Марк С. Смит, однако «миф как нарратив» практически отсутствует[383]. Дефицит нарративного мифа Смит объясняет, помимо всего прочего, изьятием[384]. Он утверждает, что ближе к середине I тысячелетия до н. э. мифологические мотивы устарели; иудейские писания, созданные в то время, представляют Бога менее антропоморфным, чем ранее, а иногда как не имеющим формы[385]. Смит считает, что в этот период, когда к мифам относились неодобрительно, ранние тексты редактировали и корректировали; возможно, жрецы сочли свои представления о Яхве не согласующимися с ранними рассказами о его подвигах и решили «не сохранять их, тем самым, по сути дела, подвергая их цензуре»[386].
Но зачем было трудиться? Даже если миф вышел из моды, зачем понадобилось стирать память о его былой популярности? Вероятно, все дело в высоких теологических ставках. В конце концов, мифологические боги имели дело с другими могущественными богами, порой их воле перечили, а кто посмеет перечить Богу, если он один и всемогущ? Иными словами, мифология означала политеизм. Значит, вычеркивание из писаний ранних мифологических повествований могло быть частью более масштабного проекта: переписывания писаний, чтобы они подразумевали, что еще на заре существования израильской религии Яхве был всемогущим и достойным исключительного поклонения. (Марьо Кристина Аннета Корпель сравнила угаритские и библейские описания богов и обнаружила «поразительно» схожий язык с акцентом на «силу, честь, божественность и милосердие», в то время как «все, подразумевающее слабость, смирение или желание, исключено из Ветхого Завета».[387])
Эти мотивы могли бы объяснить, почему мифологические моменты определенного рода пережили редактирование. Не один раз сюжетная линия продолжается ровно настолько, чтобы указывать: если основа для политеизма и существовала когда-то, то теперь ее больше нет. В Пс 81 упомянутая выше сцена с «сонмом богов», среди которых Бог произносит суд, заканчивается тем, что Бог предсказывает смерть слушателей; или, согласно одной распространенной интерпретации, приговаривает их к смерти за провинности[388].
Подобно этому, встречи Яхве с богами Море и Река продолжаются лишь до тех пор, пока он не успевает мимоходом разделаться с этими докучливыми пережитками былого политеизма. Оставить в тексте эту часть наследия Ваала и приписать ее Яхве было безопасно с теологической точки зрения. А как же неудачи Ваала, например, то, что он «поглощен» Мотом, богом смерти? Подобное унижение не к лицу богу, достойному исключительного поклонения, и писания в отредактированном виде действительно не говорят о том, что Яхве унаследовал эту часть личности Ваала. Зато мы видим в Книге пророка Исайи обещание, что Яхве в конце концов «поглотит» Мота «навечно», — это явное утверждение превосходства Яхве не только над Мотом, но и над Ваалом[389].
Значит, редакторы середины I тысячелетия, по мнению Смита, способствовавшие демифологизации Библии, не были настроены на искоренение мифа как такового. И действительно, лишь позднее переводчики переделали «Море» в «море», «Реку» в «реку» и «Смерть» в «смерть». Скорее, врагом был миф, в котором значительные роли доставались богам помимо звезды спектакля. И поскольку нарратив вызывает интерес, только когда его результат неоднозначен — то есть когда могущественный персонаж в нем не один, — смерть подобных мотивов означала смерть истинного мифического повествования.
Переход от политеизма и мифического нарратива можно мельком увидеть отраженным в осколках мифов, уцелевших в Библии. В распространенном переводе один из стихов Книги пророка Аввакума гласит: «Бог грядет… от горы Фаран» и «пред лицем Его идет язва, а по стопам Его — жгучий ветер»[390] [в английском тексте вместо «жгучего ветра» — «мор» или «чума». — Прим. пер.]. Но древнееврейскими словами «язва» и «чума» называли богов язвы и чумы, Дебера и Решефа[391]. В ханаанском пантеоне оба были яростными разрушителями[392], но как отмечал Смит, этот компонент их индивидуальности не вписывался в Библию. Скорее, они появились в ней как малозаметные члены свиты Яхве. И переводчики последующих времен, сделав из имен богов нарицательные существительные, превратили Язву и Чуму из малых богов всего лишь в проявления власти Яхве, причем абстрактные проявления. По-видимому, здесь Яхве повторяет стратегию, которую мы рассмотрели на примере Мардука в предыдущей главе, — отходит от монотеизма путем незаметных завоеваний, ассимилируя других богов и превращая их в самого себя.
Отрывок из Книги пророка Аввакума иллюстрирует рассуждения Смита о том, каким образом ханаанский политеизм вылился в израильский монотеизм. Боги, занимавшие в пантеоне места ниже Эль, такие, как Дебер и Решеф, постепенно утрачивали статус, пока не исчезли совсем. Когда с этой реорганизацией на среднем уровне было покончено, от сокращенного пантеона осталось лишь божество, занимавшее самую верхнюю ступень — теперь его звали Яхве — и сверхъестественные существа на самой низшей ступени — божественные вестники, или ангелы[393].
Перекрестное опыление
Теолог Роберт Карл Гнас прозорливо заметил в 1997 году, что «сдвиг парадигмы» происходит по мере того, как все больше исследователей признают «постепенную эволюцию сложной яхвистской религии из политеистического прошлого». Все чаще и чаще «представления о постепенном возникновении монотеизма сочетаются с пониманием интеллектуальной преемственности Израиля и Древнего мира в целом»[394].
«Интеллектуальная преемственность» — органическая связь между религией Израиля и
