— вместилище интеллектуального наследия, которое относится не только к иудейскому и христианскому мирам. Составленные легионами представителей городской элиты, они отражали идеи великих цивилизаций — от Месопотамии до Египта и христианского эллинистического мира. Коран же сформировался в двух пустынных городах на окраине империи, был озвучен скорее деятелем, чем мыслителем, к тому же, скорее всего, неграмотным.
Ирония в том, что в важном отношении Коран — более современный труд, нежели Библия, а Мухаммад — более современный персонаж, чем Моисей или Иисус.
Прежде всего, Мухаммад, в отличие от ключевых фигур Еврейской Библии и Нового Завета, не обладал особой силой. Он не мог превратить свой посох в змею, а воду — в вино. Да, позднее мусульмане называли его чудотворцем и утверждали, что один-два туманных коранических стиха (самый известный из них — о расколовшемся месяце) демонстрируют эту силу. Но коранический Мухаммад, в отличие от библейских Иисуса и Моисея, не полагается на сотворение чудес как на доказательство приближенности к Богу.
Контраст особенно заметен, когда Мухаммад и Иисус сталкиваются со скептиками, вопрошающими: если с Богом тебя действительно связывают особые узы, докажи это, яви чудесные «знамения». Мухаммад не реагирует на них попытками совершить что-либо сверхъестественное[1067]. Он не воскрешает мертвых и не кормит толпы людей, несмотря на скудность средств. Разумеется, исторический Иисус, в противоположность библейскому, скорее всего не делал ничего подобного. Но Иисус вполне мог заниматься исцелением верой и экзорцизмом — и то, и другое было в порядке вещей для странствующего палестинского проповедника около 30 года н. э. Во всяком случае, исторического Иисуса наверняка просили явить знамения. И даже когда в самом раннем евангелии он не может исполнить эту просьбу, его объяснение строится на предпосылке, что он мог бы явить знамения, если бы зрители заслуживали их. («Истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение».[1068])
Здесь мы видим парадоксальную современность Корана еще в одном смысле — в стиле богословской аргументации. Этот стиль задан реакцией Мухаммада на брошенный ему вызов, требование показать «знамения». Он дает такое определение слову «знамения», что получает возможность ответить ударом на удар, перенести акцент со сверхъестественных чудес на чудеса природы[1069]. Если вам нужны знаки величия Божьего, говорит он, изучите свидетельства, которые мы видим каждый день. Посмотрите на мир. Обратите внимание на то, что он создан ради блага людей. Разве Бог, сотворивший такой мир, не заслуживает поклонения?
Бог «низвел с неба воду. Благодаря ей Мы взрастили различные растения. Вкушайте сами и пасите свой скот. Воистину, в этом — знамения для обладающих разумом». И еще: «Из плодов финиковых пальм и виноградников вы получаете опьяняющий напиток и добрый удел. Воистину, в этом — знамение для людей размышляющих». И конечно, в эту экосистему входит сам человеческий вид: «Среди Его знамений — то, что Он сотворил из вас самих жен для вас, чтобы вы находили у них успокоение, и установил между вами любовь и милосердие. Воистину, в этом — знамения для людей размышляющих». Задумайтесь также о великолепии всего рода человеческого: «Среди Его знамений… различие ваших языков и цветов. Воистину, в этом — знамения для обладающих знанием»[1070].
Это перечисление свидетельств милосердия и величия Бога гораздо ближе, чем Библию, подводит Коран к соответствию тому определению, которое Дарвин дал своей книге «Происхождение видов» — «один длинный довод». Но две книги роднит не только это. В обеих доводы предназначены для того, чтобы объяснить поразительно тонкое соответствие человека его окружению. Мухаммад отмечает, насколько способствует эта экосистема процветанию человека, и объясняет это Божьим замыслом экосистемы. Дарвин, заметив то же поразительное соответствие людей их экосистеме, дает другое объяснение: люди сформировались таким образом, чтобы вписываться в их экосистему, а не наоборот.
«Знамения», которые видел Мухаммад, относились не только к органическому миру. Обратите внимание на то, как прекрасно Бог адаптировал неодушевленный мир к потребностям человека: «Он раскрывает утреннюю зарю. Он предназначил ночь для покоя, а солнце и луну — для исчисления. Таково установление Могущественного, Знающего. Он — Тот, Кто сотворил для вас звезды, чтобы вы находили по ним путь во мраках суши и моря. Мы уже разъяснили знамения для людей знающих»[1071].
Здесь опять современный мыслитель обратится к эволюции: и к биологической эволюции, которая адаптировала наш режим сна к циклам солнца, и к культурной эволюции, благодаря которой человек начал измерять время с помощью солнечных часов и календарей, превратив солнце и луну в инструменты «для исчисления». Мухаммад же, напротив, считает Бога исчерпывающим объяснением всех синхронных благ, на которых подробно останавливается Коран. В значительной мере Коран — книга о благодарности: оглядитесь вокруг, посмотрите, сколько вам даровано. Доисламское значение одного из нескольких арабских слов, которыми в Коране обозначены «неверующие», — это «неблагодарные»[1072].
ДОИСЛАМСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ОДНОГО ИЗ НЕСКОЛЬКИХ АРАБСКИХ СЛОВ, КОТОРЫМИ В КОРАНЕ ОБОЗНАЧЕНЫ «НЕВЕРУЮЩИЕ», — ЭТО «НЕБЛАГОДАРНЫЕ»
Давая определение благам и милостям, Мухаммад умел проявлять творческий подход. Гром и молния пугают, молния порой губительна. Но разве на самом деле они плохи? «Гром прославляет Его хвалой», молния внушает страх и надежду, а также имеет дополнительное свойство периодического уничтожения людей, которые тратят слишком много времени на богословские споры и слишком мало — на веру: «Он мечет молнии и поражает ими, кого пожелает. Они спорят об Аллахе, а ведь Он силен и суров в наказании»[1073].
С нынешней точки зрения вполне естественно читать перечисление Мухаммадом «знамений» и думать, что «довод», который он приводит, предназначен для доказательства существования Бога. Это не так. Само существование Бога не требовалось доказывать. Скептики признавали не только существование одного или нескольких богов, но и существование Аллаха, который заслужил право занять место в пантеоне политеистов Мекки. Более того, жители Мекки, по-видимому, соглашались с тем, что Аллах и есть бог-творец. Вопрос заключался в том, какой степени поклонения этот бог-творец достоин. Если Мухаммад был в состоянии доказать, что все сущее — дело рук Аллаха, это свидетельствует о том, что Аллах — бог поразительной силы и милосердия, тогда ответ ясен: он заслуживает безграничной преданности, всей полноты поклонения. Аллах — Бог.
Считается, что современный мир страдает от «разочарований». По мере того как наука объясняет все больше явлений природы, загадок остается все меньше, как и меньше возможностей для Бога, которому ранее приписывали все непостижимое. Согласно представлениям Мухаммада, подчинение природы законам — дань Богу, который так все продумал и сотворил, чтобы иметь возможность отстраниться от повседневного каторжного труда управления вселенной: «Аллах вознес небеса без опор, которые вы могли бы увидеть, а затем вознесся на Трон. Он подчинил солнце и луну, и они движутся к назначенному сроку. Он управляет делами и разъясняет знамения». И еще: «Солнце, луна и звезды — все они покорны Его воле. Несомненно, он творит и повелевает». А если природа в точности соблюдает законы Бога, какой смысл поклоняться божествам природы? «Не падайте ниц перед солнцем и луной, а падайте ниц перед Аллахом, Который сотворил их»[1074].
Словом, все это выглядит как эффективная стратегия риторики: возьми то, с чем жители Мекки уже согласны (Аллах — бог-творец) и логически примени этот консенсус, подтолкни людей к выводу о точности теологии Мухаммада в целом.
Сегодня, конечно, это не так просто. Сегодня спор ведется не о том, который из богов существует, а о том, существуют ли боги вообще, или даже есть ли хоть что-нибудь, что можно назвать замыслом свыше. Тем не менее, даже если довод Мухаммада сегодня не действует, вид этого довода остается более эффективным, чем когда-либо, довод именно такого вида требуется, если надо в чем-то убедить людей: что свидетельства божественного замысла, знамения, содержатся в природе; эмпирический довод.
Принято считать, что такие доводы либо в корне неверны, либо неизбежно неэффективны. Есть даже любопытный случай из истории, призванный продемонстрировать, насколько они бессмысленны. Забавно то, что этот случай при внимательном рассмотрении демонстрирует нечто совсем иное.
Этот случай получил название «притчи о слепом часовщике». В нем участвовал британский теолог Уильям Пейли, в 1802 году, за несколько лет до рождения Дарвина, написавший книгу «Естественная теология». В ней он пытался утверждать, что все живое в мире — доказательство существования того, кто этот мир создал. Если, гуляя по полю, вы найдете карманные часы, писал Пейли, то сразу поймете, что они относятся к другой категории, а не к той же самой, что камни вокруг вас. В отличие от камней, часы — результат замысла создателя, обладающий совокупностью сложных функций, которая не возникает случайно, сама собой. Так и живые организмы, продолжал он, подобны карманным часам: они тоже обладают слишком сложным набором функций, чтобы возникнуть случайно. Следовательно, у живых организмов должен быть создатель, а именно Бог.
Благодаря Дарвину мы теперь знаем, что Пейли заблуждался. Сложную совокупность функций живых организмов можно объяснить, не приводя в доказательство Бога. Это объяснение — естественный отбор.
Дарвинисты из числа атеистов возликовали, узнав о неудаче объяснения Пейли. Им нравится демонстрировать, какой жалкой оказалась эта попытка эмпирически доказать существование Бога. На чем они стараются не акцентировать внимание, так это на том, что Пейли наполовину прав. Сложные функции организма на самом деле требуют объяснения особого рода. Очевидно, что сердца существуют для того, чтобы перекачивать кровь, пищеварительная система существует для того, чтобы переваривать пищу, мозг существует для того, чтобы (в числе прочего) помогать организмам находить пищу для переваривания. В отличие от них, камни вроде бы ни для чего не предназначены. Силы, создавшие камень, не кажутся подобными силам, создавшим организм. Для последнего требуется сила особого рода — такая, как естественный отбор.
И действительно, естественный отбор настолько своеобразен, что многие биологи проявляют готовность рассуждать о нем, как о конструировании организмов. (Точнее, о «конструировании» организмов: они берут это слово в кавычки, чтобы никто не подумал, что они имеют в виду действующего осознанно, прозорливого конструктора.) Даже известный атеист и дарвинист, философ Дэниел Деннет пользуется этой терминологией; он утверждает, что процесс «конструирования» наполняет организмы «целями» и «предназначениями». Например, организмы «сконструированы» в итоге для того, чтобы максимально преумножить свой род, и таким образом, «сконструированы» для того, чтобы преследовать цели, подчиненные самой важной, то есть находить партнеров для спаривания, усваивать питательные вещества и перекачивать кровь.
ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР НАСТОЛЬКО СВОЕОБРАЗЕН, ЧТО МНОГИЕ БИОЛОГИ ПРОЯВЛЯЮТ ГОТОВНОСТЬ РАССУЖДАТЬ О НЕМ, КАК О КОНСТРУИРОВАНИИ ОРГАНИЗМОВ
Урок предельно прост. Действительно правомерно поступать по примеру Пейли, то есть исследовать физическую систему в поисках свидетельств того, что ей присущи цели, предназначение, некий творческий процесс более высокого порядка. Если свидетельства недвусмысленно указывают на такое, это еще не значит, что
