упоминаются бегло, а не представляющим исторической ценности «пророческим легендам» отведено несоразмерно большое место. «Откровения разбросаны в беспорядке, так что не только трудно точно датировать отдельные разделы, но иногда трудно отличить мекканские от мединских»[78 — Buhl F. Das Leben Muhammeds. Leipzig, 1930, S. 366–367].
Таким образом, если Кашталева пришла к выводу, что, следуя методу контекстового изучения терминологии и хронологии Корана, «опереться на способы доказательства классической критики текста представляется затруднительным»[79 — Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и 47-й сур Корана, с. 106.], то и выводы представителя «классической критики» невольно приблизились к подобному заключению. Характеризуя состояние исследования раннего ислама, Ф. Буль считает его таким, что при анализе Корана оно заставляет исламоведа «весьма беспомощно стоять» перед главным источником, если не пополнять его данными преданий. Жалоб на недостаток или неполноту преданий быть не может их число «огромно; но трудность заключена в том, как отделить истинные от фальшивых, так как здесь вмещается столько лжи, сколько нет во многих других областях литературы человечества»[80 — Buhl F. Das Leben Muhammeds, S. 367.].
Подобное положение в большой мере сложилось из-за формального подхода к собиранию сборников преданий (сунна), в каждый из которых входили порой многие сотни и даже тысячи сообщений — хадисов (у шиитов — хабаров). Первая часть любого сообщения содержала иснад — цепь имен передатчиков, причем следили прежде всего за тем, кто и кому передал сообщение, оставляя в тени главное — суть сообщения, его содержание (матн). Швейцарский арабист Адам Мец (1869–1917), обратившись к первоисточникам, выписал оттуда немало курьезов, допущенных при составлении таких сборников. «До каких тонкостей дошла в них критическая техника, — писал он, — показывают сочинения аль-Хатиба (аль-Багдади, Х в. — Л.К.): «Об отцах, которые передавали хадисы по словам их сыновей» и «Книга сподвижников пророка, которые передавали хадисы по словам последующего поколения»[81 — Мец А. Мусульманский Ренессанс, 2-е изд. М., 1973, с. 165.].
Еще исследования венгерского востоковеда И. Гольдциера и голландца X. Снук-Хюргронье (1857–1936) выявили, сколь неправильно игнорировать такие факты. Опыт исследования источников раннего ислама должен быть учтен и при анализе главного из них — Корана. Без этого не может быть и правильного подхода к задаче его полноценного комментирования и адекватного перевода.
Слабости в изучении раннего ислама, естественно, отразились на состоянии исследования Корана и уровне переводов «слова Аллаха». Все чаще стали появляться переводы, особенно на европейские языки, с оригинальной последовательностью его сур, отражающие эстетические, «вкусовые» и т. п. пристрастия их истолкователей. Из английских переводов к ним можно отнести перевод-интерпретацию Корана в стихах востоковеда А. Арберри[82 — Arberry А. J. The Koran Interpreted. I–II. L-N.Y., 1955.], в котором традиционные обозначения глав, «мекканская» или «мединская», вообще отсутствуют. Однако в данном случае трудно расценить это как шаг вперед, так как автор интерпретации, выдвигая правильную задачу понимать Коран не только в деталях, но прежде всего в целом, решает ее, исходя из религиозной традиции, идет не столько путем науки, сколько путем «мистического приближения»[83 — Ibid., II, p. 16.]. Более строг и за сравнительно небольшими исключениями следует за схемой хронологического порядка сур уже упоминавшегося нами немецкого семитолога Т. Нельдеке перевод на английский язык Н. Давуда, выдержавший несколько изданий в популярной серии классики «Пингвин» (1956, 1959, 1961)[84 — The Koran. Translated by N.J. Dawood. L. Tonbridge, 1961.]. Перевод предваряет «Хронологическая таблица главных событий в жизни Мохаммеда»[85 — Ibid., p. 13.], по-видимому, призванная подчеркнуть независимость Н. Давуда от мусульманской догмы. Нет в этом переводе и деления сур на аяты.
О том, сколь осложнена была к этому времени проблема выяснения хронологической последовательности сур и аятов, можно судить и по последнему русскому переводу Корана академика И.Ю. Крачковского, изданному посмертно в 1963 году. В заголовках сур и здесь нет указания «мекканская» или «мединская», но вслед за переводом дан «Хронологический порядок сур», воспроизводящий схему Нельдеке-Швалли. Однако лишь внимательный читатель, проштудировав следующие за этим «Комментарии», занимающие 145 страниц петитом, сможет получить представление, с какой долей оговорок и скептицизма приходится относиться к приведенной хронологической таблице.
Вот несколько примеров. Из 218 примечаний к суре 2 — «Корова» 19 относятся к хронологии. В примечании 1 эта сура, в соответствии с мусульманской традицией и схемой Нельдеке-Швалли, определена как «старейшая мединская», а из примечания 6 к ней узнаем, что ее аяты 19–37, «может быть, мекканского происхождения». Дальше в примечании 55 сказано, что часть аята 79 один из исследователей (Барт) «считает вставкой». Подобные замечания сделаны и в примечаниях 66, 94, 133, 146 к другим аятам. Примечание 101 гласит, что аяты «148–152 моложе [других частей суры]…», а 103 примечание, что аят «153 не на месте…». В примечании 106 указано, что «аяты 158–162 — мекканские; может быть, [они — ] начало суры…». В примечании 147 сказано, что аят «199 не определяется хронологически», а аят 206 «может быть… мекканский» (примечание 151), то же и об аяте «211, может быть, другого времени…» (примечание 157), а в аяте 262 слово «великий» арабским шрифтом — «кабир, судя по смыслу, [это — ] поздняя вставка…» (примечание 162), аяты «285 и 286 могут быть и мекканскими и мединскими…» (примечание 215).
Примечания к суре 3 — «Семейство Имрана», также считающейся мединской, начинаются с фразы: «Когда [прочтена] первая часть, ст. 1-86, неизвестно; после сражения при Бадре». Есть тут и такие комментарии, как к 66-му аяту: «вставка, нарушающая связь» (примечание 45); к 100-му аяту: «добавление Усмана» (примечание 63; имеется в виду третий халиф Осман); к 125-130-му аятам: «ст. 125–130 неизвестного происхождения…» (примечание 73); к аяту 132: «…цитата Абу Бакра (первого халифа. — Л.К.) после смерти Мухаммада» (примечание 78) и т. д.
Та же примерно картина и в примечаниях к «мекканским сурам». Вот сура 96 — «Сгусток»: «По мусульманской традиции… первая [сура] (переданная в ночь предопределения — лайлат аль-кадр. — Л.К.)… Большинство ученых [полагают так же], некоторые колеблются между нею и С. 74… Andrae (шведский востоковед. — Л.К.)… считает, что [эта] сура более поздняя и представляет единое произведение…» (примечания 1–2). И дальше в примечании 12: «Ст. 15–18 [добавлены] несколько позже…» и т. д. и т. п.
Конечно, при оценке перевода дело не сводится к примечаниям о хронологии тех или других частей переводимого произведения. И нельзя не отметить, что в переводе академика Крачковского немало нового, что приближает читателя к правильному пониманию этого памятника как наиболее раннего свидетельства эпохи возникновения и развития ислама. Уже основная формула ислама, начинающая суры Корана, передана в переводе Крачковского словами «Во имя Аллаха…», а не «Во имя бога…», как ее теперь обычно воспринимают. Принципиальность такого перевода особо оговорена переводчиком[86 — См.: Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, c. 503.]. И это понятно. Культ Аллаха как бога ислама в период составления Корана еще только выделился из числа богов древних арабов. Поэтому и проповедники раннего ислама, в том числе те из них, кто работал над составлением и редактированием Корана, были прежде всего заинтересованы не в проповеди абстрактного бога, а в утверждении уже известного арабам Аллаха как единого бога, новое представление о котором должно было устранить культы всех старых богов и богинь.
Безусловным, достоинством перевода И.Ю. Крачковского является сохранение в нем той формы произношений собственных имен, какие были приняты у арабов, а не их иудейских или христианских соответствий (Джибриль вместо Гавриил, Нух вместо Ной, Йусуф вместо Иосиф, Ибрахим вместо Авраам, Марйам вместо Мария и т. д.). В этом отношении И.Ю. Крачковский, продолжая лучшие русские академические традиции, намного поднялся над большинством более ранних переводчиков, включая Г.С. Саблукова. Но, к сожалению, перевод И.Ю. Крачковского остался неоконченным. «Окончательная редакция перевода не была завершена, а обширный подготовительный материал не был целиком реализован. Самый текст перевода остался литературно необработанным, местами сохраняя форму подстрочника. В окончательной редакции перевод ряда стихов, может быть, получил бы иную формулировку, как об этом можно думать на основании переводов коранических цитат в позднейших работах И.Ю. Крачковского»[87 — Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, с. 10.].
В рукописи, над которой И.Ю. Крачковский работал с 1921 по 1930 год, неоднократно возвращаясь к ней и позднее, сохранялся и разнобой в форме собственных имен, что также оговорено в предисловии к переводу. «Решение вопроса о фиксации арабской формы для библейских имен (Муса вместо Моисей, Харун вместо Аарон и т. п.) взяли на себя подготовители и редактор (как указано в книге — В.А. Крачковская, П.А. Грязневич и В.И. Беляев. — Л.К.), так как у автора на протяжении всего текста встречается непоследовательная передача — то в одной, то в другой форме»[88 — Там же с. 11].
В комментариях академика Крачковского, имеющих форму предварительного «краткого конспекта примечаний», ощущается порой сильное влияние мусульманской традиции и ее модернизированных истолкований. Впрочем, иногда это воспринимается как досадная описка, своего рода lapsus kalami. Так, в примечании 62 к словам 91-го аята второй суры Корана «Кто был врагом Джибрилу…» сказано: «У евреев Гавриил — злой ангел»[89 — Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, с. 508.]. На поверку Гавриил в иудаизме, как и в христианстве, — один из главных ангелов — «сила господня», он характеризуется не злыми, а добрыми качествами. Мнение же о том, что он считается в иудаизме грозным, злым, как оказывается, идет от мусульман, авторов известных тафсиров — аль-Бухари (810–870), аз-3амахшари (1074–1143), аль-Байдави (ум. ок. 1286 г.), которые, добросовестно пересказывая Коран, создали впечатление, что раз враги Джибриля — «враги божьи», иудеи, то и их ангел Гавриил — злой. Таким образом, в комментарии в этом случае оказалась описка или, вернее, некритически воспринятый взгляд мусульманских истолкователей Корана. То, что такое мнение было среди мусульман распространено, определило, очевидно, и детальный рассказ о причине его возникновения еще в старых энциклопедических изданиях, в том числе выходивших в царской России[90 — См. ст. «Гавриил». — Еврейская энциклопедия. Спб., б. г., т. 5, с. 931–932.].
И.Ю. Крачковский, в целом высоко оценивая значение перевода Корана Г.С. Саблукова, вместе с тем справедливо отметил, что «его основная установка на понимание текста согласно поздней мусульманской традиции едва ли правильна…»[91 — Крачковский И.Ю. Избранные сочинения, т. 5, с. 128.]. Однако нельзя не отметить, что влияние этой традиции порой сказывается и в переводе Крачковского, в том виде, как он издан в 1963 году. И лишь детальные комментарии в известной мере это влияние ослабляют.
Вот пример. Коран, как мы уже отметили, первое крупное произведение письменно зафиксированной арабской прозы. К тому же прозы, хотя и записанной, но чаще всего с устной передачи, а порой воспроизведенной по
