позднее, например, вера в то, что Халифату арабов суждено просуществовать лишь сто лет. Известно, что подобный «религиозный психоз» наблюдался и в католических странах Западной Европы накануне 1000 года.
Как мы знаем, в Коране действительно говорится о «часе» и о том, что он близок. «Я (Аллах. — Л.К.) готов его открыть, чтобы всякая душа получила воздаяние за то, о чем старается!» (К., 20:15–16). Однако история подтвердила, что не мотивы, связанные с ожиданием светопреставления, содержавшиеся в проповедях пророков раннего ислама, сплачивали и поднимали народ на борьбу против угрозы чужеземного ига, за объединение арабских родов и племен, не они отражали процесс «пробуждающегося арабского национального чувства»[247 — Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 222.], которое подогревалось вторжениями иноземцев на земли арабов.
Безнадежность, отчаяние, мысли о том, что спасение и воздаяние придут после смерти, никогда не поднимали на борьбу, не служили надежной поддержкой людям. Если считать, что «жизнь ближайшая», то есть единственная земная действительность, «только пользование обманчивое», как написано в Коране (К., 57:19–20), то стоит ли за обман бороться? Коран же эту мысль еще подогревает домыслом о том, что, «кто желает посева для ближней (иначе говоря, земной жизни. Л.К.)… нет ему в последней (посмертной. — Л.К.) никакого удела!» (К., 42:19). «О люди! — предостерегает Коран. — Бойтесь господа вашего и страшитесь дня, когда родитель не возместит за ребенка и рожденный (от него. — Л.К.) не возместит ничем за своего родителя! Поистине, обетование Аллаха — истина; пусть же тебя не обольщает жизнь ближайшая…» (К» 31:32–33), — эта единственная земная жизнь.
По Корану получается, что призвание человека не в труде, который был бы полезен ему, его семье, роду, племени, нации, всему обществу, не в совместной борьбе людей разных народов и стран за лучшую жизнь, а в том, чтобы, безропотно перенося любые невзгоды, беспощадный гнет эксплуататоров, обратить свои помыслы на личное «спасение» в загробной жизни, которая якобы наступит после смерти. Не к такому ли идеалу зовут те, кто, подобно, например, Абу-ль-Караму аль-Андарасбани, богослову и мистику, составившему на арабском языке биографический словарь аскетов и подвижников, которые «словом и делом выражали полное равнодушие к земным благам… старались меньше и реже есть, пить, спать, улыбаться и даже разговаривать, больше молиться, плакать и уединяться»? Один из них даже «по 10 лет не улыбался, другой проводил все ночи в молитвенных бдениях, третий роздал все деньги и отпустил на волю рабов (выходит, был рабовладельцем! — Л.К.), четвертый упорно отказывался от должности судьи, пятый не обратил внимания на землетрясение во время молитвы и т. п.»[248 — Халидов А.Б. Биографический словарь ал-Андарасбани. — Письменные памятники Востока. 1971. М., 1974, с. 147.].
Аль-Андарасбани жил в Хорезме в XII веке. Однако факты, подобные описанным им, встречались и значительно позднее. Даже и пишущий эти строки помнит описанный в газете случай, как в Казани в 1926 году обворовали квартиру в присутствии хозяйки-мусульманки, воспользовавшись тем, что она в силу своей религиозности, стараясь не нарушить предписаний шариата, не прекратила исполнявшегося ею намаза, молитвы[249 — См.: Климович Л. Классовая сущность ислама. — Антирелигиозник, 1927, э11, с. 23.].
Отпускали рабов, крепостных перед смертью порой и люди, не отличавшиеся религиозностью, по своему великодушию, из гуманных соображений. У Андарасбани же восхваляется случай, вызванный эгоистическими мотивами, ожиданием посмертного воздаяния, то есть та сторона религии, которая с позиций человеколюбия неизменно осуждалась. Вот что писал основоположник турецкой революционной поэзии Назым Хикмет (1902–1963) в автобиографическом романе «Романтика», поясняя, почему его главный герой Ахмед порвал с исламом.
«После окончания школы-интерната — там молитвы и соблюдение поста были обязательными — я бросил и намаз и пост. Да и Коран-то никогда толком не мог прочесть… Но я был набожным. Говоря точнее, я даже и не думал о том, что бог может и не существовать. Потом однажды я подумал, что верующие совершают благие дела лишь в надежде на награду от господа бога, в надежде на то, что они попадут в рай, обретут бессмертие. А грехов они избегают потому, что боятся наказания, боятся угодить в ад. Меня, словно сам я никогда не был верующим, поразила эта неволя, на которую обрекает себя каждый верующий, поразил их эгоизм.
С тех пор по сей день Ахмед старался делать все свои дела, не заботясь о награде и не опасаясь наказания»[250 — Хикмет Н. Романтика. М., 1964, с. 11.].
Мотивы принижения земной жизни, обещаниями сладостной посмертной пронизывают весь Коран. «Здешняя жизнь — только игра и забава; будущее жилье лучше для тех, которые богобоязненны» (К., 6:32); «О народ мой! Ведь эта ближняя жизнь — только пользоваиие, а ведь будущая — дом пребывания» (К., 40:42): «…они радуются ближней жизни, но жизнь ближайшая в отношении к будущей — только временное пользование!» (К., 13:26).
Судя по Корану, большое внимание этим мотивам уделялось потому, что такие утверждения проповедников ислама встречали резкие возражения со стороны слушавших их в Мекке и Медине не только многобожников, но и людей, которых именовали дахритами (дахрийа). Это были люди, отрицавшие загробную жизнь, считавшие, что есть только одна земная жизнь, ограниченная для каждого человека определенным периодом: «губит нас только время» (К., 45:23). В 17-й суре Корана, относимой к объявленным пророком Мухаммедом в Мекке, читаем и о том, что «большинство людей не хотят принимать, единственно из-за неверия», «различные примеры», которые приводятся им проповедником. Они говорят: «Никогда мы тебе не поверим, до тех пор, пока ты не изведешь из земли источника, или не будет у тебя сада из пальм и виноградных лоз, и посреди него не велишь течь ручьям, или не извергнешь на нас неба, как ты утверждаешь, кусками[251 — Имеются в виду метеориты, или болиды, появление которых, как следует из Корана, считалось проявлением гнева бога, его кары (см. 34:9 и др.).], или не приведешь Аллаха с ангелами, или не будет у тебя дома из золота, или не поднимешься на небо. И мы не поверим до тех пор твоему восхождению, пока не ниспошлешь к нам оттуда книгу, которую мы сможем прочитать» (17:91–95).
Эти настойчивые возражения проповедникам новой веры перекликались с вольнодумными традициями, возникшими задолго до ислама и отраженными в ряде памятников Древнего Востока, таких, как клинописные таблички Ниневийского архива, «Песнь арфиста» из Древнего Египта, многочисленные философские сочинения Древней Индии и т. д.
Так, в Древнем Египте написаны произведения, в которых высказано неверие в существование загробного царства и вечной жизни, люди призываются к наслаждению всеми радостями здесь, на Земле. Умерев, говорит поэт, «никуда ты не выйдешь, чтобы увидеть солнце». Подобная, в основе своей вольнодумная, атеистическая мысль выражена в стихотворении, созданном в Древней Индии:
Пока живем, да будем счастливы!
Того тут нет, кто не помрет.
Когда же он помрет
И в пепел обратится,
Академик Ф.И. Щербатской (1866–1942) писал о философах Древней Индии: «Нигде, пожалуй, дух отрицания и возмущения против оков традиционной морали и связанной с ними религии не выразился так ярко, как среди индийских материалистов»[252 — Щербатской Ф.И. К истории материализма в Индии. — Восточные записки. Л., 1927, т. 1, с. 1.]. В подтверждение своей мысли он приводит красноречивые «стихотворные тезисы индийского материализма». Например:
Три автора составили священное писание,
Их имена суть шут, обманщик, вор.
«Большинство индийских философов… были убеждены, что никакого бога вообще не существует, и активно стремились доказать это», — пишет видный современный философ-марксист Индии Д. Чаттопадхьяя. Мыслители Индии, продолжает он, создали произведения, которые «без преувеличения можно назвать самой богатой атеистической литературой древнего и средневекового мира»[253 — Чаттопадхьяя Д. Индийский атеизм. Марксистский анализ. М., 1973 с. 23.]. Те же тенденции можно наблюдать и во многих произведениях, созданных в странах распространения ислама. Тем более что и здесь они опирались на опыт народа, на его повседневные наблюдения, расширявшие кругозор, повышавшие и углублявшие аргументацию авторов этих произведений.
Возражения в Коране могли исходить от людей, знавших легенды проповедников зороастрийской религии, которые утверждали, будто в числе их жрецов уже был такой, «душа» которого побывала в загробном мире, повидала рай и ад. «Сообщение» об этом «путешествии» содержалось в «саримешхедской» надписи, сделанной в III веке на языке пехлеви близ города Казеруна в Иране, где зороастризм тогда был государственным культом. Значительная часть этой надписи теперь прочитана, найден и наскальный рельеф, изображающий верховного зороастрийского жреца и политического деятеля Ирана Кирдера, якобы совершившего это «странствие»[254 — Gignoux Р. L’inscription de Kartir a Sar Mashad. Journal Asiatique. P., 1968, t. 256, fasc. 3–4. p. 368–418. Имя Картир исправлено на Кирдер в связи с его новым прочтением. См.: Народы Азии и Африки, 1981, э3, с. 225.]. А в VI–VII веках в Иране же появилось сочинение о другом подобном «путешественнике» — Арда-Виразе, продиктовавшем писцу свои впечатления о загробном пребывании его «души». Еще в прошлом и начале нашего века, когда появились первые переводы этой «книги» («Ардай-Вираз-намак») на европейские языки, ее начали истолковывать как один из источников «Божественной комедии» Данте. Современный чешский исследователь пехлевийской литературы Отакар Клима, впрочем, оговаривает, что «Книгу об Арда-Виразе» если и допустимо сближать с «Божественной комедией», то исключительно по сходству мотивов[255 — Klima О. Awesta. — Rypka J. Iranische Literaturgeschichte. Leipzig, 1959, S. 36.].
Сочинения с описанием путешествий в «потусторонний» мир и даже принесенного из рая яблока, съев кусочек которого сорок монахов во главе со своим настоятелем, а за ними и жители целого селения перешли из христианства в ислам, появились еще в средневековье. Некоторые из таких рассказов или притч затем включались даже в столь популярные сказочные сборники, как «Книга тысячи и одной ночи» («Китаб альф лайла ва лайла»). Таков, например, рассказ о мусульманине и христианке, занимающий в русском переводе, сделанном с арабского оригинала, ночи с 412 по 416[256 — См.: Книга тысячи и одной ночи. В 8-ми т. М., 1959, т. 4.]. Современная голландская исследовательница этот рассказ относит к религиозным притчам суфийско-мистического характера. Позднее в странах распространения ислама появились аргументированные и художественно ценные произведения, разоблачавшие подобные «благочестивые» рассказы мусульманских миссионеров. В числе их популярные и в наше время сочинения разных жанров, написанные иносказательно или вполне откровенно, в просветительских, вольнодумных и атеистических целях. Из них назовем «Письма Хортдана из ада» («Хортданын джаханнам мектублары») азербайджанского прозаика и драматурга Абдуррагима Ахвердова (1870–1933) и сатирический рассказ «День страшного суда» («Киямат») узбекского писателя Абдуррауфа Фитрата (1886–1939)[257 — Оба произведения изданы и в русском переводе: Ахвердов А. Письма из ада. Избранные произведения. М., 1960; Фитрат А. День страшного суда. М., 1965.].
Характерной чертой многочисленных призывов Корана к вере в посмертную участь, которая
