бывает двух родов — доброй и злой, прекрасной и отвратительной, является то, что она мыслится как воздаяние за земные дела людей; какова она будет — зависит от поведения, поступков, убеждений, действий человека. В доисламских культах арабов подобной веры в сколько-нибудь разработанном виде не было. Из чужеземных религий это находим в той или иной мере в христианстве и иудаизме и более четко — в зороастризме, которому близки и некоторые картины потусторонней «жизни», нарисованные в Коране. Для того чтобы арабы поверили в эти обещания, как видно из Корана, проповедники его «истин» должны были приложить немало энергии. Им прежде всего было необходимо убедить людей в том, что их постоянные жизненные наблюдения, их опыт, свидетельствующие о том, что распавшееся после смерти тело, смешавшееся с землей, рассеянное, распыленное по песку и т. п., невозможно восстановить, неправильны.
Вот эти возражения, отраженные в Коране: «И говорят те, которые не уверовали: «Не указать ли вам на человека, который возвещает вам, что, когда вы разложитесь на куски, вы окажетесь в новом творении? Измыслил он на Аллаха ложь, или в нем одержимость?» (или: «в нем джинны», бесы, демоны. К., 34:7–8). Не случайно к таким сомнениям, даже спустя многие столетия, вынуждены возвращаться подновители, или, как их теперь принято называть, «реформаторы» или «модернизаторы» ислама.
Уже шейх Мухаммед Абдо (1849–1905), бывший главным муфтием Египта, утверждал в основанном им журнале «Аль-Манар» («Маяк»), выходившем в Каире с 1898 года на арабском языке, что «бог не для того создал свою книгу (Коран), чтобы в ней научным образом объяснять факты и явления природы»[258 — Аль-Манар. Каир, т. XII, с. 486.]. По Абдо, если в Коране и говорится о явлениях природы, то лишь с целью указать людям на совершенство и чудеса ее создания и на мудрость творца[259 — Там же, с. 815.]. Поэтому, как верно отметил венгерский исламовед И. Гольдциер, согласно шейху Абдо, «не нужно создавать себе какого-либо соблазна, если то или иное выражение, где Коран говорит о явлениях природы, не соответствует научным воззрениям (например, синева небес) «[260 — Goldziher I. Die Richtungen der islamischen Koranauslegung. Leiden, 1920, S. 351.].
Подобным образом другой мусульманский реформатор — Мухаммед Рашид Рида (1865–1935) в том же журнале «Аль-Манар» писал, что из Корана надо извлекать моральные и политические уроки, а не исторические факты. Ту же мысль он повторил и в своей сводной работе двенадцатитомном «Толковании» Корана «Тафсир аль-Куръан аль-карим».
Если, например, в Коране сказано, что некто, «кто проходил мимо селения», разрушенного «до основания» (2:261), высказал сомнения в возможности воскрешения мертвого, воссоздания того, что уничтожено, стерто с лица земли, то, по Рашиду Риде, напрасно искать, где это произошло — в Иерусалиме, Иерихоне или где-либо еще[261 — Cм.: Рашид Рида M. Тафсир аль-Куръан аль-карим. Каир, т. III, с. 49.]. Важно лишь принять как истину смысл заключенного тут поучения Корана.
Таким заявлениям авторов нового толкования Корана нельзя отказать в известной логичности. Но они вызваны тем, что текст Корана, в течение веков выдававшийся за непререкаемый источник сведений о природе и обществе, не выдерживает научной критики.
Интересно вместе с тем, что новый истолкователь Корана, книги которого и в наши дни широко используются модернистами ислама, взял в пример стих, уже в средние века вызывавший сомнения. Еще в «Толковании» («Тафсир аль-Куръан») историка ат-Табари (838–923) указывалось на бесполезность попыток установить, кого имеет в виду Коран в 261-м аяте 2-й суры. Но ат-Табари действительно не мог пренебречь исламской традицией, по которой, как писал Бируни, некоторые события из истории Халифата якобы ожидались с завершением столетия, «к концу которого Аллах оживил «обладателя осла», упоминаемого в конце суры «Корова»[262 — Бируни Абу Рейхам. Избранные произведения, т.1, с. 142], то есть 2-й суры Корана.
Говорится же здесь о том, как некто «препирался с Ибрахимом» — с мусульманским пророком, которого принято соотносить с библейским патриархом Авраамом. Желая одержать верх в споре, Ибрахим прибег к доказательству от противного, то есть к приведению к нелепости допускаемого возражения противника. «Сказал Ибрахим, — читаем в Коране: — «Вот Аллах выводит Солнце с востока, выведи же его с запада». И смущен был тот, который не верил…»
Как видим, чтобы возвысить Аллаха и его пророка, Коран требует от своего неназванного противника невозможного — нарушения непреложного закона природы, по которому Солнце восходит с востока, — закона, произвольно приписываемого тому же Аллаху!
Подобный характер носят в Коране и возражения усомнившемуся в том, сможет ли Аллах оживить то, что давно умерло. Тогда, согласно Корану, милосердный Аллах умертвил самого сомневавшегося «на сто лет, потом воскресил. Он сказал: «Сколько ты пробыл?» Тот сказал: «Пробыл я день и часть дня». Он сказал: «Нет, ты пробыл сто лет! И посмотри на твою пищу и питье, оно не испортилось. И посмотри на своего осла… посмотри на (оставшиеся от него. — Л.К.) кости, как мы их поднимаем, а потом одеваем мясом…».
Таким образом, истолкование реформаторами этого места Корана не задевает существа изложенного в нем фантастического сказания. Напротив, под прикрытием рассуждений о том, что Коран не источник для извлечения сведений по истории и географии, оно выводит из числа объектов, подлежащих научной критике, именно те места в Коране, которые прямо или косвенно не раз подвергались критическому рассмотрению в трудах выдающихся представителей науки, в том числе в странах распространения ислама. Еще философ и ученый-энциклопедист Абу Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870–950), известный под прозвищем Второй учитель (после Аристотеля), приведя в качестве примера рассуждения Лукреция Кара (I век до н. э.): «Смерть не есть что-нибудь соответствующее тому, что у нас имеется»[263 — В тексте оригинала выражение «то, что у нас имеется» — чрезвычайно содержательно. Оно означает: «то, о чем мы думаем», «то, что мы представляем», «то, что мы чувствуем».], писал: «Этот вывод не вытекает только из этого высказывания. В действительности это выводится из следующего: «То, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется». И не только из него. Если это высказывание правильно, то его изменяют так: «Если это так, тогда то, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется, так как то, что разлагается, не ощущает. Если это так, тогда то, что разлагается, не чувствует. А смерть это то, что разлагается. Значит, смерть не чувствует»[264 — Аль-Фараби. Логические трактаты. Алма-Ата, 1975, с. 426.]. Так и в этом вопросе еще в средние века ученые Востока и Запада дополняли друг друга, служили прогрессу.
О том, что критика подобных взглядов в Коране остается небезразличной для многих, говорит и тот факт, что к ней и во второй половине XX века обращаются видные писатели стран современного Востока. Прогрессивный иранский прозаик Садек Чубак (род. в 1916 г.) осветил эту тему в одном из эпизодов своего романа «Камень терпеливый» («Санге сабур», в русском переводе «Камень терпения»; впервые издан в Иране в 1967 г., 2-е издание — в 1973 г.). В этом романе фантастика, которой автор вуалирует ожидание общественных перемен теми, кто был убежден, что нависшая над Ираном черная ночь монархии Пехлеви не может длиться бесконечно, одновременно служит свободолюбивой критике догматики ислама.
Прибегнув к аллегории, автор использует вероучения разных течений ислама, опирающихся на Коран, в котором содержится осуждение сомневавшегося в том, что можно воскресить мертвого, тело которого превратилось в прах. Герой романа бедный учитель Ахмед-ага переезжает и взял с собой паучиху, которую он нежно называет Асейд Молуч. Однако по дороге стеклянная банка, в которой находилась паучиха, была разбита полицейским. Паучиха, оставшаяся живой, промолвила: «Потерпи до тех пор, когда Эсрафил затрубит в свою трубу (то есть когда ангел Эсрафил, иначе Исрафиль, звуком своей трубы известит о наступлении «часа» конца мира и воскресения мертвых. — Л.К.)… Осталось ждать недолго. Несправедливость полонила весь мир. Не завтра, так послезавтра ты услышишь его трубный глас»[265 — Чубак Садек. Камень терпения. М., 1981, с. 164.].
Как в волшебной сказке, подала голос и банка. Язык ее, как и паучихи, вполне соответствует времени написания романа. «Все молекулы моего существа составляли одно целое, — пожаловалась банка. — Я была красива. Я сверкала. А теперь не найдется никого, кто бы мог собрать нас всех и скрепить в первозданном виде. Мы только-только успели сдружиться. Итак, все кончено…»[266 — Там же, с. 163.] Однако речь банки встречает ядовитую критику паучихи. «Нет, — сказала она, — конец еще не наступил. Теперь надо терпеливо ждать, когда затрубит Эсрафил, и тогда все молекулы твои со всех концов вселенной поднимутся в воздух и воссоединятся друг с другом, как с магнитом. И снова ты станешь такой, какой была в первый день. Бестолочь! Оказывается, ты не мусульманка и в загробном мире ничего не понимаешь…»[267 — Там же, с. 163–164.]
Говоря так, паучиха причудливо соединяет мысли, близкие исмаилизму — крупнейшей и старейшей шиитской секте, сохраняющей веру в метемпсихоз — посмертное переселение человеческих душ, в том числе в животных, растения, камни и т. п., с заключенной в Коране (2:262; 75:3–4) попыткой посрамления того, кто не верил в возможность воскрешения истлевшего, распавшегося, разбросанного в разных местах. Не только неверный, препиравшийся с пророком Ибрахимом, сомневался в возможности такого «воскрешения», но и сам Ибрахим для «успокоения» своего сердца попросил господа продемонстрировать ему подобное. И тогда Аллах сказал ему: «Возьми же четырех птиц, собери их к себе, потом помести на каждой горе по части их, а потом позови их: они явятся к тебе стремительно…» (К., 2:262). Демонстрируя «несостоятельность» этого сомнения, Коран прибегает и к излюбленному его составителями штампу восхваления Аллаха, для которого ничто не трудно. «И разве они не видели, что Аллах, который сотворил небеса и землю и не ослаб в их творении, в состоянии оживить мертвых? Да, поистине, он — мощен над всякой вещью!» (К., 46:32). Аллах осуждает тех, кто не доверяет его возможностям: «Ужели человек думает, что нам не собрать костей его? Напротив, мы можем правильно сложить даже концы пальцев его. А человек хочет своевольствовать… Он спрашивает: «Когда день воскресения?» Тогда, когда зрение помрачится, и луна затмится, и солнце с луной соединится. В тот день человек скажет: «Где мне убежище?» Нет, не будет никакого верного прибежища. В тот день у господа твоего твердое пристанище. В тот день обнаружится, что человек сделал прежде, и что сделал после. Истинно, человек будет верным обличителем самого себя, хотя бы желал принести извинения за себя» (75:3-15).
Таким образом, и в этом вопросе все подведено ко дню страшного суда, посмертной жизни, раю и аду.
Роль, отведенная во всех учениях и догматах
