на полу, под ногами людей или животных, попасть в мусорный ящик, а с этим-де мириться нельзя (как будто листы рукописного Корана не могла постичь та же участь!). Поэтому надолго задержалось введение книгопечатания в Турции и некоторых других странах распространения ислама.
Переводы Корана на европейские языки, как мы уже отметили, имеют многовековую историю. Первые их опыты относятся к XII веку, то есть к тому времени, когда в Испании шла освободительная борьба против арабско-мусульманских (мавританских) династий, а феодалы Западной Европы, организуемые и направляемые католической церковью, вели захватнические крестовые походы. Борясь с исламом за влияние на массы, католическая церковь нелегко шла на перевод и издание Корана и решилась на это, лишь назвав его автором последнего пророка, что противоречило учению ислама, согласно которому Коран есть несотворенное «слово Аллаха».
В этих же целях издания Корана и его переводов сопровождались наклеиванием на него разного рода миссионерских и тому подобных «ярлыков», искажавших и принижавших не только изложенное в нем вероучение, но и народ, на языке которого он написан.
В России издания переводов Корана начались с XVIII века. Наиболее ранний из них был сделан П. Постниковым с французского перевода А. дю Рие и напечатан по распоряжению Петра I в Петербурге в 1716 году. Позднее, в 1787 году, на средства, отпущенные Екатериной II, в Петербурге был издан и арабский текст Корана, подготовленный и снабженный комментариями муллы Осман-Исмаила.
После «екатерининского» издания Коран типографски выпускался в нескольких городах России, в том числе в Казани и Бахчисарае; частично эти издания распространялись в странах Ближнего и Среднего Востока. Но и после этого работа над переводами Корана продолжала встречать сопротивление со стороны мусульманских духовных кругов.
Особенно много споров и возражений вызвал первый русский перевод Корана, сделанный непосредственно с арабского языка. Его переводчиком был уже упоминавшийся нами видный востоковед Г.С. Саблуков, преподававший в Саратове, а затем ставший профессором Духовной академии в Казани. Это обстоятельство, а также православно-полемические моменты, содержавшиеся в выпущенном вслед за Кораном (1878) первом выпуске «Примечаний к переводу Корана» (1879; второе издание — Казань, 1898; следующие выпуски этого труда остались неоконченными и не были напечатаны), как и некоторые другие работы Саблукова, естественно, привлекли внимание к этому изданию. Полемическим выступлениям проповедников ислама не помешало и то, что саблуковский перевод исходил во многом из мусульманских толкований Корана. Именно это с научной точки зрения остается наиболее слабой стороной перевода[315 — Нельзя не отметить, что, работая над переводом Корана в течение многих лет, Г.С. Саблуков добился в целом значительных положительных результатов. В то же время он сам не считал свой перевод во всем безупречным. Наиболее удобным из изданий перевода Саблукова является третье (Казань, 1907), где параллельно дан арабский текст Корана. Одновременно с Саблуковым и тоже непосредственно с арабского перевел Коран на русский язык Д.Н. Богуславский (1826–1893), но этот перевод остался неизданным. По отзыву академика В.Р. Розена, перевод Богуславского «отличается крупными достоинствами и в общем не уступает переводу Саблукова» (Крачковский И.Ю. Перевод Корана Д.Н. Богуславского. — Советское востоковедение, 1945, э 3, с. 300). Впрочем, большинство мест перевода Богуславского, приведенных академиком Крачковским как ошибочные, на поверку оказалось правильно переведенными Саблуковым. Сходный вывод напрашивается и при сравнении перевода Саблукова с «погрешностями» в неоконченном переводе Корана Крачковского, названными в статье М.-Н. О. Османова «Достоинства русского перевода Корана, выполненного академиком И.Ю. Крачковским».Памятники истории и литературы Востока. Период феодализма. Статьи и сообщения. М., 1986, с. 193–194. Известны, однако, и другие мнения об этом незавершенном переводе, в частности Шумовского Т.А. в его книге «У моря арабистики. По страницам памяти неизданных документов» (М., 1975, с. 143–144).].
«За семьдесят лет, — писал академик И.Ю. Крачковский в «Очерках по истории русской арабистики», впервые изданных в 1950 году, перевод Саблукова, конечно, значительно устарел, его основная установка на понимание текста согласно поздней мусульманской традиции едва ли правильна, но он не заменен другим, и это одно говорит, какой большой труд не только для своей эпохи Саблуков выполнил»[316 — Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. М., 1958, т. 5, с. 128.]. К этому переводу, с учетом его недостатков, до последнего времени обращаются и авторы востоковедческих и многих советских исламоведческих работ, в том числе и настоящей. В их числе исследователь и переводчик-арабист, защищаемый которым идеал мастерства перевода очень высок: «Переводом вы вправе назвать лишь такое воспроизведение оригинала на другом языке, которое пробуждает в читателе те же и такого же накала эмоции, что и подлинник»[317 — Шумовский Т.А. Воспоминания арабиста. Л., 1977, с. 12. См. также его введение к переведенной им Арабской морской энциклопедии XV века: Ахмад ибн Маджид. Книга польз об основах и правилах морской науки. М., 1985, т. 1, с. 63, 623 и др.].
В Советском Союзе, где свобода совести является неотъемлемой частью советской социалистической демократии, арабский текст Корана издается для удовлетворения религиозных потребностей верующих. Таково, например, издание Корана, выпущенное в Ташкенте в 1375 году хиджры (1955–1956).
Изданный в 1963 году перевод Корана академика И.Ю. Крачковского, сделанный непосредственно с арабского языка, как мы уже отмечали, имеет значительные достоинства. Но этот перевод остался незавершенным.
В дореволюционной России протесты ортодоксальных мусульманских богословов вызывали не только переводы Саблукова. С раздражением встретили они перевод Корана на татарский язык, сделанный представителями мусульманского богословия реформистского «новометодного» (джадидского) направления Мусой Бигеевым и Зияуддином Кемали. В издававшемся в Оренбурге богословском еженедельнике «Дин ва магишат» («Вера и жизнь») в 1912 г. была напечатана статья «Религиозная философия», в которой говорилось: «Мы просим не переводить священного Корана, содержащего в себе столько тайного и премудрого, а если он переведен, то не распространять его». Когда же стало известно, что в Казани в типографии «Уммид» начали печатать Коран в переводе Бигеева на татарский язык, то под давлением поступивших от мулл петиций Оренбургское магометанское духовное собрание вынесло распоряжение, по которому печатание этой книги было приостановлено. И в дальнейшем, несмотря на ожесточенную газетную полемику джадидов и кадимистов — реформистских и консервативных кругов духовенства, если переводы на татарский язык и печатались, то в замаскированном виде, под видом его «толкований», как упомянутое «Татарча Куръани тафсир» Тухватуллина.
Подобным образом обстояло дело и с изданием перевода Корана на некоторые другие языки. Так, 12 апреля 1912 года в газете «Каспий», принадлежащей бакинскому миллионеру-нефтепромышленнику Г.3.-А. Тагиеву, в «Заметках мусульманина. К переводу Корана» указывалось, что «было бы желательно, чтобы мусульманская интеллигенция взялась за это важное дело (перевод Корана на языки русский и «тюркский», то есть азербайджанский. — Л.К.), несмотря на все отчаянные крики невежественных мулл, считающих этого рода деяния кощунством».
Вопрос о переводах Корана приобрел особую остроту в России в 1911–1912 годах в связи с важнейшими политическими событиями, переживаемыми страной. Начавшийся после периода реакции 1908–1910 годов новый революционный подъем напугал помещиков и буржуазию всех национальностей. Пытаясь остановить нараставшее революционное движение, они искали действенные идеологические средства воздействия на массы. Поисками таких средств занимались и мусульманский идеологи, как консервативные (кадимисты), так и либеральные, реформистские (джадиды), политическая платформа которых была, кстати сказать, не левее кадетской.
«Рабочий-мусульманин быстро и решительно порывает с устаревшими и отжившими традициями и на все, заимствованное извне… накладывает свой отпечаток… Рабочий-мусульманин в Закавказье не вырождается, не спивается — растет и поднимается с низов все выше и выше», констатировала статья «Мусульманин-рабочий», напечатанная 24 июня 1911 года в газете «В мире мусульманства», пытаясь одновременно и заигрывать с рабочими, и «доказывать» им жизненность и привлекательность ислама.
Рост пролетарского движения беспокоил идеологов ислама; они боялись дальнейшего падения своего влияния на массы. Не случайно в этой же статье содержится призыв поскорее подновить и подправить обветшавшее в исламе. Пока не поздно, писал автор статьи, «нам важнее всего освободить свою религию, ислам, от тех мертвящих форм, в которые она закована, очистить от плевел, которые вплелись в нее… Наша интеллигенция должна помнить, что на полях, на фабриках и заводах миллионы ее темных братьев обрабатывают земли, куют железо и гибнут в непосильной борьбе… Нужна им пища духовная». Переведенный на татарский и некоторые другие восточные языки народов нашей страны Коран, а также его новые истолкования и предлагались проповедниками ислама реформистского типа в качестве такой «пищи».
Новое отношение к сулимым исламом райским благам росло у бедняков-крестьян. Беспросветно тяжелая жизнь учила их, что нет и не может быть равенства между богатыми и бедными, хотя бы и те и другие были мусульманами, что ислам отнюдь не уравнивает, не «нивелирует… состояния».
«Российские мусульмане, — писалось в социал-демократической газете «Урал», выходившей в 1907 году в Оренбурге на татарском языке, — точно так же как и все другие народы мира, безразлично, какую бы религию они ни исповедовали, к какой бы нации ни принадлежали, распадаются на классы. У мусульман также… имеются, с одной стороны, помещики, и капиталисты, с другой — крестьянство и продающие свою рабочую силу рабочие. Люди с одинаковыми экономическими интересами составляют один класс. Интересы рабочего, продающего свою силу, совершенно противоположны интересам его хозяина, покупающего эту силу…»[318 — Цит. по: Ибрагимов Г. Татары в революции 1905 года. Казань. 1926, с. 96–97.] И сегодня есть страны, где идеологи ислама пытаются затемнить сознание людей утверждениями, будто «ислам нивелирует нации», «мусульмане — одна нация», «ислам — образ жизни», «среди мусульман нет классов и классовой борьбы», ислам открывает «третий путь» развития и т. п.
Идеологов ислама страшило и то, что часть национальной интеллигенции, согласная «с материалистическим пониманием жизни человечества», переходит на позиции марксизма. Отмечая это, один из фактических редакторов «В мире мусульманства», А.Г. Датиев, писал: «Последователи ислама просыпаются. И я боюсь, что указанная часть нашей интеллигенции отыщет причины этого пробуждения в «классовых противоречиях» и пойдет навстречу этому пробуждению с теми принципами «классовой борьбы», с которыми отправляются на любую фабрику, (на) любой завод». Этого, по Датиеву, нельзя было допустить, и он стал звать идти в народ «с Кораном и шариатом», а не с «Капиталом» Маркса. «Если слова «мусульмане — братья», — добавлял Датиев, — страшны для… части мусульманской интеллигенции, то можно легко заменить слово «брат» приятным их сердцу словом «товарищ» и сказать себе, что «мусульмане — товарищи»…»[319 — В мире мусульманства. Спб., 1911, 11 ноября.]
В тесной связи с подобными выступлениями, направленными на обман трудящихся, находились споры о новых переводах и толкованиях Корана. Эти споры подогревались стремлением определенных кругов стран распространения ислама, заинтересованных в буржуазных реформах, найти им оправдание в Коране. Конституционный образ правления, в частности, согласно новому тафсиру, оправдывался 153-м аятом 3-й суры Корана, где, между прочим, сказано: «и советуйся с ними о деле». Вырывая
