храни. Что, уже расставил кружки по кормушке, Церцер?

— Все, больше лестниц не будет, светлейший, дальше гладкий пол, — ободрил его Церцер, и все присутствовавшие в зале поспешили приложиться к перстню сановника.

Яго отвлекся, забыв следить за своей осанкой, которую надобно было блюсти перед высоким церковным чином, и еще более оторопел, когда появился не менее влиятельный приглашенный, к которому простой кастилец не посмел бы приблизиться даже на пол-лиги из-за вооруженной охраны в полсотни солдат. А он явился сюда собственной персоной, Самуэль бен Уэр, всемогущий хранитель королевской казны, — крупный нос, борода и волосы на голове подернуты проседью, щеки красные от множества прожилок.

Семь приглашенных — ни больше, ни меньше быть не могло, потому что семь — счастливое число для любого иудея, — расположились в просторной зале, заполненной столами, банкетками, канделябрами и кадильницами, от которых исходил благовонный дымок индийского смолистого дерева. Слуги подносили блюда, но ввиду Великого поста мясных блюд не было, а появлялись разные супы, копченые сельди под винным соусом, миноги из Бермео, тушенные в гранатах, и — прямо с огня — миски с лангустами из Альберче. Напитки текли рекой: ароматные, как акведульсис, который развязал язык архиепископа, до сего момента пребывавшего в невеселом расположении духа, имбирная камальда дусе, а также инжир из Смирны, коринфский изюм, сладкие вина из Сильвеса, Кипра и Райи [86], вызвавшие одобрительные отзывы. Особенно чествовали ученого раввина, который нередко обращался к Яго с подчеркнутой симпатией.

Сырные пироги и пахлава довершили роскошное пиршество, после которого слуги принесли сосуды для омовения рук и бород, а также льняные полотенца. Архиепископ, который вяло пробовал кушанья, не притронулся к вилкам и ножам, считая их неподходящими в таком деле, и ел на старый манер, кладя еду на большие куски пшеничного хлеба.

— Эти вилки суть instrumenta diaboli [87], — улыбаясь, уверял он Церцера.

Амфитрион пригласил всех перейти в смежную комнату с наборным паркетом и высокими окнами, через которые шафрановое солнце освещало богатую библиотеку. Здесь гости отдыхали после обеда, пробуя пирожки с необычным сиропом и любуясь видом на сад с густыми жасминными кустами, орошаемыми фонтанами, тут и там виднелись изразцовые скамеечки.

— Должен заметить, что рецептом этого сиропа, привезенным из Салерно, мы обязаны сеньору Яго.

— Так из чего он делается, сын мой? — обратился прелат к молодому врачу. — Необыкновенно вкусно.

— Он делается на настойке мирта, ириса и цикория, светлейший. Несколько веков назад его открыл Галено, его пробовали римские и византийские цезари, а также калифы Багдада, Дамаска и Кордовы. Я рад, что вам понравилось.

— В таком случае, может быть, я слишком суеверен, но как бы ересь от этих иноверцев не проникла с данным напитком в наши внутренности, — съязвил, улыбаясь, сановник, буравя Яго своими маленькими глазками, почти невидными из-за многочисленных морщин.

Между тем Церцер, по желанию архиепископа, поставил на стол несколько резных ларцов с инкрустацией, в которых хранил свою нумизматическую коллекцию. Монеты римские, греческие, финикийские и мусульманские изысканно поблескивали на бархате, хронологически расположенные рядами, в соответствии с каноном, установленным святым Исидором, увлекавшимся коллекционированием. Оба церковных иерарха, Санчес и Фуэнтес, обладали схожей страстью, они сразу же погрузились в созерцание монет, поминая картины, аллегории, императорские девизы, легионы, суры из Корана, посвящения языческих богов, что быстро довело врача до смертельной скуки.

Время тянулось лениво и нескончаемо, Яго не мог сдержать зевоту.

После наводившего сон десерта гаон Бен Асер и латинист ребе Соломон Ганча откланялись, сославшись на свои обязанности в синагоге. Обильная пища и возлияния располагали к беседам, чем и воспользовался Яго, чтобы внимательно рассмотреть архиепископа, в задумчивости облокотившегося на подоконник и глядевшего в сад, держа в руках, пораженных артритом, этрусскую монету. Священнослужитель был сухопар, с реденькой, будто прореженной, бородой, с ввалившимися щеками, в нем чувствовалась былая живость и ум, пытливый и ненасытный. Церцер деловито подошел к Яго:

— Яго, по твоей просьбе светлейший готов взглянуть на письмо заложницы короля, принцессы Субаиды бинт Умар.

Четыре пары глаз пристально смотрели на него. Закутанный в свою пурпурную мантию, архиепископ походил на мумию, готовую к погребению. Его голос, однако, был внушителен и звучал как бы свысока, хотя тон был дружеским:

— Сын мой, мне представляется, что твой вклад в спокойствие этого королевства так же необходим, как и предопределен свыше, и что дела твои по праву достойны нашего участия. Должен сказать тебе, что после веков опустошительных распрей Кастилия пребывает в евангельском мире и гармонии, а мы, советники дона Альфонса, стараемся лишь защитить и поддержать его. Ты находишься в обществе трех самых верных поверенных в этом деле: здесь хранитель королевской казны Самуэль де Уэр, сеньор Нуньо, секретарь Совета Кастилии, и я, исполнительный советник. Так что то, о чем здесь говорится, представляет государственную тайну. Нами руководит только стремление к благу нашего королевства. Покажи нам это письмо, прошу тебя.

Яго, тронутый обращением архиепископа, вытащил из кармана пергамент, обвязанный бечевкой, и вручил его канонику Фуэнтесу. Последний вытащил из рукава увеличительные стекла, а архиепископ велел:

— Преподобный Нуньо, прошу, переведите это на язык христиан.

Каноник Фуэнтес укрепил на носу очки и приблизился к канделябрам. Монотонным голосом он перевел арабские выражения из послания Фатимы с таким тактом, что опустил подробности о погоде в Гранаде, о султане Юсуфе, а также о неизвестном Коране аль-Мутамида — возможно, потому, что не понял, о чем идет речь, — остановившись особо на отрывке о ненавистных лазутчиках, а также о неслыханных кознях брата Ламберто, что вызвало у присутствовавших настоящую оторопь. Изумленный архиепископ со скрипом поежился в своем кресле.

— Вот, сукин сын, лицемер в подряснике, — процедил он сквозь зубы, и в этой реплике выразилась скрытая неприязнь к королеве и всем ее приспешникам.

Однако он тут же дал прозорливую оценку, ободрившую врача, который лишний раз удостоверился, что эта старая церковная развалина в курсе всех запутанных политических интриг в Кастильском королевстве.

— Письмо, похоже, написано искренне, и предмет не представляется таким уж пустяковым. Как все вы заметили, он вполне вписывается в противостояние между королевой Марией и ее сыном принцем Педро и доньи Элеоноры де Гусман с ее незаконнорожденными детьми.

— Примем это к сведению, здесь совершенно ясно показаны их намерения и неблаговидные цели, — возмутился дон Нуньо. — А если так, то их надо пресечь. Эта хитрая женщина намерена показать нам всем, что следы ведут в Гранаду. Что за безумие овладело королевой, светлейший? Трудно найти кого-нибудь более изощренного в кознях и ехидстве.

Епископ деловито оценил его замечания и печально заявил:

— Она не устает попирать авторитет короля, своего супруга. Но в Кастилии не бывать еще одной гражданской войне. Никогда! Ни беспорядков, ни опустошенных полей, ни гибели невинных, ни ужасного вида сожженных деревень и городов! — Тон прелата был страдальческим, он даже возвел глаза к небу.

— Как бы то ни было, мой сеньор, нам стало известно о тайном продвижении нескольких фанатиков, что это письмо и подтверждает.

— А знаете ли, сеньор Самуэль, сколько их в гранадском султанате? — спросил епископ и сам же ответил: — Несколько тысяч, и по этой причине невозможно уследить за каждым в отдельности. Несомненно, все указывает на то, что они могут попытаться вывести из равновесия ситуацию в королевстве каким-либо громким и впечатляющим убийством. Или сомневаетесь?

— Похоже и очевидно, королева стоит у истоков заговора, монсеньор, — изрек Церцер. — А след от нее ведет к матери Гиомар и в итоге к этому монаху, послушной кукле в руках обеих. А что они замыслили, мы не знаем.

— Не будем себя обманывать. Эти люди готовы услужить тому, кого ведет лишь ненависть, — определил каноник. — Эта развратная португалка превратила свою келью в Сан-Клементе в пристанище блудниц, а принц — безответственный и больной парень, которому далеко до благородства своего отца. И от этой провидицы, доньи Гиомар, я также жду любой подлости. Одержимая дева морочит голову простонародью и многим влиятельным людям, как ей заблагорассудится.

Возмущенный прелат прервал их, заговорив о возможных осложнениях:

— Всего более мне отвратительно, друзья мои, что нечестивая королева и ее гнусные пособники готовы без всяких сомнений послужить врагам нашей веры, чтобы нанести вред королю, их господину. Мало того, что она покинула его супружеское ложе, так еще выставляет напоказ, будто ядовитые шипы, штандарты Португалии, которые адмирал вывалял в тине Гвадалквивира после победы над ее отцом в самом Лиссабоне. Она уже пыталась испортить отношения между Гранадой и Кастилией отравлением заложницы, но сейчас, судя по этим новым данным, готовится нечто воистину вероломное. Видит Бог, нет возможности терпеть своеволие этих злокозненных женщин.

— Вы могли бы предупредить ход заговора своей властью, светлейший, арестовав монаха. А на основании этого документа предпринять церковное расследование его передвижений в Гранаде. Потом устроить суд, который выведет многих на чистую воду, — предложил королевский казначей.

— Как раз суд отвергнет свидетельство, подписанное иноверкой. Для разоблачения надо искать другую форму, законную и неопровержимую.

— Может, подвергнуть этого лживого монаха пытке? — спросил каноник. — Колесо и щипцы развяжут ему язык. Сговор с врагом, иноверцем — достаточная вина.

— В этих королевствах Испании еще нет инквизиции, не забывайте. Однако у нас достаточно других возможностей.

— Тогда что вы предлагаете, сеньор? Время не ждет, — сказал дон Нуньо.

В комнате повисла напряженная пауза. Архиепископ Санчес, приложив указательный палец к бороде, задумался, словно погрузившись в плутания по иным мирам. Потом произнес загадочным тоном:

— Мне пришел в голову способ не менее коварный, чем их, хитрость, против которой нет средства, однако христианская по сути и перебарывающая измену. — На его лице играла лукавая улыбка.

— Какой же, светлейший? — В Яго, до сих пор хранившем молчание, проснулось любопытство.

С задумчивостью и с гримасой сомнения архиепископ побарабанил своими узловатыми пальцами по креслу, потом усмехнулся и решительно произнес:

— Исповедь! Святое Таинство покаяния, дети мои.

Все присутствующие онемели от удивления. Заявление церковного иерарха вызвало естественное замешательство и недоуменные переглядывания. Участники совещания не понимали смысла сказанного и были смущены его необычностью. Что он имел в виду? Тем более что глаза архиепископа ехидно заблестели. После паузы он продолжил, выразительно жестикулируя тощими руками:

— Все просто, практично и остается в тайне. Лишние уши только парализовали бы язык этого монаха, грязного и жирного бурдюка, мешка с нечистотами, — спокойно пояснил он. — Я вызову монаха в капитул под предлогом того, что меня интересуют его дела по вызволению пленных. А между делом вверну ему про слухи, обвиняющие его в контактах с заговорщиками из