день, и я сорву с вас маску, — произнес лекарь в ярости. — Богом клянусь!
И тут случилось нечто, заставившее его окончательно потерять самообладание. Провидица, лицо которой, почти прозрачное, было покрыто жемчужинами пота, вперила в него испепеляющий взор. Она смотрела уже сквозь него, когда бросила странную фразу на латинском, которая, несмотря на шум толпы, будто стрела, пронзила его мозг:
— Ad necem ibis! [153]
Не веря ушам своим, онемев от возмущения, он не нашел что ответить и глядел на донью Гиомар с каменным выражением лица. Однако в мозгу крутилось это «ad necem ibis», которому он не мог поверить. Что скрывалось за этой непонятной угрозой? Ad necem ibis. Умереть — почему? Она выдает желаемое за непременное или угроза реальна? Может быть, эта женщина чувствует, что он замешан в дело о бастардах короля Альфонса? А может быть, она прознала о поисках библиотеки и жаждет убрать соперника?
Ошеломленный, он перебирал одну догадку за другой. Богомолка с угрожающей гримасой плюнула ему под ноги и повернулась спиной. Молодой человек не успел обдумать случившееся, как двери Алькасара раскрылись настежь и оттуда появилась грозная королевская гвардия, будто ждала именно этого момента для придания законной силы чудовищной расправе. Офицер в шлеме и кольчуге, верхом на лошади, вытащил шпагу и взмахнул ею, будто святой Георгий своим разящим мечом, что вызвало панику на кафедральной площади. Он пришпорил коня и без всякого разбирательства приказал разогнать толпу. Убийцы в страхе дернулись в сторону соборных стен, ища защиты у капелланов и обожаемой донны, но после нескольких маневров место было расчищено от трусливого отребья, при этом несколько человек были задавлены солдатскими лошадьми, храпевшими и пугавшимися искр, которые ветер разносил по мостовой.
Командир отряда скакал с поднятой шпагой в толпе буянов. Когда он оказался перед входом в собор, донья Гиомар властным и льстивым жестом привлекла его внимание и, указав на Яго, заявила:
— Капитан, этот — один из зачинщиков. Он должен быть наказан!
Яго в отчаянии не знал, как поступить. Конь офицера встал на дыбы, всхрапнул, и седок, вскинув шпагу, ударил врача плашмя в шею. Тот даже не успел отшатнуться, только услышал жуткий посвист, где-то вдалеке хохотнула богомолка, перед глазами мелькнули конские копыта. Тут он почувствовал острую боль в руке и рухнул на камни, уже чуждый всему окружающему. Погрузившись в какой-то темный и путаный колодец, он завис в пустоте. Боль заслонила все.
— Расходитесь! — крикнул офицер. — Идите по домам! Это приказ!
Площадь опустела. Зачинщики побоища бежали. Беспорядки на этом закончились. Над площадью повисло зловещее молчание, будто на поле боя. Фанатики, еще охваченные инстинктом разрушения, быстро растворились в боковых улочках, и открытое место превратилось в небесный Армагеддон, где воинство Агнца одержало верх над ордами Антихриста.
Кровавая охота за евреями закончилась вполне предсказуемо. Господь отвернул свое лицо, скрыв его в какой-то части небосвода, где царили только свет и разум.
Но, подобно разбитой стеклянной чаше, мир в когда-то приветливом ко всякому жителю и гостю городе рассыпался на тысячи осколков.
* * *
Когда колокол отзвонил вечерню, со двора капитула выехал возничий на колымаге с высокими бортами, несколько служащих альгвасила подобрали раненных в стычке, среди них был и Яго, и побросали на телегу. Телега повезла всех, жалобно стенающих, по дороге к лагуне Птичьих стай, где возница с той же степенью сострадания освободил телегу от содержимого, а затем исчез в ближайших кварталах. Те, у кого хватало сил передвигаться, с трудом выползали из вонючей мусорной ямы. Яго также стал собираться с силами, чтобы выбраться из нестерпимой вони и грязи нечистот.
Голова кружилась, ночь не предвещала ничего хорошего, его ждала лишь смерть, если он останется здесь. Холод и слепой подсознательный страх перед крысами заставили его как-то прийти в себя. Рывками, с дикой болью в плече, он отполз в сторону, чтобы крысы, гнездившиеся между камней, не приняли его раненое тело за аппетитного покойника. Испытывая тошноту, он пополз в сторону ручья с темной водой, полной мертвых грызунов, ища свет в ближайших домах, надеясь на помощь их обитателей.
Тут его отвлекла какая-то возня и писк; в слабом отсвете белых стен он стал свидетелем странной грызни в колонии хвостатых тварей. Часть из них, с серыми шкурами, по-видимому, прибывшая недавно на каком-нибудь датском корабле, атаковала многочисленную группу черных крыс; при этом голодные пришлые особи, разя острыми резцами, одерживали верх над местными, пополняя свалку бессчетными трупиками с длинными и облезлыми хвостами.
Яго окончательно пришел в себя. Он всегда был склонен поразмышлять над природными явлениями и редкими феноменами; и на этот раз он не мог не подумать о том, что прекращение чумной заразы совпало с бурей в конце августа, однако при этом имела место высокая смертность черных крыс, которые исчезали с мусорных свалок, изгоняемые из своих природных убежищ другим видом крыс с серыми шкурками.
Ночь раскинула свой черный плащ, скрывая в его смутных складках созвездия, которые отказались созерцать случившийся кошмар. Яго Фортун, уже на ногах, словно потерпевший крушение одинокий моряк, шатаясь, двинулся по длинному косогору в сторону ближайших домов. Тошнило, дышалось с трудом. Он падал, снова приподнимался над травой, его обуревал животный страх быть принятым за грабителя. Невозможно было сдержать судорожный кашель, он прижал голову к груди, при этом по лицу потекла кровь, а боль была непереносимой.
В этот момент к мусорной топи неторопливо приблизилась цепочка неизвестных. Он остановился и заполз в кусты ежевики, затаив дыхание и глядя на фонари, мерцавшие вдали. Они то сходились, то расходились, отступали и продвигались дальше, что было подозрительно. Тем не менее он сохранял хладнокровие.
Если его найдут здесь — кто бы то ни был: шайка воров или гвардейцы Совета, — он погиб. В отчаянной тиши послышался резкий лай одинокого пса, далекие шаги, какие-то непонятные голоса, и вдруг он вздрогнул от крика за его спиной. Глаза, к его ужасу, ослепил сноп света, человека за ним не было видно. Только чья-то длинная рука за нервно дергающимся светильником у его окровавленного лица и чей-то взволнованный голос.
«Это конец, Господи», — мелькнула мысль.
— Он здесь, нашел! — послышалось в ночной тишине.
Силы окончательно покинули Яго, мозг в этой исполненной беды ночи отказался принимать новую порцию отчаяния. Он страстно захотел одного: чтобы наступил новый день. Но пока оставалось только в ужасе смотреть на бьющий в лицо свет фонаря. Его танец в море тьмы не оставлял ему надежды на спасение.
Он молил небеса о каком-нибудь темном закоулке, где никто бы его не тронул и можно было бы спокойно умереть. Затем он соскользнул в пропасть беспамятства.
Повозка с мертвецами
Ясный и нежный свет коснулся его век, они медленно раскрылись.
Яго лежал голый; его левая рука была тщательно и умело перевязана. Он пощупал плечо и почувствовал тугую повязку, пахнущую лекарством; на столике стыла миска с бульоном. Голова не болела, но кружилась, да и лихорадки не было. Щетина была такая, будто он несколько дней не брился.
Он приподнялся и разглядел — взглядом неуверенным и мучительным, — что, слава Богу, находится в одном из отделений своей больницы.
— Как я сюда попал? — пробормотал он в полузабытьи. — Что со мной было?
— Ну, просто тебе еще рано умирать, — послышался голос Церцера, который и был его врачом.
Вид старого советника несказанно успокоил и обрадовал больного. Яго переспросил его о причинах своего плачевного положения, и, когда тот напомнил ему про расправу, которая произошла, как оказалось, четверо суток тому назад, память восстановила все кровавые события до малейшей детали. Обращенный иудей рассказал, что о его исчезновении сообщил Ортегилья, после чего они организовали поиски в топях Птичьих стай, откуда его перевезли в больницу, где он и провалялся все эти дни в бреду и жару. У него было повреждено плечо, сильно поврежден затылок, так что его пришлось усиленно лечить.
— Королевская гвардия действовала запоздало и несуразно; они сами были как свирепые демоны, — сказал Яго. — Какое несчастье!
Советник, сам удрученный убийствами и жестокостью, сказал:
— То, что произошло, имело серьезные последствия. Трибунал, который был учрежден благословенной памяти королем Альфонсом, по настоянию разгневанного руководства больницы, прежде всего дона Николаса, а также великого раввина синагоги, приказал провести расследование, так что некоторые из самых жестоких участников убийства все-таки дорого заплатили.
Церцер обстоятельно рассказал о том, как троих участников избиения — сутенера из Алькалы, гасконского торговца с темным прошлым и еще одного кузнеца, о котором поговаривали, что у него самого семитская кровь, — арестовали на следующий же день, выставили к позорному столбу у Сан-Франсиско для публичного осуждения, а на рассвете повесили на зубчатой стене ворот Голес под рокот толпы, недовольной решением короля.
— Это хотя бы на время приостановит нападения на несчастных евреев, — горестно рассудил Яго и спросил: — А тело Исаака, что с ним сталось?
Церцер, который тоже был другом погибшего врача, помрачнел и с трудом выговорил:
— Вскоре после того, как очистили площадь от разгоряченной толпы, раввины сняли тела со стены синагоги и со всеми церемониями похоронили на своем кладбище. После траура, молитвы «Шма Исраэль» [154], дни и ночи там слышен плач. Такая ужасная и нелепая смерть.
Губы больного задрожали от гнева, и он простонал:
— Пусть сатана выжжет им нутро, этим тварям бездушным и тем, кто их науськивал.
— Да, происшествие ужасающее, — сказал Церцер. — Это случается с христианами — в них просыпается языческий дух, какая-то потребность в ненависти, которую они вымещают на еретиках и евреях.
Раненый в волнении забормотал:
— Это было дикое и преднамеренное убийство! Эта лицемерная тварь и ее шут — вот кто должен ответить за злодейство! Но ясное дело, — он застонал и покачал головой, — никто не посмеет обвинить их, пока они под защитой королевы.
— Не обманывайте себя, Яго, друг мой. Конечно, их подлая роль велика, но они не единственные. На этот счет кое-кто имеет свои интересы. Вспомним, к примеру, о еврейской собственности, на которую давно зарится церковь, или непогашенные долги, взятые дворянами или короной. Понимаете?
— Обычная история. Золото будит страсти и хоронит разум.
— А еще горячит кровь у должников, — добавил советник. — В эти дни король поднял налог до сорока мараведи с каждого еврея, и великий раввин, чтобы утихомирить страсти, простил огромный заем, который дон Педро потребовал у Симона Леви на вооружение флота. А флот потерпел сокрушительное поражение близ Уинчелси. Это убийство кое-чему послужило.
Наш бедняга Исаак отдал свою кровь на утоление жажды ненасытного двора. Бог да примет
