предел первому и дать исходную точку для движения второму. Старому веку нет хода в новый — перед ним стена. И новому веку нет возврата к старине — стена за спиной повелевает ему идти только вперед.

Устная при жизни Мухаммада, закрепленная письмом в краткий час правления его прямых последователей, священная Книга-преграда отбрасывает покушения на еще слабое государство ислама со стороны детей века Незнания, разоблачая их неправедную жизнь; приверженцев учения об исцелении она учит новым правилам общественного и личного поведения.

В таком случае эта стена и является той «непереступимой преградой» (барзах) меж двумя морями, горьким и сладостным, о которой говорится в 25 суре мусульманской святыни. У слова барзах есть и другое значение: промежуток между смертью и воскрешением человека для Страшного Суда.

В свете сказанного первичное значение слова сура (глава Корана) — «ряд в каменной стене» уже не «повисает в воздухе», как сейчас, а логически оправдано. Камни этого ряда — отдельные стихи, представляющие собой откровения, знамения Божьего всемогущества.

Закон для верующих, мощное оружие побивания грешных жертв сатаны. С таким пониманием смысла имени «Коран» согласуются и многозначительный образ горького и сладостного морей, разделенных непроницаемой преградой (барзах в 25 суре), и то обстоятельство, что Аравии поры Мухаммада были известны предания о народах Гога и Магога, отгороженных от обитаемого мира мощной глухой стеной.

Развивая последнее замечание, нужно сказать, что многое в Коране, включая образы, было близко аравитянам как отражение окружавшей их действительности. Во-первых, откровения дарованы на «чистом арабском языке» (сура 26); дышавший высокой поэзией язык речей пророка уже сам по себе привлекал сердца народа, неравнодушного к стиху (об этом неравнодушии можно судить по воспоминаниям О. И. Сенковского, путешествовавшего в начале XIX века по арабскому Востоку). Далее, внимая описанию ночи Могущества, в которую был ниспослан Коран

Полна торжественным покоем Она до утренней зари…

(СУРА 97),

слушатели мысленно сопоставляли блаженную картину с воспоминаниями о бесконечных ночных сражениях между арабскими племенами, когда ярость противников и вездесущая тревога собирали обильную жатву. Коранические изображения рая напоминали о благоуханных садах и прохладных водах города Таифа, возникавшего в аравийской пустыне, как мираж; описания ада били в лицо огненным ветром, несшимся с безжизненных песков аравийской «Пустой Четверти Полуострова», ар-Рубъ аль-Хали. Конечно, как всякое высокое учение, ислам, его Слово — частицами собиравшийся, росший Коран имели немало врагов. Но сила естественного развития здорового организма постепенно сминает препятствия. Враги могут оставаться, но, способные погубить росток, они бессильны перед возмужавшим соперником.

Преходящесть учения говорит о его ложности, вечность — о его истинности. Ислам, пройдя через беспокойные столетия, обрел неумирающую жизнь.

Блистательные знатоки — живые люди, поэтому они способны ошибаться. Если не следовать за высказыванием учителей, а вести самостоятельное исследование, то вслед за именем «Коран» ряд слов этого же круга понятий раскрывает перед нами свою истинную природу. Дело в том, что с течением времени та или иная частица языка может менять содержащееся в ней значение — наша работа «Ороксология» приводит многочисленные примеры этого, — но современная наука обычно принимает поздний смысл за первоначальный. Строгие судьи филологических решений — грамматика, фоно- и лексогенез обязывают считаться с их показаниями и тогда мы получаем следующие тождества, представляющие исходное значение:

ислам — «исцеление» (отдельной человеческой души и всего народа), то есть превращение больной части человека, общества в здоровую, следовательно, созидание цельной личности и цельного круга людей (народа);

муслим (мусульманин) — «исцелитель». Это значит, что, приняв религию ислама, человек должен стараться приобщать к этому вероучению других;

амир (эмир) — «получающий приказы». Амир алъ-муминин, начиная с 60-х годов VII века, когда возникла первая мусульманская династия (Омайядов), стало пониматься как «повелитель правоверных» (то есть халиф). Но тридцатью годами ранее это — «получающий приказы от надежных» (то есть ближайших сподвижников покойного пророка Мухаммада) на посту главы мусульманской общины;

халифа (халиф, правитель мусульманского государства) — «то, за чем следуют». Руководимый советом, состоящим из первых мусульман, вынесших на своих плечах всю тяжесть борьбы за торжество ислама, глава общины Мухаммада на первых порах безлично олицетворяет собою религиозно-державное начало, за которым надлежит следовать всем правоверным;

дин — «суд». Именно в таком значении это слово употребляет сура, поставленная в Коране на первое место (ее название: «Открывающая Книгу», по времени же ее произнесения она сорок восьмая). Указанное понимание поддерживается через арабское мадина (ма-дин-а, сирийское до-арабское с ассимиляцией мдитта) — «город», буквально «место суда» (осуществляемого крупным или мелким правителем в своей столице). Сюда же следует отнести арабское ханиф ад-дин — «судящий здраво».

Проникновение в глубь слова позволяет восстановить стершиеся под воздействием времени либо чужой руки подлинные страницы истории.

* * *

Помещаемый ниже текст Корана представит яркие картины:

клятвы —

Клянусь Я теми, перед кем предстали души чистых, скверных,

Кто сонмы душ исторг из тел благочестивых и неверных,

Кто, дело выполнив, плывет небесной высью голубою

И в небеса на Суд влечет людские души за собою!

(СУРА 79),

Я небом, где созвездия трепещут,

Клянусь, и Днем для всех мужей и жен,

Свидетелем из тех, кто не клевещут,

И тем, о ком свидетельствует он!

(СУРА 85),

Для клятвы — денница и десять священных ночей,

И ночь, где мгновения мрака текут, как ручей…

(СУРА 89),

День Страшного Суда —

Когда падет на солнце мрак, померкнут звезды в небесах,

И горы с мест своих сойдут, когда в сердца проникнет страх

И десять месяцев подряд присмотра будут лишены

Верблюдиц сужеребых стан

и те, кто быть при них должны,

Когда животные взревут, сойдясь нестройною толпой,

И взбунтовавшихся морей затопит землю вал слепой

(СУРА 81),

Когда небеса распадутся, рассыплются звезд жемчуга

И каждое море, восставши, свои разорвет берега,

Не станет под водами пастбищ, селений и диких трущоб,

Когда из глухих подземелий за гробом поднимется гроб.

(СУРА 82),

ад и рай —

Геенна — преступным засада, она нелегка,

Вернутся к Суду и в геенне пребудут века.

Не встретят их там ни прохлада, ни влаги глоток,

Там гноем поят и еще поднесут кипяток.

Расчет — по заслугам: они-то не ждали Суда

И знаменья Господа ложью считали всегда

Мы все записали и в записи тесно словам.

Вкусите! Мы кару прибавим единственно вам.

Но место спасения вечно для праведных есть:

Сады, виноградные лозы, которых не счесть,

Там дев полногрудых плывет за четою чета

И сладостной влагой наполненный кубок — у рта.

(СУРА 78),

О Неотвратном, Тягостном к тебе дошла ли весть? —

На лицах унижения следов не перечесть.

Томимые усилием, они горят в огне,

Питье им — влага жаркая, мучение вдвойне,

Колючее растение дается в пищу им,

Едок не поправляется и голодом томим.

И — лица счастьем светятся, таким не быть в аду,

Трудом своим довольные, в возвышенном саду,

Где гам тебе не слышится, где нет пустых речей.

В саду струится свежестью пронизанный ручей.

Там чаши и седалища — готовятся пиры —

Подушки там разложены, разостланы ковры

(СУРА 88),

Тем, кто считает стихи Корана плодом претенциозного сочинительства Мухаммеда и позднейших правок, следует задуматься о самой природе человеческого творчества. Ни один художник в широком смысле этого слова — поэт, живописец, музыкант, ваятель, зодчий — не созидает вне вдохновения, делающего его произведение вечным. Когда свершение не одухотворено, а вымучено или же бездумно слеплено, оно представляет собой ремесленную поделку, умирающую одновременно со своим изготовителем либо раньше. Двадцатый век представил множество

примеров этого. И сколько ни тщатся поклонники хрупкой преходящести поставить ее рядом с вечностью, выдать низменный бред за высокую речь сердца — усилия напрасны, суд времени строг.

Творцу истинных ценностей нужно обладать богатством житейских наблюдений и честностью души. Но главное для него — вдохновение. Оно посещает избранных, единицы среди миллиардов человеческих сердец, отворачиваясь от громадного большинства. Люди росли рядом, в одинаковых условиях, даже, бывает, произошли от одних и тех же родителей — а гением оказался один, остальные не оставили миру ничего — недаром, видно, слово «гений» произошло от арабского джинн — «дух, витающий в пустыне».

«Вдохновение». «Одухотворенность». То и другое создано словом «дух», лежащим в их основе. Речь идет о духе творчества. Но что это такое на вид, на вкус, на ощупь? Этого представить себе нельзя и отсюда начинается сомнение: почему мы считаем, что наша человеческая наука знает все или по крайней мере много? Если все — академии наук следует закрыть. Если много, то это относится прежде всего к точным наукам с их умными приборами, с их кораблями, плывущими в заоблачных высотах; что касается так называемых гуманитарных областей, то их достижения часто находятся на уровне знаний средневекового летописца.

Дух творчества не поднимается из-под земли, не влетает с улицы в раскрытое окно, а нисходит, следовательно, дается свыше. Что же находится в этой выси, чья неистощимо щедрая, но и неподкупно строгая рука дарует волны творческого духа избранным? Следует естественный ответ: вдохновение посылается высшим творящим началом, создавшим Вселенную с ее мирами растительным и животным. Народы именуют это начало по-разному, на русский язык оно переводится одинаково: Бог. Фоногенетически в этом наименовании заложены два понятия, величие, милосердие. То есть речь идет об исходных свойствах, которыми прежде других отметилось верховное начало в раннем человеческом восприятии.

Материалистически объяснить происхождение творческого духа невозможно, и того, кто действительно ищет истину, приведенное выше рассуждение способно убедить в этом. Материалистическая «теория познания», превращаемая жрецами ее в аксиому, необходимо ограничена и потому не может считаться строго научной. В свете непредвзятых исследований она теперь скорее представляет лишь исторический интерес.

Итак, одухотворенность, которую, отнюдь не стремясь повторить церковное определение, следует назвать «сошествием святого духа», посещает избранных: творящее начало Вселенной как бы приобщает их к себе, даруя счастье созидания вечных ценностей. Но художник, многообразные проявления которого названы выше, все-таки творит в более или менее замкнутом мире, определяемом его творческим любопытством. В отличие от него другой избранник вдохновения — пророк обнимает сердцем и словом все существующее: историю природу, мир человеческого поведения и общественных отношений» место человека во Вселенной, место Вселенной в человеке.

Сказанное убеждает в том, что аравийский проповедник Мухаммад с полным основанием мог считать Коран — высшее чудо в его жизни, как он говорил — созданием Бога. Действительно, вдохновение, исходившее от верховного творческого начала мира, подсказывало ему новые и новые мысли, очищало и укрепляло его душу и это позволило смертному человеку оставить людям бессмертное — священную книгу Корана и вероучение ислама — Исцеления.

* * *

На страницах «Жизни Магомета» Вашингтона Ирвинга можно видеть следующие описания внутреннего облика аравийского пророка:

«Несмотря на свое торжество (после овладения Меккой. — Т. Ш.) он отвергал всякие почести, относящиеся лично к нему, и не присваивал себе царской власти. «Почему ты дрожишь, — сказал он человеку приблизившемуся к нему робкими, нетвердыми шагами, — чего боишься? Я не царь, а сын курайшитки (женщины из племени Курайш. — Т. Ш.), которая ела мясо, сушеное