скрутили руки, но если бы они у нас даже и не были связаны, мы бы тебе свободы не дали. Сказочку, видно, ты не знаешь про то, как хвост змеи камнем прижало к земле и не могла она высвободиться, а мимо в это время шел горец. Змея взмолилась: «Смилуйся, добрый человек, освободи меня, я, может, тебя отблагодарю». Он возьми да и освободи ее. А змея и говорит: «Я ужалю тебя своим ядовитым жалом!» — «Зачем же? — спрашивает горец. — Я ведь тебе добро сделал, от смерти спас!» — «Не могу я иначе, — зашипела змея, — норов у меня такой».
Глава пятая
На острие кинжала
Наутро Исмаил решил показать чужестранцу своих людей и потому вызвал к себе племянника, того самого бывшего царского офицера Сулеймана, который теперь стал у него командиром отряда.
Сулейман вошел злой как черт. Всю ночь он мучился зубной болью и досадовал на то, что дядюшка с эдакой радостью встретил турок, с которыми он, Сулейман, воевал под Эрзерумом, где был ранен, и которых ненавидел поэтому, как своих кровных врагов.
— Пока гости будут завтракать, — сказал Исмаил, — вели построить на площади весь отряд.
Сулейман, ничего не ответив, молча вышел из сакли…
Ел Исмаил всегда с удовольствием. Он предпочитал сушеное мясо и считал глупцами тех, кто употребляет в пищу свежее мясо. С осени в его доме всегда резали двух-трех бычков и заготавливали сушеного мяса.
Турки тоже не отставали от хозяина в чревоугодии. Но трапезу вдруг прервал турецкий солдат. Он вошел и что-то зашептал на ухо Ибрахим-бею.
Юзбаши выслушал его и сказал, обращаясь к хозяину:
— Он говорит, что часовые задержали трех подозрительных людей. Вчера, в твоих владениях.
— Пусть приведут их во двор, посмотрим, кто это попался в наш капкан, безобидные зайцы или матерые волки! — потирая лоснящиеся жиром ладони, проговорил Исмаил.
Всех троих, в том числе и Хасана из Амузги, вывели из хлева на свет божий и доставили во двор к Исмаилу.
Изрядно набив желудки, Исмаил и его кунак вышли на балкон и спустились по лестнице. Ковыряя в зубах, Исмаил еще издали воззрился на пленников. Подойдя поближе, он сказал солдатам, показывая на Аждара и Мирзу, которые подобострастно улыбались ему, взглядом моля о снисхождении и прощении:
— Этого и этого развяжите! Они мои люди. Ну что, нашли, мерзавцы? А ты кто? — не дождавшись ответа, обратился он к третьему.
Хасан из Амузги глянул на него, Исмаил прищурился, немного отступил, посмотрел, еще приблизился.
— Ну что так вылупился? — спросил Хасан из Амузги.
— Да, я самый.
— Хасан из Амузги?
— Как видишь, нам пришлось еще раз встретиться.
Хасан из Амузги имел в виду случай, что свел их некогда на ближних пастбищах. Он тогда угнал у Исмаила целую отару овец и поделил ее между бедняками.
— Вот так встреча! Матерый волк попался в капкан! — довольно потирая руки, сказал Исмаил. — Эй, Саид Хелли-Пенжи! — позвал он. С верхнего этажа, еще сонный, спустился Саид. — Узнаешь?
— Еще бы!
— Кто бы подумал, почтенный Ибрахим-бей, что нам так крупно повезет. Теперь-то уж я верю, что удачи будут сопутствовать нам всюду!
— Развяжите мне руки и дайте поесть, как полагается в гостеприимном доме, — повелительно бросил Хасан. — И если ты думаешь, что так просто было взять Хасана и скрутить ему руки, то ошибаешься, Исмаил.
— Я удивляюсь…
— Прикажи развязать мне руки. Я к тебе и ехал. Есть дело!
— Развяжите! — приказал Исмаил и добавил, обращаясь к Саиду Хелли-Пенжи: — Отведи его, там в кунацкой много еды. Я для тебя курицу приготовил, на которую еще и петух не прыгал, кунак ты мой дорогой, ха-ха-ха, — злорадно осклабился Исмаил. — Да смотри, Саид, если упустишь такую добычу — шкуру с тебя сдеру!
— Понятно, — буркнул Саид и повернулся к Хасану: — Поднимайся давай. Отсюда-то уж ты никуда не убежишь. У ворот часовые и вокруг дома тоже.
Исмаил тем временем поманил к себе Мирзу и Аждара, ошарашенных тем, что всю ночь с ними и в самом деле просидел Хасан из Амузги собственной персоной. Сейчас они простить себе не могли, что так опростоволосились: шутка ли, за эдакую добычу можно было отхватить целых три сотни овец!..
Высказав все, что он думал о своих нукерах, Исмаил несколько поостыл и даже снизошел до того, что прислушался к совету Аждара и согласился дать ему два десятка овец, с тем что Аждар пойдет с ними в Куймур и попытается во что бы то ни стало раздобыть злополучный коран.
Мирза с Аждаром ушли. Исмаил с Ибрахим-беем отправились на площадь, где, как доложил офицер-племянник, их уже ждал построенный для смотра отряд. Уходя, Исмаил строго предупредил часовых, чтобы глаз не спускали с пленника.
— А кто он такой? — заинтересовался Ибрахим-бей.
— Дьявол, причинивший мне немало бед. И всем шамхалам да и князьям тоже.
— Большевик?
— До мозга костей!
— А почему же ты обошелся с ним, как добрый хозяин, даже к завтраку пригласил!
— Хороший кот, поймав мышь, съедает ее не раньше, чем вдоволь наиграется с ней! Хи-хи-хи…
— А ты, кунак, молодец! — Ибрахим-бей похлопал его по плечу.
На площади выстроилось около полутора сотен голытьбы — кто на конях, кто пеший… И вооружены они были по-разному: у одних в руках обрезы боевой винтовки с приделанными пистолетными ручками, у иных кремневые ружья времен Шамиля, берданки, сабли, кинжалы… Посмотрел Ибрахим-бей на этот сброд, покачал головой и улыбнулся, ударив плетью о голенище сапога со шпорами.
— Гм, да!
— На вид их не смотри, кунак, — довольно причмокнул Исмаил, поправляя на животе ремень с медной пряжкой и любуясь отчеканенным на ней царским орлом. — Драться будут до последнего зуба.
— Большинство же из них без коней.
— Кони будут… я уже отослал своих людей, пригнали табун с дальних пастбищ.
— А стрелять-то они умеют?
— Эй ты, гидатлинец Мухамед, — подозвал Исмаил одного из всадников. Это был горец с бородой, похожей на железный наконечник сохи, на голове у него красовалась папаха — так называемая сах-капа, похожая на стог сена. — Наш уважаемый гость сомневается, умеете ли вы стрелять. Что ты скажешь, умеете?
Гидатлинец вскинул голову…
— Чей ты боец? — спросил его Ибрахим-бей.
— Исмаила.
— Чей у тебя конь?
— Исмаила.
— Чье оружие?
— Нашего уважаемого Исмаила…
Гидатлинцы умеют шутить, умеют они быть серьезными, умеют и рассеивать сомнения. Мухамед — человек особенный даже среди гидатлинцев. Случилось как-то с ним происшествие, после которого его прозвали «Ни вот столечко». А было это вот как: сидел он с одним сирагинцем у костра и смеялся чему-то своему. Сирагинцу это не понравилось, показалось, что гидатлинец смеется над ним.
— Да разве я над тобой? — и гидатлинец закатился еще пуще.
— Надо мной ты смеешься! — настаивал сирагинец.
— Да нет же, что ты!..
— Неправду ты говоришь, надо мной смеешься!..
— Говорю тебе, нет!
— А я говорю, да!
— Ну нет же, поверь.
— Да!..
— Ах, не веришь? Так знай! — И Мухамед выхватил из ножен кинжал, отрубил себе кончик мизинца и сказал твердо: — Ни вот столечко я над тобой не смеюсь! Просто мне вспомнился случай один, с соседом моим он как-то приключился…
Гидатлинец повернул коня, припустил его, отъехал на порядочное расстояние, положил на выступ скалы грецкий орех, вернулся назад, спрыгнул с коня, зарядил ружье, лег на землю и, прицелившись, выстрелил… Орех на камне разлетелся на кусочки.
— Вот как мы колем орехи! — сказал Мухамед, вскочил на коня и встал в строй.
— Это неплохо! — одобрительно воскликнул Ибрахим-бей. — Совсем не плохо!..
Затем конники начали джигитовать. Мухамед отличился и в этом. Чего только он не вытворял на своем очень чутком и послушном скакуне. Движения их были согласованы. Казалось, все фигуры высшей джигитовки они творили одним дыханием, во всем понимая друг друга.
Но конечно же не все были такими мастерами. Однако необходимыми в бою навыками верховой езды обладал каждый, кто сидел в седле…
Хасан из Амузги с аппетитом поглощал остатки наготовленных для турок яств, нисколько не тяготясь присутствием Саида Хелли-Пенжи. Они долго молчали. Первым заговорил Саид.
— Удивляюсь, — сказал он, — как ты-то сюда попал? Мне, скажем, деваться было некуда, и к тому же турок в пути встретил, будь они неладны. А ты!.. Такой человек, о каких говорят «черту чувяки наденет», — и вдруг прямо в логово зверя!.. Неспроста, наверно? — И Саид, словно хлебосольный хозяин, начал услужливо потчевать нежданного гостя мясом ягненка, свежим пчелиным медом и бузой.[12 — Буза (аруш) — хмельной напиток.]
— Неспроста, говоришь, я здесь? Верно. Захотелось проверить, как ты ненавидишь Исмаила, — с усмешкой проговорил Хасан из Амузги, глядя Саиду прямо в глаза. — Помнится, ты готов был жизни не пожалеть, только бы отомстить ему…
— Я сказал тебе истинную правду, шкатулка у него.
— Очень уж ты легко позабыл своих спутников, убитых у Куймурской башни. Похоже, тебе все равно, чью кровь на себя принять, — только бы самому любой ценой выжить?..
— Но без книги с медной застежкой от этой шкатулки никакого толку! — словно бы оправдываясь, взмолился Саид Хелли-Пенжи.
— Быстро же ты меняешь шкуру. Хотел оседлать негодяя и сам оказался им стреноженным. Если бык запоздает накинуться, на него накидывается корова, так, что ли?
— Понимай как хочешь… — Досадно было Саиду Хелли-Пенжи слышать такие слова, но что поделаешь. Он помолчал, потом добавил почти шепотом: — Хочешь, помогу тебе бежать?
— Чем я обязан за такую твою заботу?
— Они идут. Подумай, я к твоим услугам… Берущий щедрее дающего — он возвращает…
Хасан из Амузги понял намек. Саида он знает. Этот человек без выгоды для себя на такое не пойдет. Предлагает помощь, — значит, и самому здесь не сладко, что-то и его тревожит. А может, совесть заговорила?..
В комнату вошли Исмаил и Ибрахим-бей. Удобно уселись на подушках, скрестив ноги, он стали молча наблюдать за Хасаном, который чувствовал себя так свободно, словно был дома.
— Вот какой у меня характер, — заговорил наконец Исмаил, причмокивая губами и разведя руки, — ничего не могу с собой поделать! Казалось бы, передо мной злейший и непримиримый мой враг, по которому давно плачет моя виселица… А я не могу быть яростным в своем гневе, потому что вижу перед собой человека. Даже предложил ему хлеб-соль…
— Хвала тебе, Исмаил, ты истинный горец. Хранишь обычай гостеприимства и великодушен по отношению к побежденному. Вообще-то одна ладонь не сделает хлопка! — сказал Хасан из Амузги.
— Вот, вот! Видишь, уважаемый Ибрахим-бей, он уже другую песню поет. Признает мои достоинства. Уж и не знаю, хорошо это или плохо, когда тебя хвалит недруг!..
— Ну как же не признать твоих достоинств, если ты один на всем свете можешь гордиться, что изловил меня. Ловкий ты, Исмаил. И коварный.
— Что верно, то верно, поймать его пытались многие! — закивал Исмаил.
— Что делать, бывает, крючок за дверью сам накидывается.
— Хасан из Амузги, ты, наверное, догадываешься, кто со мной и чьи это аскеры несли ночью караул?
— Единоверцы, суконные фески, которых ты ждал.
— Ты ведь тоже сын правоверного. Они пришли к нам издалека, чтобы помочь братьям по вере…
— Добра от них ждешь? Напрасно.
