что там глашатай объявит, какую еще печаль обрушит на наши головы…
Муумина тотчас выбежала за ворота. Вернулась она очень скоро и рассказала, что Юхаран сообщил, будто у него в сакле остановились важные люди, которые скупают кораны. За книгу с медной застежкой обещают особо высокую плату.
— Пятнадцать баранов.
— Да это же целое богатство! — воскликнул слепой Ливинд. — Слышите, почтенные, — пятнадцать баранов! И кончилась бы наша полунищенская жизнь за счет закията![13 — Закият — пожертвования мечети в пользу нищих.]
— Так-то оно так! — закивал головой Ника-Шапи.
— А что, добрые люди, — с улыбкой спросил Ливинд, — уж не медная ли застежка на нашей книге?
— Медная, медная, отец! — выдохнула Муумина, опередив явно чем-то взволнованных куймурцев — гостей отца.
— Неужто, дочь моя! Может, на этот раз аллах смилостивился и правда ниспослал нам удачу?! Шутка ли, такое богатство — целых пятнадцать баранов! Пяток из них мы прирезали бы. Мяса хватило бы на всю зиму, а из шкур сшили бы новую шубу. Остальных десять можно сберечь, весной они приплод дадут, пусть каждая овца хоть по ягненку принесет, и то сколько добра! — размечтался Ливинд.
— И не жаль тебе такую книгу! — сказал один из гостей.
— Жаль-то оно, может, и очень жаль, — развел руками слепой Ливинд, — да ведь и дочку мне жаль. Посмотрите, в какую ветхость пришла моя сакля, того и гляди скоро совсем развалится. А Муумина уже, видите, совсем взрослая. К тому же и белый всадник объявился, скоро…
— Прости нас, Ливинд, — прервал излияния слепого хозяина Ника-Шапи, поднимаясь с места, — ты так нас раззадорил своими мечтами, захотелось и нам у себя дома посмотреть — не залежался ли и там коран с медной застежкой.
— И верно, надо и нам посмотреть, — всполошились все гости, — человек мечтает — судьба смеется!..
Куймурцы разошлись. Отец с дочкой остались одни.
— Где наша книга, Муумина? — спросил слепой Ливинд.
— Вот она, отец, у меня в руках.
— Та самая, по которой Ника-Шапи читал? Не подменили ли ее ненароком?
— Нет, отец, никто не подменил. Я как вошла, сразу взяла книгу у Ника-Шапи.
— Отнеси, доченька, ее тем людям. Хоть и очень мне жаль расставаться с такой мудрой книгой, но делать нечего… Только бы она оказалась именно той, за которую хотят дать баранов!..
— А может, не надо этого делать, отец?..
— Как же не надо! Ведь если за нее и правда дадут столько добра, кончится наша бедность. И свадьбу тебе надо играть, приодеться тоже надо… Иди, дочка… Иди, а я буду молиться, чтоб книга наша оказалась той самой, за которую овец со двора Юхарана пригонят к нам.
— Хорошо, отец, я пойду!
— Смотри только, чтобы тебя не обманули. Боюсь я, как бы во всем этом подвоха какого-нибудь не было. За одну книгу и столько овец!.. Ну да ладно, иди.
— Иду, отец…
Муумина, с той поры как рассталась с Хасаном, очень переменилась. Теперь она все больше грустит. А как уйдет в лесок со своими четырьмя овечками, там, втайне от чужих глаз, чтоб подальше от недобрых речей, все упражняется в метании ножа. Раньше она бы ни за что не поверила, что это может быть так увлекательно. Наигравшись с ножом, Муумина прятала его в дупло дерева на опушке и снова задумывалась над тем, что ее ждет, шептала цветам и деревьям имя Хасана, напевала все одну и ту же печальную песню без слов. А то, бывало, сядет у речки и слушает ее неумолчное бормотание, горестно опустив голову. Дома тоже Муумина теперь была неразговорчива, и отец часто сетовал на ее молчаливость. Но потом она вдруг совсем неожиданно начинала вслух мечтать о будущем, обсуждать с отцом, как они заживут…
Словом, девушку будто кто подменил. В ней поселилось извечное чудо любви.
С прижатой к груди книгой Муумина побежала к сакле глашатая Юхарана, толстого старика с длинной седой бородой и вздутыми, как у зурнача, щеками. Он и в самом деле отменный зурнач, ни одна сельская свадьба без него не обходится.
Еще издали Муумина увидела, что у сакли Юхарана выстроилась длинная очередь, куймурцы решили попытать счастья — вытащили из сундуков всевозможные табтары.[14 — Табтар — книга.]
Муумина сразу увидела Юхарана. Он стоял на балконе второго этажа, у самой лестницы. А рядом топтались его щедрые кунаки. Овцы сгрудились во дворе под деревом. Муумина сначала не рассмотрела, кто эти люди. Но, приглядевшись попристальнее, она вдруг замерла. Нет, сомнения быть не могло. Подле Юхарана стояли те самые люди, которые пытались умыкнуть ее и от которых она спаслась благодаря Хасану!..
От ужаса Муумина побелела как полотно. Что же теперь делать?.. Ей стало ясно, что пришельцы ищут именно ту книгу, которую она сейчас держит в руках. Выходит, книга та представляет для них особую ценность. Не за медную же застежку злодеи готовы отвалить целых пятнадцать баранов? Не иначе, тут сокрыта какая-то тайна… И вдруг эта тайна связана с Хасаном? У Муумины с некоторых пор все думы о Хасане…
Девушка подняла глаза. По лестнице к Юхарану в этот миг поднимался Ника-Шапи. Он протянул потрепанную книгу. Застежка и на ней была медная, но…
— Нет, старик, не та у тебя книга, — покачал головой один из «искателей».
— Жаль, — с досадой проговорил Ника-Шапи. И вдруг, словно бы спохватившись, добавил: — Я, пожалуй, знаю, что вы ищете, и знаю, где это искать…
— Где? У кого?..
— У нашего слепца Ливинда. Очень мудрая книга. Я и сам с удовольствием ее читал…
— Как она могла попасть к слепому? — недоверчиво в два голоса спросили пришельцы.
— Не знаю, он говорит, что пророк ему ниспослал…
Муумина не слышала, о чем шла речь дальше. Она выбралась из толпы и бросилась бежать. Не ведая, куда и зачем она бежит, Муумина очнулась только там, где в тот раз укрывалась с Хасаном. Она теперь частенько забредала сюда, когда ей хотелось побыть одной. Сейчас Муумину привел сюда страх. «Нет, — решила она, — ни за что не отдам я им эту книгу! Ни за что!» И Муумина принялась палкой рыть между камнями яму. Вырыла, обложила ее сухим дерном, опустила книгу, прикрыла ее небольшим плоским камнем и засыпала яму. Осмотревшись вокруг и запомнив место, Муумина сровняла поверхность, завалила свежевзрыхленную землю камнями и только тут облегченно вздохнула. «Пусть теперь ищут!» — не без злорадства подумала девушка. В этот миг она была так хороша — сними с нее головной платок, чуть обнажи шею, и впору воскликнуть: «Не с нее ли писал своих мадонн великий Рафаэль!» Само небо, сама природа, одарив ее небывалым неизбывным очарованием, словно бы дали людям повод для размышлений о сути прекрасного…
И грянула беда
Слепой Ливинд лежал на тахте у себя на балконе и тоже думал о том, что, видать, судьба ниспослала ему совсем не простую книгу, — а то, что люди искали именно его книгу, не вызывало у старика никакого сомнения, — и потому, надо полагать, ищут его коран, что уж очень мудростей в нем много. Вон уж сколько дней Ника-Шапи читает, а мудрости в книге все не иссякают. Сколько в ней житейских наставлений, необходимых для человека, не лишенного разума и способного взять то, что дает ему книга. «Лучший памятник отцу — его сын, — вспомнилось Ливинду изречение из книги, — но это не значит, что сын не должен заботиться о доброй памяти отца». «А есть ведь сыновья, — подумал слепой Ливинд, — которые, если б знали, что отца постигнет нежданно скорая смерть, променяли бы его на кисет махорки… Чего только в жизни не бывает…»
Много, очень много мудростей в книге с медной застежкой. «Если ты вернулся в аул из дальней поездки, — сказано в книге, — можешь, и за это никто тебя не осудит, не являться туда, где была радость рождения сына, радость свадьбы или суннат — праздник обрезания. Но явиться со словами сочувствия в дом, где прошлась своим черным крылом смерть или хвороба тяжкая кого одолела, — твой человеческий долг. В этом твое лицо. Ибо, запомни, есть сакли, где ни разу не гремела свадьба, но нет такой сакли, куда хотя бы единожды не заглядывало горе горькое».
Вспомнились слепому Ливинду и такие слова: «Ссориться или попросту пререкаться с женой недостойно носящего папаху. Но если все же случится, что трудно тебе будет избежать ссоры, и тогда сдержи себя: выйди к друзьям, отвлекись. А вернувшись в дом, не вспоминай о причине ссоры. Жена поймет и оценит твою сдержанность и впредь постарается не досаждать тебе…»
Чем больше вспоминал слепой Ливинд мудростей из корана, тем горше делалась досада на то, что жизнь вынуждает его расстаться с такой книгой. Ну, а о том, что добрая эта книга может принести в его саклю горе и несчастье, Ливинд и помыслить не мог…
Неожиданный шум отвлек слепца от размышлений. На балкон поднялись Ника-Шапи и те двое, что прибыли за кораном. Это, понятно, были Аждар и Мирза, получившие от хозяина своего, Исмаила, двадцать пять овец на выкуп за коран и решившие десяток из них утаить для себя. Именно потому-то им особенно не терпелось найти злополучный коран с медной застежкой.
Ника-Шапи объяснил слепому Ливинду, кого и зачем он к нему привел, на что удивленный старик сказал:
— Так я же отправил к вам свою дочь с этой книгой!..
— Не было ее там, — развел руками Ника-Шапи, — я искал ее, даже по имени кликал, не отозвалась. А мне сдается, что эти люди ищут именно твою книгу…
— Откуда она к вам попала, почтенный?.. — спросил Аждар, взяв при этом с блюда сразу четыре ореха и раздавив их в ладонях без особого усилия.
— Явился мне как-то ночью ангел и оставил в моем доме эту мудрейшую из книг, — ответил слепой Ливинд.
— И что он при этом сказал?
— Ничего.
— Странное дело. Явился, принес коран и, ничего не сказав, скрылся?.. А когда же это было?
— В ту ночь, наутро после которой у старой башни нашли убитых, — ответил за Ливинда Ника-Шапи.
Аждар с усмешкой тронул локтем в бок Мирзу, видишь, мол, как все получается.
— Муумина, наверно, вот-вот вернется, — сказал Ливинд, — возьмете тогда книгу и дадите мне обещанных овец, на том и разойдемся. А сейчас пока присаживайтесь, угощайтесь грушами и орехами. Дочка сама их в лесу собирала.
— Книгу мы у вас возьмем, почтенный, а овец вы не получите! — проговорил, как отрубил, Аждар.
— Это почему же? — встревожился Ливинд. — Как же так, вы ведь объявили через глашатая при всем народе? За что такая несправедливость? У мужчины двух слов не должно быть. Честность превыше всего.
— А разве это честно — выдумывать всякие небылицы? Ангел, видите ли, принес ему коран. Присвоил ты, старик, чужую вещь, и все тут!
— Моя это книга, не чужая! — взмолился слепец, ругая себя в душе за то,
