ты этим делам обучаться ехал, я с учебы возвращался. Иншаллах! — расхохотался турок, потирая руки в предвкушении удовольствия.
— Тихо ты… Не испугай райскую птичку… — Саид подвел турка к двери, отпер ее, втолкнул к бедной, охваченной трепетным ожиданием Зейнаб и, закрыв дверь на ключ, одним махом сбежал во двор. Вывел двух заранее оседланных лошадей и сходил за Мууминой. Переодетая, она ждала его. Саид помог девушке сесть в седло и, приказав ей не отставать, направил своего коня в сторону выхода к морю. Первый встречный постовой, ничего не заподозрив, пожелал им провести ночь без неприятных приключений и, сказав, чтобы проверили и самые дальние посты, пришпорил коня. Саид тоже рванул.
За ним следовала Муумина. Постовых Саид Хелли-Пенжи боялся меньше всего. Не встретить бы сыновей Абу-Супьяна, уж они-то не дадут ему исполнить задуманное. Раб своих инстинктов, Саид Хелли-Пенжи был способен и на добро и на зло. Все зависело от того, какие порывы двигали его изменчивой душой в ту или иную минуту, с какой силой воздействовали на струны его сердца удары желаний.
Когда смеется судьба
Исмаил, не раздеваясь, повалился на тахту и уснул. Встревоженная тем, что куда-то задевалась старшая дочь, которая и за плетень дворовый не часто выходила, жена Исмаила тщетно пыталась растолкать мужа, отправить его на поиски.
А Зейнаб между тем билась в лапах пьяного турка. Она сразу, едва тот подсел и протянул к ней руки, узнала, кто перед ней, и поняла, как жестоко обманул ее человек, которому она доверилась всем своим наивным девичьим сердцем. Зейнаб в ужасе рвалась, кричала, колотила кулачками в дверь, но все напрасно. Ибрахим-бей снова и снова бросал ее на тахту, она билась в его объятиях, как куропатка в когтях коршуна, до крови укусила его за руку, и тогда, озверев, он стал избивать ее. Зейнаб уже выбилась из сил и только жалобно стонала. Ее по-прежнему никто не слышал, а хоть бы и услышал, так едва ли пришел бы на помощь. Ведь все знали, что к турку на ночь должны привести бедную пленницу, вот бы и подумали, что это она кричит…
Зейнаб охрипла, свернулась как котенок и горько плакала. Турок тоже устал. Сердце тяжело ухало, на висках надулись вены, как-никак, а ему уж без малого пятьдесят… Убедившись, что девушка обессилела и сопротивляться, пожалуй, больше не будет, он разделся, подложил под голову подушку, лег рядом с ней, обнял за плечи и затих, выжидая, может, в ней проснется желание. А она вдруг отпрянула, снова вскочила, подбежала к двери и закричала: «Откройте! Мама, спаси меня! Мама!» Но крика не получилось. Зейнаб задохнулась — Ибрахим-бей вскочил, рванул девушку к себе, разодрал на ней платье, отбросил его в сторону, содрал и шаровары, и несчастная Зейнаб, неумело прикрывая наготу, опустилась на пол. Он поднял ее… и стал неистово целовать, потом понес на тахту и уложил, она еще билась у него в руках, но это были ее последние усилия, потом все задавило потное грубое мужское тело, волосатая грудь и руки…
Зейнаб больше не сопротивлялась, она стонала в беспамятстве. А он… огорошенный своей мужской беспомощностью, злой как зверь, юлой вертелся над целомудренным девичьим телом, осыпал жадными сладострастными поцелуями ее налитые нетронутые груди, шею, плечи, пока наконец не откинулся на спину и не забылся тяжелым сном…
Жена Исмаила, которая все еще тормошила мужа с лампой в руке, вдруг прислушалась к крику пленницы, что доносился из тавханы, и голос на миг показался ей знакомым. Но она и в мыслях не могла допустить, что это может быть ее Зейнаб, что благовоспитанный турецкий офицер, который не ровня ее неотесанному мужу, способен на такое в доме хозяина. На ее месте никакой другой матери тоже не пришло бы в голову, что гость может допустить такое вероломство.
Исмаил наконец встряхнул голову, как лошадь на водопое, с трудом открыл глаза и приподнялся:
— Что такое, что случилось?
— «Что случилось», — передразнила его жена. — Тебя и пушечным выстрелом не разбудишь. И это в такое время, когда надо спать одним глазом, а другой чтоб бодрствовал. Дочь наша старшая потерялась, вот что случилось… Зейнаб не вернулась…
— И из-за этого ты меня разбудила, такой сон перебила, чтоб твой род передох! — И он уже снова хотел повернуться на другой бок, да жена ему не дала:
— Пойми ты наконец, пропала Зейнаб. Домой не вернулась, понимаешь?
— Куда она могла деться? — Тревога жены постепенно передавалась и ему.
— Жду, а ее нет.
— Куда она ушла?
— Если бы я знала!
— Может, у какой-нибудь подруги заночевала?..
— Да что ты говоришь? Какая еще подруга! Ты же знаешь, что она и за ворота не часто выходит. Да и нет у нее подруг!
— Что может быть, говори же толком?
— Откуда я знаю, что может быть с твоими дочерьми, родила бы сыновей, не пришлось бы тревожиться.
— Да она же не только моя, но и твоя дочь, пойми ты!.. — Женщина заплакала, поставила лампу на каминную полочку и села на тахту.
— Может, она любовь с кем крутит? Неудивительно, парней кругом полно, а она уж в возраст вошла… — Исмаил, видно, и сам испугался своего предположения. Он вдруг схватился за голову: — Не дай бог такого позора, я ведь обещал отдать ее за Саида Хелли-Пенжи…
— Я уж ходила к нему, — сказала жена, — но его и самого нет.
— Похитил? Но зачем похищать, если я обещал отдать ему Зейнаб. Непонятно… Что-то здесь не то…
Первая от ужаса вскрикнула жена Исмаила. Небывалый страх охватил и его. Он оцепенел, не мог с места двинуться: через окно в комнату впрыгнул Хасан из Амузги с наганами в обеих руках, а за ним сын Али-Шейха Мустафа, брат комиссара Али-Баганда Муртуз-Али и Умар из Адага.
— Тихо, без шума, — приказал Хасан из Амузги, — не то продырявим вас обоих насквозь! И отправитесь вы в рай, ходить голыми и есть райские яблочки…
— Я не ты, смерти не боюсь! — вдруг осмелев, закричал Исмаил. — Ах, жаль, поверил турку, не уничтожил тебя!
— Я кому сказал, тихо! Мне не до шуток! Где Муумина? Ты знай, Хасан из Амузги дважды кинжала из ножен не вынимает! Где Муумина?..
Едва придя в сознание в доме Али-Шейха, Хасан из Амузги заговорил только об одном, о том, что надо спасать Муумину. К счастью, на подмогу к нему прибыли от комиссара верные люди. Не открывая своих чувств, Хасан из Амузги сослался на то, что, мол, с именем этой девушки связана тайна исчезнувшего корана, и люди комиссара, не задумываясь, последовали за Хасаном…
К дому Исмаила они подошли со стороны крутого песчаного косогора, откуда никто никого ждать не мог. Стоявших на посту двух турок сняли без звука: закололи кинжалами. Подставили лестницу и подобрались к окну. А все эти ходы Хасан из Амузги запомнил, еще когда его водили на позор вокруг дома, приметил он и лестницу в огороде…
Хасан торопил друзей, боялся опоздать, он-то знал, что Муумину ждет насилие. Душа у него горела от боли. «Неужели не поспею? — твердил он себе. — А еще хвалился, что спасу ее от всех бед!» Как назло, так долго молчит этот готовый лопнуть от страха каникус. Хасан притянул его к себе, встряхнул за грудки:
— Я тебя спрашиваю, где девушка?
— Она!.. Она!.. — Как он мог сказать, где она? Но сказать надо. Эти люди не отстанут… — Она у Ибрахим-бея…
— Где? — вырвался крик у Хасана из Амузги.
— В тавхане!
— Веди меня туда. Да живо! Ты, Умар из Адага, останься здесь, остальные со мной! — И, подталкивая дрожащего Исмаила, Хасан вышел на балкон. — Скорее!
Он прижал к спине Исмаила дуло не знавшего осечки нагана.
Исмаил, поначалу на миг расхрабрившийся, только теперь по-настоящему оценив свое положение, потерял дар речи от страха. Он знал, что Хасан из Амузги явится за девушкой, знал, но не предполагал, что это случится так скоро, а потому не принял мер предосторожности, и теперь вот получай… Он послушно подвел непрошеных пришельцев к тавхане. Хасан из Амузги рванул к себе дверь, но она была заперта.
— Открывай! — закричал он.
— Изнутри, наверно, заперся! — проговорил Исмаил.
— Разбуди этого негодяя и вели, чтоб открыл. Только без шума, иначе рассвета ты не увидишь…
Исмаил подошел к двери и стал стучаться, тихо звать Ибрахим-бея. Голос у Исмаила срывался. Турок слишком долго не откликался, и тогда нетерпеливо забарабанил кулаками Хасан из Амузги. Ясное дело, свершилось то, чего он больше всего боялся. «Ну, держитесь, мерзавцы! Не будет вам от меня пощады!» — подумал про себя Хасан, а сердце выстукивало: «Муумина, Муумина!»
За дверью послышалась наконец какая-то возня. Затем кто-то хриплым голосом, вроде бы женским, взмолился:
— Не прикасайся ко мне!
И только после того Ибрахим-бей спросил:
— Кто там?
— Это я, уважаемый Ибрахим-бей, Исмаил…
— Что случилось?
— Дело есть, неотложное. Открой!
— У меня нет ключа, твой слуга запер меня, — сказал Ибрахим-бей. Он тем временем крепко держал девушку, прикрыв ей ладонью рот, чтобы не кричала.
— Надо ломать дверь! — бросил Хасан.
— Дайте-ка я… — Мустафа сын Али-Шейха рванул изо всей силы за ручку, дверь слетела с петель, и они ворвались в комнату.
Увидев в лунном свете неизвестных вооруженных людей, Ибрахим-бей выпустил из рук девушку. Нагая, она бросилась на колени и зарыдала.
— Муумина! — крикнул Хасан из Амузги. Девушка вскочила, отбежала в угол и сжалась в комочек… Он подошел к ней: — Муумина!..
— Звери, звери, звери! Что вам нужно от меня?! — забившись в угол, вскричала девушка.
Это была не Муумина, это не ее голос, и лицо не ее. Тревога Хасана постепенно перешла в удивление, а удивление в недоумение.
— Это не она! — сказал Хасан из Амузги, обернувшись к Исмаилу, который стоял, как неживой, будто потолочная балка упала ему на голову и выбила всякое сознание. — Где Муумина?!
— Так это… же моя дочь?! Зейнаб! — Он кинулся к ней, она вскочила и ударила отца кулачками в грудь.
— Ненавижу тебя! — крикнула Зейнаб и бросилась вон из комнаты. И на миг наступила такая тишина, словно в арык с лягушками бросили камень.
— Ты, ты, мерзавец! — вдруг, очнувшись от оцепенения, взревел Исмаил и с пеной у рта бросился к столь им уважаемому кунаку. — Это же моя дочь, это Зейнаб, моя дочь!
— Откуда я знал! — вырвалось у обалдевшего Ибрахим-бея, который стоя в одном исподнем, в растерянности воздел к небу руки.
— Где Муумина? — грозно подступил Хасан из Амузги к турку, оттолкнув хозяина дома. Его вдруг пронзила мысль: «Неужели они убили ее?»
— Ко мне привели вот эту девушку. Саид Хелли-Пенжи привел. Когда я вошел сюда, она уже сидела на тахте, была ночь, я не разглядел!.. — виновато проговорил турок.
Исмаилу было от чего рвать на себе волосы, ломать пальцы, кататься по полу в отчаянном припадке горя. Такое вовек не забудешь. Он понял наконец, что
