— Ничего, не беда! Будет две жены!
— Но я не хочу жениться на твоей дочери!
— Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?
— Не хочу.
— В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…
— Ты сошел с ума! — Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, — бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»
— Напротив, я очень даже поумнел! — Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. — Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! — И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: — Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…
Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.
Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир — духовный судья. Входя в дом, он спросил:
— Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?
— Этот «кунак»… — зло бросил Исмаил, — явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..
Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.
— Тревожные настали дни… — хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, — у всех теперь свои аршины.
Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.
— Хорошо, я согласен жениться! — заявил наконец Ибрахим-бей.
— Позови и своего свидетеля! — властно приказал Исмаил.
Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, — не такой уж у него куцый ум, как думают многие, — то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.
Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека — это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, — не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.
А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил:
— Мне пора, человек я военный и обязан подчиниться приказу.
— Ты убил мою дочь и сейчас хочешь устраниться? — рассвирепел Исмаил. — И это называется единоверец! Да ты хуже любого гяура!
— Ну хватит. Я должен выступить со своими людьми! — Ибрахим-бей направился к лестнице.
— Объяви всем, — приказал Исмаил своему племяннику Сулейману, — чтобы ни единого турка не выпустили отсюда. Да пусть еще и разоружат их!
— Будет исполнено! — с горячностью отозвался бывший царский офицер.
— А этого мерзавца арестовать! — добавил Исмаил. — Голова у него не с того конца подрублена, надо подправить дело!
Ибрахим-бей и его лекарь, не оглядываясь, ускорили шаг. Они спешили присоединиться к своим аскерам, которые уже свернули палатки, навьючили лошадей и ждали распоряжений.
Сулейман нагнал их и подчеркнуто вежливо попросил сдать оружие. Ибрахим-бей показал бы этому царскому офицерику, как турки сдают оружие, но трезвый рассудок подсказал ему, что в данных обстоятельствах лучше уступить. Эх, если бы он подоспел к своим бойцам и они были бы уже на конях, Ибрахим-бей знал бы, что ему делать! Но он опоздал… Не предугадал, что этот негодяй Исмаил может такое выкинуть.
— По какому это праву? — попробовал было воспротивиться Ибрахим-бей. — Оружие дано мне моей страной, и посланы мы сюда для борьбы с иноверцами, в ваших же интересах. Если вам не по пути с нами в этой священной войне, мы вас не насилуем, но не мешайте нам сложить свои головы в правом бою сегодня…
— Сдать оружие! — словно бы не слыша его, повторил Сулейман и, расстегнув кобуру из блестящей желтой кожи, достал наган, велел объявить тревогу, поднять всех талгинцев и снова обратился к турку: — Заруби себе на носу: ни один турецкий солдат не покинет хутора без особого на то распоряжения Исмаила…
— Вы с ума сошли с вашим Исмаилом! Еще ответите за самочинство перед Горским правительством. Даром вам это не пройдет! Вы… вы нарушили приказ!.. — скрежетал зубами Ибрахим-бей, вынужденный подчиниться слепой воле вчерашнего своего «кунака», безмозглого «правителя» вонючей долины Талги.
Он сдал оружие, и лекарь сдал свой пистолет, после чего Сулейман отвел их обратно в дом и запер в ту комнату на нижнем этаже, где накануне держали Муумину. Затем Сулейман рьяно взялся разоружать турецких аскеров, хотя понимал, что это уже совершится не столь безболезненно. Но он надеялся на силу и численное превосходство своих людей.
Глава седьмая
Пути-дороги, тропинки узкие
Хасан сын Ибадага из Амузги ждал. Ждал с нетерпением. Неужели и на этот раз не оправдаются его надежды, неужели Саид Хелли-Пенжи снова обманет?.. В Хасане была такая слабость, верил он в людей. Уж очень хотелось думать, что каждый человек носит в себе зерно добра. Потому он никогда не спешил убить даже противника. Убить человека легко, наставить на верный путь — куда труднее. Горцев и без того немного. А что от них останется, если сами они станут уничтожать друг друга? Хасан из Амузги внутренне уговаривал себя. Да, он, этот Саид Хелли-Пенжи, однажды хотел предать его, вернее, убить. Там, в Большом ореховом лесу, из-за алчности своей.
Не зная, не ведая, что в тайнике, только мечтая о богатстве, он готов был убить человека!.. Тогда Хасана спасла предусмотрительность. И он мог жестоко расправиться с Саидом, но не сделал этого. Неужели совесть и на этот раз не заговорит в негодяе… Умар из Адага, Муртуз-Али и вслед за ними и сын Али-Шейха Мустафа утверждают, что черная шерсть от мытья не белеет, что второго такого отпетого мерзавца, мол, не рожала еще на земле горянка и довериться ему нельзя… Но Хасан из Амузги уговаривал их подождать еще немного. Уж очень хотелось верить, что Саид добровольно явится к ним с Мууминой. И к тому же не плохо бы такого матерого волка привлечь на свою сторону. Он мог бы пригодиться им в деле…
— Слушай, Хасан, — прервал его раздумья Умар из Адага, — я послан комиссаром Али-Багандом не для того, чтобы сложа руки сидеть и ждать, что выкинет какой-то мерзавец… Горнам нужно оружие!
— По-моему, и я прибыл сюда с этим же заданием. К тому же раньше вас! — нахмурился Хасан из Амузги.
— Оберегать твою любовь и сентиментальничать нам сейчас недосуг! — угрюмо и даже раздраженно бросил Муртуз-Али.
— Что ты сказал?! — как ужаленный вскочил Хасан из Амузги и схватил брата комиссара за ворот бешмета. — Я спрашиваю, что ты сказал?
— Чего мы ждем? Пока ты убедишься, что твоя куймурская красотка в безопасности?
— Смотри! Меня не остановит то, что ты брат комиссара! — вскипел Хасан из Амузги.
В последнее время из-за своих неудач он стал очень раздражителен. Вот и сейчас, не вмешайся Мустафа сын Али-Шейха, не миновать бы серьезной ссоры.
Все это происходило на террасе сакли в Агач-ауле.
— Успокойтесь, только того и не хватает, чтобы мы друг друга перестреляли. Ты не прав, — обращаясь к Муртузу-Али, сказал Мустафа, — все в этом деле одной ниткой скручено. Где рукописный коран с медной застежкой, известно только Муумине, а о том, где шкатулка, знает Саид Хелли-Пенжи, и нечего корить Хасана! Однако надо действовать…
— Об этом я и говорю.
Вдруг в голове Хасана из Амузги пронеслась тревожная мысль: «Где коран, знает Муумина, где шкатулка — Саид Хелли-Пенжи, и оба они вместе. Саид Хелли-Пенжи никогда еще не был так близок к тайне, как сейчас… В такой ситуации только круглый идиот не воспользуется случаем! Неужели Муумина не раскусит этого негодяя? Он, конечно, постарается всячески завоевать ее доверие, попытается расположить к себе… Куда он мог с ней направиться? Конечно же в Куймур, ведь книга с медной застежкой там!..»
— Вы правы, надо действовать! — сказал Хасан. — На коней! Не будем больше ждать. А ты, Муртуз-Али, прости меня. Я стал не в меру раздражительным, по каждому поводу готов сорваться, как пружина. Будто зверь в меня вселился…
— Я не сержусь на тебя, Хасан из Амузги. Поверь, у меня душа болит за тех людей, которые ждут нас… — виновато проговорил Муртуз-Али. — Узнай о них любой враг, разгонит, как стадо. Они ведь понятия не имеют, с какого конца стреляет ружье, никогда пороха не нюхали.
— Думаешь, я не знаю этого? Или, может, считаешь, что мне нравится сидеть сложа руки?..
Вчетвером они выехали из Агач-аула и направили своих коней на юг. Им предстояло пересечь талгинские холмы. Ни в коем случае не обнаружив себя ни перед турками, ни перед людьми Исмаила, пройти подальше от хутора. Но едва они, придерживаясь лесочка, спустились к речушке в ущелье, тотчас услышали треск ружейных выстрелов, глухим эхом отдающихся в скалах. И стреляли не где-нибудь, а именно на хуторе. Что бы это значило? Притаившись в кустах, всадники переглянулись между собой. Стычка эта была по шуму серьезная. Бились не двое, трое, а десятки людей. Похоже, что бесноватый Исмаил не простил оскорбления. И хотя вина была на Саиде Хелли-Пенжи, но бесчестье дочери невольно нанесено турецким офицером, которого Исмаил гостеприимно приютил у себя в доме. Вот потому, наверно, он и решил расправиться с ним…
— Что будем делать? — спросил Мустафа, словно бы разгадав мысли Хасана и подтверждая их. — Клянусь кораном, который мы должны найти, это исмаиловские люди сражаются с турками.
«Я же говорил, что Саид Хелли-Пенжи бросил между ними горящее полено. Вот оно и вспыхнуло! — хотел воскликнуть Хасан из Амузги, но сдержался, ибо недостойно джигиту хвастаться, к тому же бывает очень досадно потом, если случится ошибка. — А может, ночью Саиду с Мууминой не удалось выбраться из хутора
