с тех пор я с нетерпением ждал вас… Вот теперь наконец гора с плеч и на душе полегчало.
— Долг свой вы исполнили честно. Спасибо вам, отец! Но как же доставить такое количество оружия в горы?
— Собрать надо арбы, лошадей навьючить. Ни в коем случае не одним караваном. Четыре-пять рейсов надо сделать. А для охраны в пути людей у вас, слава богу, достаточно…
— Меня сейчас тревожит одно, — сказал Хасан из Амузги, когда они выбрались из чудо-пещеры, — что искал здесь Саид Хелли-Пенжи?
— А он разве был тут? — обернулся старший сын Абу-Супьяна.
— Был. Только поди знай, случайно заехал или что-то вынюхивал?..
— Этого мерзавца надо было… Ну ничего, как говорят, и в молоке волосу не укрыться.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, брат мой… — перебил Хасан сына Абу-Супьяна. — Что думает Серго сын Васила?
— По-моему, он забрел сюда случайно. Я ничего за ним не заметил. Но кто его знает…
— Надо быть начеку. Не нравится мне то, что он нам всюду на пятки наступает…
— Зря мы его пощадили. Чует мое сердце — добра от него не жди, — со вздохом проговорил старший сын Абу-Супьяна. — Нутром он гнилой человек…
— Арбы и фургоны можно добыть в близлежащих селах. Кумторкалинцы пойдут нам навстречу, — сказал Сергей Васильевич.
— В Эки-Булак и Атли-Буюн тоже надо послать верных людей…
— Я могу поехать в Атли-Буюн, — предложил Мустафа сын Али-Шейха, — там у меня кунаки и родственники…
— Ты, Муртуз-Али, поезжай в Кумтор-Калу, а вы, сыновья Абу-Супьяна, в Эки-Булак… — сказал Хасан из Амузги. — На вас вся надежда. В добрый вам час! И возьмите с собой по три человека.
— Мои парни — друзья абреков из Аксая. Думаю, тоже не подведут…
Сыновья Серго сына Васила вышли вперед.
Остальные бойцы принялись за работу — стали выносить оружие из пещеры, готовить камыш и сено, чтобы потом это оружие замаскировать на фургонах и арбах.
Уже на следующий день первые арбы двинулись из степи в горы, в сопровождении тридцати бойцов во главе с Хасаном из Амузги.
На пятый день белый всадник предстал на перевале Чишиле перед комиссаром Али-Багандом. Радость морем выплеснулась на лицо комиссара. Он обнял Хасана за плечи и проговорил:
— Я верил в тебя! Спасибо! Да что моя благодарность, народ твой скажет тебе спасибо!..
Вслед за первой партией стали прибывать еще и еще арбы и фургоны, груженные оружием. Не считая отдельных мелких стычек, почти вся операция по вывозу арсенала прошла благополучно. Но последний караван был атакован эскадроном Горского правительства.
В этом столкновении погиб Серго сын Васила — Сергей Васильевич Тульский. Фамилию его узнали только после смерти. Погибли также Муртуз-Али и бойцы. Из тридцати их осталось в живых всего шесть человек. Выжили все четыре сына железнодорожника. Они-то и описали, как выглядел командир эскадрона. По всем приметам и по шраму на лбу это был Саид Хелли-Пенжи. Вспомнилось, что Сергей Васильевич говорил, будто тот пришелец пробирался в Темир-Хан-Шуру. «К князьям подался, — подумал Хасан, — продался шамхалу Тарковскому. Только и этому он недолго прослужит, тоже продаст».
Скверно было на душе у Хасана оттого, что так он обманулся… А что, если во всем случившемся есть и его вина? Может, нельзя было бросать Саида, в надежде, что сам отыщет верный путь?..
Трудно сказать, что в этом человеке привлекло Хасана. Может, сознание того, что в нем заложены недюжинная сила, отвага, ловкость и желание изменить свою жизнь? Так или иначе, Хасан из Амузги хотел верить Саиду Хелли-Пенжи и обманулся в нем. Теперь вот так же, как и сыновья Абу-Супьяна, жаждут мести и сыновья железнодорожника. И этому блудному сыну с клейменым лбом на сей раз не уйти от расплаты. Теперь уж и Хасан не встанет на его защиту, и наоборот — он сам готов привести в исполнение самый суровый приговор…
Весть о гибели брата глубоко потрясла Али-Баганда. Сердце кровоточило. Каково это, потерять младшего брата, на которого к тому же возлагал такие надежды! Из Муртуза-Али определенно вырос бы настоящий воин, а то и полководец. И вот его уже нет. Навсегда похоронен в Каякентском лесу. И никогда больше Али-Баганд не пожмет его руки, не обнимет. Невеста в ауле поплачет, потом выйдет замуж за другого и забудет, а брат будет горевать до конца жизни.
К Али-Баганду стали стекаться люди с выражением соболезнования. От этого на душе чуть потеплело: значит, знают брата, помнят, а потому не забудут. Ни одного из тех, кто пал за святое дело, не забудут. На место погибших в ряды борцов встают десятки других. Растет число бойцов революционных отрядов. Под командованием Али-Баганда уже две тысячи конных отрядов, до тысячи пятисот пеших. И все они готовы в любой день и час выступить на врага, ждут только приказа Революционного комитета…
Бойцы спускаются с гор
Суровы и живописны Сирагинские и Даргинские горы. Там и тут лепятся к скалам аулы. В хмурые, туманные дни они скрываются в дымке, и, только подъехав или подойдя совсем вплотную к сакле, различишь, что это жилище.
На покатом Чишилийском плато горят сотни костров, вдоль всей лесной опушки разбиты палатки, натянуты тенты из бурок и особого войлока, высятся наспех сколоченные или сплетенные из жердей и крытые сеном шалаши… Рождаются и вооружаются полки Красной гвардии, отряды красных партизан, эскадроны особого назначения. Бойцов тут обучают ведению боя, обращению с пулеметами и всяким другим оружием. Ни в какие иные времена у горцев не было такого количества оружия и столь могучей силы, а главное, не было такой яростной решимости бороться, чтобы побеждать, причем решимости, до конца осознанной самими бойцами. А ведь большинство из них — это вчерашний наемный чабан, златокузнец, землепашец. Теперь они лихо джигитуют на конях, и молнией сверкают в их руках сабли, кованные амузгинскими кузнецами. Постигают бойцы и мудрость владения «максимом», учатся держать в мозолистых руках боевую винтовку… Мишенями им служат папахи, надетые на шесты, или плоды грецких орехов, еще дозревающие в своих зеленых панцирях. А иные ухитряются, бросив вверх медную монетку, на лету попасть в нее из револьвера или из однозарядного харбукского пистолета…
Инкилаб — революция — стало понятием, близким всем. Оно объединило и вот этого сирагинца в лохматой гулатдинской папахе, и парня из Кара-Кайтага, которому еще ни разу в жизни не довелось досыта поесть, и этого кумыка из Атли-Буюна, и хунзахца в черной андийской бурке, и лезгина в чарыках из Юждага, и табасаранца в теплых цветистых шерстяных носках — журабах, подшитых кожей, и лукавого казикумухца, вчерашнего лудильщика, который сейчас наверняка думает, как бы ему перехитрить в предстоящих боях противника, сразить наповал, а самому остаться жить до лучших дней. Здесь собрались все, кем богата Страна гор и Гора народов… Коли есть в семье три сына, двое из них пришли сюда, два сына в семье — оба здесь, нет сына — отец за него. В том случае, когда в семье не оказалось носящего папахи, дочь или мать отдали последнюю горсть муки идущим в бой. Иные горянки сами пришли на Чишилийское плато, готовить пищу для бойцов…
Музыка революции звенит в каждой душе, и вокруг костров гремит песня, рожденная в дни суровых испытаний:
Беда, когда град в жаркое лето
В горах валит всадника с коня.
Беда, когда в лютую стужу
Молния косит в дороге певца.
Прощается с жизнью человек.
Когда у невест иссякают слезы.
А облезлый осел пасется на воле.
Беда, когда в сакле гнездится горе,
Когда на свадьбе не гремит барабан.
Беда, когда рвутся струны,
Когда песню рубят сплеча.
Беда всем бедам на земле…
Все, что извечно оставалось без ответа, вся боль людских сердец звучала в этой песне…
Как велика должна быть у людей ненависть к человеку, именем которого они наделяют собак. Полковник Бичерахов за короткий срок удостоился среди горцев этой «чести». «Бичерах, Бичерах!» — кличут по аулам собак.
Решив запереть на замок многокилометровые береговые полосы от Дербента до Порт-Петровска и даже дальше, Бичерахов ни перед чем не останавливался. Его наемные каратели учиняли жестокий террор, вызывая у горцев злобу, ненависть и противодействие. Понятно, что они мстили казакам, а те, забывая о причине этой мести, объявляли горцев головорезами, бандитами…
Турецкий генерал Хакки-паша, считавший зарвавшегося полковника своим первейшим врагом, тем не менее ничего не мог пока с ним поделать. На этой почве у него даже вышли нелады с так называемым Горским правительством, и в первую очередь с такими его представителями, как Нажмутдин из Гоцо и шамхал Тарковский, которые медлили там, где требовались решительные действия, — видно, поделив между собой власть, на том и успокоились, никто, мол, теперь их не тронет, остается только сидеть в своей столице Темир-Хан-Шуре и печатать деньги. А что цены те деньги не имеют, так это не столь важно… Кроме всего, поводом для недовольства Хакки-паши послужило и то, что Горское правительство пригласило в Темир-Хан-Шуру представителя английской военной миссии полковника Ролландсона. Этим они очень напоминали кичливого хозяйчика, который, стоя на своей крыше, бахвалился: я, дескать, наверху. И не видел он при этом, что люди на другой крыше над ним посмеивались.
Генерал назвал горе-правителей безмозглыми ослами и ушел с одним намерением — пусть в союзе с кем бы то ни было, лишь бы сразиться с полковником, победить его, а там будь что будет. И он послал своего гонца с таким предложением в штаб красных комиссаров… Прослышав об этом, самозванные правители объявили, что турки предали веру.
А турки тем временем метались от одних к другим. Шатким и неустойчивым было их положение, ни с кем они не находили общего языка. Даже враги революции не соглашались на протекторат Турции в Стране гор. Они выдвинули свой лозунг: «Единый и неделимый Дагестан, независимый ни от Турции, ни от России». Но при этом с заискивающей улыбкой пожимали руки представителю Англии Ролландсону.
Почему бы комиссарам и командирам красных отрядов не воспользоваться решимостью турецкого генерала и не поставить на колени наглого, самоуверенного полковника, в руках которого оказались стратегически важные пункты на побережье и железная дорога?
Так оно и случилось. И революционно настроенные горцы вместе с турецкими аскерами, разбившись на два фронта — Дербентский и Петровский, двинулись с гор на побережье… Комиссар Али-Баганд послал пятьсот конных во главе с Умаром из Адага и столько же пеших во главе с Мустафой сыном Али-Шейха на Петровское направление. Сам же комиссар с оставшимися частями, где одним из красных кавалерийских полков командовал Сулейман Талгинский, выступил на Дербент. А под командованием Хасана из Амузги был создан эскадрон особого назначения, который двинулся с гор Каба-Дарга на захват бронепоезда, стоявшего на ремонте на полустанке Манас. В
