breeze was coming up the valley. To be alone in that solitude was to hear the voice of intense silence and its great beauty. Some animal was making a noise among the bushes, frightened or attracting attention. It was quite dark by now and the world of that valley became deep in its silence. The night air had special smells, a blend of all the bushes that grow on the dry hills, that strong smell of bushes that know the hot sun. The rains had stopped many months ago; it wouldn’t rain again for a very long time and the path was dry, dusty and rough. The great silence with its vast space held the night and every movement of thought became still. The mind itself was the immeasurable space and in that deep quietness there was not a thing that thought had built. To be absolutely nothing is to be beyond measure. The path went down a steep incline and a small stream was saying many things, delighted with its own voice. It crossed the path several times and the two were playing a game together. The stars
были совсем близко, и некоторые из них смотрели вниз с вершин холмов. Огни деревни мерцали всё ещё очень далеко, и звёзды стали исчезать за высокими холмами. Будь один, без слова и мысли, лишь наблюдая и слушая. Великое безмолвие показывало, что без этого жизнь утрачивает своё глубокое значение и красоту.
Быть светочем самому себе — значит отрицать всякое переживание.[12 — Experience — опыт, переживание (здесь и далее в зависимости от контекста можно употреблять и то и другое слово).] Тот, кто переживает, переживающий, нуждается в переживании, чтобы существовать, и независимо от того, глубоко оно или поверхностно, потребность в нём всё более возрастает. Переживание — это знание, традиция; переживающий разделяет самого себя, чтобы проводить различие между приятным и болезненным, межу успокаивающим и беспокоящим. Верующий имеет переживания, которые соответствуют его вере, соответствуют его обусловленности. Эти переживания исходят от известного, ведь узнавание необходимо, без него не существует переживания. Всякое переживание оставляет след, если не завершается во время его возникновения (в то время, когда оно поднимается). Каждый ответ на вызов — это переживание, но когда ответ исходит от известного, вызов теряет свою новизну и жизненность; тогда имеют место конфликт, беспокойство и невротическая деятельность. Сама природа вызова толкает к сомнению, к вопросу, к обеспокоенности, к пробуждению, к пониманию. Но когда этот вызов истолкован в терминах прошлого, — настоящее игнорируется. Убеждённость относительно переживания, является отрицанием исследования, выяснения. Разумность — это свобода выяснять, исследовать «я» и «не-я», внешнее и внутреннее. Вера, идеологии и авторитет препятствуют проницательности (прозрению), которая приходит только со свободой. Желание любого
were very close and some were looking down from the hill tops. Still the lights of the village were a long way off and the stars were disappearing over the high hills. Be alone, without word and thought, but only watching and listening. The great silence showed that without it, existence loses its profound meaning and beauty.
To be a light to oneself denies all experience. The one who is experiencing as the experiencer needs experience to exist and, however deep or superficial, the need for it becomes greater. Experience is knowledge, tradition; the experiencer divides himself to discern between the enjoyable and the painful, the comforting and the disturbing. The believer experiences according to his belief, according to his conditioning. These experiences are from the known, for recognition is essential, without it there’s no experience. Every experience leaves a mark unless there’s an ending to it as it arises. Every response to a challenge is an experience but when the response is from the known, challenge loses its newness and vitality; then there’s conflict, disturbance and neurotic activity. The very nature of challenge is to question, to disturb, to awaken, to understand. But when that challenge is translated into the past, then the present is avoided. The conviction of experience is the negation of enquiry. Intelligence is the freedom to enquire, to investigate the «me» and the «not me», the outer and the inner. Belief, ideologies and authority prevent insight which comes only with freedom. The desire for
рода переживания может быть только поверхностным или чувственным, успокаивающим или приятным, так как желание, каким бы сильным оно ни было, — это предшественник мысли, а мысль есть внешнее. Мысль может создавать внутреннее, но она по-прежнему внешнее. Мысль никогда не может открыть нового, потому что она стара, она никогда не бывает свободной. Свобода — вне мысли. Вся деятельность мысли — это не любовь.
Быть светом себе — значит быть светом для всех остальных. Быть светом себе означает иметь ум, свободный от вызова и ответа, поскольку ум тогда полностью пробуждён, целиком внимателен. У этого внимания нет центра, нет того, кто внимателен, и поэтому нет границ. До тех пор пока существует центр, «я», должны быть вызов и ответ, адекватный или неадекватный, доставляющий удовольствие или приносящий страдание. Этот центр никогда не может быть светом себе; его свет — это искусственный свет мысли, в нём много теней. Сострадание — это не тень мысли, оно — свет, не твой и не кого-либо другого.
Тропа постепенно спустилась в долину; ручей струился мимо деревни, чтобы влиться в море. Но холмы оставались неизменными. Перекликались друг с другом совы. И было пространство для безмолвия.
25 октября 1973
Сидя на камне в апельсиновой роще, он видел широкую долину, простиравшуюся до самых гор и исчезавшую где-то в горах. Было раннее утро, и на земле лежали длинные тени, мягкие и нежные. Перепела перекликались резко и требовательно, а тоскующий голубь ворковал тихо и нежно, и эти звуки в то утро казались грустной песней. Пересмешник, стремительно бросаясь вниз, описывал в воздухе кривые, переворачиваясь, кувыркаясь, довольный своим миром. Большой тарантул, тёмный и мохнатый, медленно выполз из-под камня, остановился, понюхал
experience of any kind must be superficial or sensory, comforting or pleasurable, for desire, however intense, is the forerunner of thought and thought is the outer. Thought may put together the inner but it is still the outer. Thought will never find the new for it is old, it is never free. Freedom lies beyond thought. All the activity of thought is not love.
To be a light to oneself is the light of all others. To be a light to oneself is for the mind to be free from challenge and response, for the mind then is totally awake, wholly attentive. This attention has no centre, the one who is attentive, and so no border. As long as there’s a centre, the «me», there must be challenge and response, adequate or inadequate, pleasurable or sorrowful. The centre can never be a light to itself; its light is the artificial light of thought and it has many shadows. Compassion is not the shadow of thought but it is light, neither yours nor another’s.
The path gradually entered the valley and the stream went by the village to join the sea. But the hills remained changeless and the hoot of an owl was the reply to another. And there was space for silence.
25 TH OCTOBER 1973
Sitting on a rock in an orange orchard the valley spread out and disappeared into the fold of mountains. It was early in the morning and the shadows were long, soft and open. The quails were calling with their sharp demand and the mourning dove was cooing, with soft, gentle lilt, a sad song so early in the morning. The mocking-bird was making swooping curves in the air, turning somersaults, delighted with the world. A big tarantula, hairy and dark, slowly came out from under the rock, stopped, felt
утренний воздух и неторопливо проследовал своей дорогой. Апельсиновые деревья стояли ровными длинными рядами, акр за акром, с яркими плодами и свежими цветами — плоды и цветы были одновременно на одном и том же дереве. Запах этих цветов тихо струился, а на жарком солнце он станет более интенсивным и стойким. Небо было очень голубым и нежным, а все холмы и горы всё ещё спали.
Было чудесное утро, прохладное и свежее, с той удивительной красотой, которую человек не успел ещё погубить. Появились ящерицы, они искали тёплое местечко на солнце; они вытягивались, чтобы согреть свои брюшки, повернув в сторону свои длинные хвосты. Это было счастливое утро, и мягкий свет покрыл на землю и бесконечную красоту жизни. Медитация — суть этой красоты, выраженной или безмолвной. Выраженная, она обретает форму, субстанцию; безмолвная же не должна облекаться в слово, в форму или в цвет. Выражение или действие, вышедшие из безмолвия, обладают красотой и целостностью, а всякая борьба и конфликт исчезают. Ящерицы передвинулись в тень, а колибри и пчёлы летали среди цветов.
Без страсти нет созидания, нет творчества. Полный отказ приносит эту беспредельную страсть. Отказ, исходящий из мотива, — это одно, но отказ без цели, без расчёта — это совсем другое. Тот, что имеет цель, имеет направленность, живёт недолго, становится злым и коммерческим, вульгарным, пошлым. Но отказ, не движимый какой-либо причиной, намерением или выгодой, не имеет ни начала, ни конца. Такой отказ есть освобождение ума от «я», от собственной личности.[13 — Self — собственная личность, сам, эго, «я».] Это «я» может потерять себя в какой-то деятельности, в какой-то утешающей вере
the morning air and unhurriedly went its way. The orange trees were in long straight lines, acre upon acre, with their bright fruit and fresh blossom flower and fruit on the same tree at the same time. The smell of these blossoms was quietly pervasive and with the heat of the sun the smell would get deeper, more insistent. The sky was very blue and soft and all the hills and mountains were still dreaming.
It was a lovely morning, cool and fresh, with that strange beauty which man had not yet destroyed. The lizards came out and sought a warm spot in the sun; they stretched out to get their bellies warm and their long tails turned
