и отличного от желания, думающего, отделенного и отличного от своих мыслей. Это разделение явно ложное, ведущее к иллюзии.
Поиск постоянства – постоянная мольба самоудовлетворения. Но «я» никогда невозможно удовлетворить, «я» является непостоянным, и то, в чем оно находит удовлетворение, также непостоянно. Продление себя – это распад, в нем нет никакого элемента преобразования, нет дыхания нового. «Я» должно закончиться для того, чтобы возникло новое. «Я» – это идея, образец, пучок воспоминаний, и каждое удовлетворение есть дальнейшее продолжение идеи, опыта. Опыт всегда принимает меры для собственного сохранения, так как переживающий вечно отделяется и дифференцирует себя от опыта. Поэтому всегда должна быть свобода от опыта, от желания испытать. Удовлетворение – это способ скрыть внутреннюю бедность, пустоту, а в удовлетворении присутствуют горе и боль.
Человек, сидящий напротив, начал с представления себя, так как он хотел задать несколько вопросов. Он сказал, что читал практически каждую серьезную книгу о смерти и будущей жизни, прочел книги древних времен, также современные. Он был чоОбщества, посетил много сеансов с участием именитых и уважаемых медиумов и видел много проявлений загробной жизни, которые никоим образом не были фальшивыми. Поскольку он глубоко изучал этот вопрос, несколько раз он и сам видел вещи метафизического характера. Но, конечно, добавил он, они могли бы быть порождены его собственным воображением, хотя, как считал он, они были реальными. Однако, несмотря на то, что он читал необычайно много, говорил со многим людям, которые были хорошо информированы, и видел бесспорные физические проявления тех, кто был мертв, он все еще неудовлетворен тем, что он понял суть вопроса. Он серьезно обсуждал проблему веры и неверия. У него были друзья среди тех, кто твердо верил в жизнь после смерти, а также среди тех, кто отрицал ее полностью и придерживался того, что жизнь заканчивалась после смерти физического тела. Хотя он и приобрел знания и значительный опыт в психологических вопросах, у него в голове оставался элемент сомнения, и, поскольку годы его шли, он хотел познать истину. Смерти он не боялся, но хотел знать правду о ней.
Поезд прибыл на станцию, и как раз мимо проезжала двухколесная повозка, запряженная лошадью. На повозке лежал человеческий труп, обернутый в грязную ткань и привязанный к двум длинным зеленым бамбуковым свежевырубленным шестам. Из какой-то деревни его везли к реке, чтобы сжечь там. Как только повозка двигалась по неровной дороге, тело под покрывалом сильно дергалось, и хуже всего, очевидно, приходилось голове. В повозке помимо извозчика был еще один пассажир, должно быть, близкий родственник, поскольку его глаза были красны от долгого рыдания. Было начало весны, и небо было нежно-голубое. Дети играли и кричали в грязи дороги. Смерть, должно быть, была обычным зрелищем, так как каждый продолжал делать то, чем он занимался. Даже следователь по установлению причины смерти не смотрел на повозку и ее ношу.
Вера определяет опыт, и тогда опыт подкрепляет веру. Во что вы верите, то и переживаете. Ум указывает и интерпретирует опыт, одобряет или отклоняет его. Сам ум – это результат опыта, и он может признать или испытать только то, что ему знакомо, что он знает, на любом уровне. Ум не может пережить то, что еще неизвестно. Ум и его отклик имеют большее значение, чем опыт, и полагаться на опыт как на средство понимания истины означает быть загнанным в клетку невежества и иллюзии. Желать пережить истину значит отрицать истину, поскольку желание обуславливает, а вера – это очередное прикрытие желания. Знание, вера, убеждения, выводы и опыт – это помехи для истины, они – та самая структура «я». «Я» не может быть, если нет накопленного результата опыта, а страх смерти – это страх не быть, не переживать. Если бы была уверенность, определенность переживаемого, не было бы никакого страха. Страх существует только во взаимоотношениях между известным и неизвестным. Известное вечно пытается охватывать неизвестное, но охватить оно может только уже известное. Неизвестное никогда не может быть пережито известным, нужно забыть пережитое, чтоб появилось неизвестное.
Желание пережить истину должно быть найдено и понято, но если есть какая-то причина для поиска, то истина не проявит себя. А может ли быть поиск без причины, сознательной или подсознательной? А с причиной бывает ли поиск? Если вы уже знаете то, что вы хотите, если вы сформулировали результат, тогда причина – это средство достижения того результата, который является самоспроецированным. Тогда поиск происходит ради потворствования, а не ради истины, и средство удовлетворения его будет выбрано. Пониманию того, что есть, не нужно никакой причины. Причины и средства мешают пониманию. Поиск, который является осознанием без необходимости выбора, проделывается не ради чего-то. Он проделывается, чтобы осознать стремление к цели и средства для ее достижения. Это осознание без необходимости выбора приводит к пониманию того, что есть.
Удивительно, насколько мы жаждем постоянства, продолжения. Это желание принимает многие формы, от самых грубых до самых тонких. С очевидными формами мы хорошо знакомы: имя, размер, характер и так далее. Но более тонкое стремление намного труднее раскрыть и понять. Идентичность таких понятий как идея, бытие, знание, становление, на любом уровне, трудно прочувствовать и обнаружить. Нам знакомо только продолжение, и никогда наоборот. Мы знаем продолжение опыта, памяти, событий, но нам неведомо то состояние, в котором нет продолжения. Мы называем это смертью, неизвестным, таинственным и так далее, и через обозначение этого мы надеемся так или иначе уловить это, что опять же является желанием продолжения.
Самосознание – это опыт, обозначение опыта и поэтому сохранение его, и этот процесс продолжается в различных глубинах мышления. Мы цепляемся за этот процесс самосознания, несмотря на его проходящие радости, его бесконечные противоречия, смущение и страдание. Это то, что мы знаем, это наше существование, продолжение самого нашего бытия, идеи, памяти, слова. Идея продолжается, вся или частично, та идея, которая составляет «я». Но разве это продолжение дарит свободу, единственно в которой возможно открытие и обновление?
Что имеет продолжение, никогда не сможет быть чем-то другим, чем оно есть, лишь незначительно видоизменяясь. Но эти изменения не придают тому новизну. Оно может накинуть другое покрывало, принять иную окраску, но это – все еще идея, память, слово. Такая часть продолжения – это не часть духовного, поскольку она все еще в пределах области мысли, памяти и времени. «Я» может переживать только свои собственные проекции, и через этот самоспроецированный опыт оно наделяет себя дальнейшим продолжением. Таким образом, пока существует продолжение, оно никогда не сможет переживать то, что находится вне его. Оно должно угаснуть, оно должно прекратить продолжать себя через идею, через память, через слово. Продолжение – это упадок, а жизнь есть только в смерти. Обновление появляется только с прекращением этого. Тогда возрождение – не продолжение, тогда смерть равна жизни, вместе они обновление от мгновения до мгновения. Это обновление и является творением.
Самозащита
Он был известным человеком, и у него имелась возможность вредить другим, что он, не колеблясь, и делал. Он был хитер и мелочен, лишен всякого великодушия и работал ради собственной выгоды. Он сказал, что он не был любителем обсуждать, но обстоятельства вынудили его прийти, и вот он здесь. Из всего сказанного им и не сказанного, что было совершенно ясно, что он был очень честолюбив и судил людей по себе. Он был безжалостен, когда это было выгодно, и нежен, когда он хотел чего-то. Он питал уважение к тем, кто выше него, относился к равным со снисходительной терпимостью, а тех, кто находился ниже его, он совершенно не признавал. Он даже ни разу не поглядел на шофера, который привез его. Деньги его сделали подозрительным, и у него было мало друзей. Он говорил о своих детях, как если бы они были игрушками для его развлечения, а оставаться в одиночестве он терпеть не мог, сказал он. Кто-то причинил ему ущерб, и он не мог принять ответные меры, потому что тот человек был вне его досягаемости. Поэтому он выместил это на тех, кого он мог достать. Он был неспособен понять, почему он был излишне груб, почему хотел делать больно тем, кого, как он сказал, любил. Пока он говорил, он медленно начинал таять и стал почти дружелюбен. Это было минутное дружелюбие, теплота которого немедленно испарилась бы, если этому что-то помешало бы или возник какой-нибудь вопрос об этом. Поскольку о этом ничего не спрашивали, он был раскрепощен и временно нежен.
Желание причинять ущерб и вредить другим, словом ли, жестом ли, или чем-нибудь другим, сильно в большинстве из нас. Оно обыденно и пугающе приятно. Само желание не быть обиженным кем-то приводит к желанию причинения вреда другим. Вредить другим – это способ защититься самому. Эта самозащита принимает специфические формы в зависимости от обстоятельств и тенденций. Как легко травмировать других, и какая чуткость необходима, чтобы не обидеть! Мы обижаем других, потому что нас самих обижают, и мы так изранены нашими собственными противоречиями и печалями. Чем больше мы внутри терзаемы, тем больше побуждение быть внешне агрессивным. Внутренняя неразбериха заставляет нас искать защиту снаружи, и чем больше каждый защищает себя, тем больше нападок на других.
Что это мы защищаем, что мы так тщательно охраняем? Конечно, это – идея о нас самих, на любом уровне. Если бы мы не охраняли идею, наш центр, не было бы «я» и «мое». Тогда мы были бы очень чувствительны, уязвимы из-за возможностей собственного бытия, сознательных, так же как и скрытых. Но поскольку большинство из нас не желает обнаружить процесс внутри своего «я», мы сопротивляемся любому вторжению в идею нас самих. Идея нас самих полностью поверхностна, но поскольку большинство из нас живет на поверхности, мы довольствуемся иллюзиями.
Желание причинить вред другому – это глубокий инстинкт. Мы накапливаем негодование, которое придает специфическую живучесть, чувство взаимодействия и жизни. А то, что накоплено, должен быть израсходовано через гнев, оскорбление, разрушительные действия, упрямство и через их противоположности. Именно это накопление негодования требует прощения, которое становится ненужным, если нет никакого накопления страданий.
Почему мы накапливаем в себе лесть и оскорбление, страдание и привязанность? Без этого накопления опытов и реакций на них нас нет, мы ничто, если у нас нет никакого имени, никакой привязанности, никакой веры. Этот страх быть ничем заставляет нас накапливать
