«Думаю, что да, но как же мне получить этот дар?»
Понимание – это не дар, припасенный для немногих, оно приходит к тем, кто искренен в своем самопознании. Сравнение не вызывает понимание, сравнение – это другая форма отвлечения, поскольку осуждение – это уклонение. Чтобы возникла истина, ум не должен сравнивать, оценивать. Когда ум сравнивает, оценивает, он не спокоен, он занят. Занятый ум не способен к ясному и простому восприятию.
«Означает ли это тогда, что я должен избавить себя от всех ценностей, которые я взрастил, знаний, которые я накопил?»
Разве не должен быть ум свободным, чтобы совершать открытия? Разве знания, информация – умозаключения и опыты собственные и других, это огромное накопленное бремя памяти, – приносит свободу? Есть ли свобода, пока существует надсмотрщик, который судит, осуждает, сравнивает? Ум никогда не молчит, если он всегда приобретает и рассчитывает, а не должен ли ум быть спокойным, чтобы возникла истина?
«Я понимаю это, но разве вы не слишком много требуете от простого и невежественного ума подобно моему?»
Это вы-то просты и невежественны? Если бы вы действительно были таким, это было бы огромное удовольствие начать с истинного исследования, но, к сожалению, вы не такой. Мудрость и истина приходят к человеку, кто честно говорит: «Я невежа, я не знаю». Простые, невинные, а не те, кто обременен знанием, увидят свет, потому что они скромны.
«Я хочу только одного: узнать истинный смысл жизни, а вы забрасываете меня вещами, которые недоступны для меня. Не могли бы вы, пожалуйста, сообщить мне простыми словами, в чем же истинное значение жизни?»
Сэр, вы должны начать с близлежащего, чтобы пойти далеко. Вы хотите огромного, не видя то, что рядом. Вы хотите узнать значение жизни. Жизнь не имеет никакого начала и никакого конца, это одновременно и смерть, и жизнь, это зеленый лист и увядший листок, уносимый ветром, это любовь и ее неизмеримая красота, это печаль одиночества и блаженство уединения. Это нельзя измерить, не может и ум обнаружить это.
Оценивая опыт
На горячей скале под палящим солнцем женщины из деревни раскладывали необработанный рис, который хранился на складе. Они принесли огромные связки его к плоской, с уклоном, скале, и два вола, которые были привязаны к дереву, теперь наступали на рис, чтобы выдавить зерно. Долина была вдали от всякого города, и огромные тамариндовые деревья давали глубокие тени. Через долину пыльная дорога пролегала до деревни и за ее пределы. Коровы и бесчисленные козы покрыли склоны. Рисовые поля были глубоко в воде, и белые рисовые птицы перелетали на ленивых крыльях от одного поля к другому. Они казались бесстрашными, но были застенчивы и не позволили бы кому-то приблизиться к ним. Манговые деревья начинали цвести, а река со своей чистой бегущей водой создавала веселый шум. Это была приятная местность, и все же бедность нависала над всем этим подобно чуме. Добровольная бедность – это одно, но вынужденная бедность – это совсем другое. Сельские жители были бедны и болезненны, и хотя теперь существовала медицинская амбулатория, и продовольствие было распределено, но ущерб, вызванный столетиями лишений, нельзя было стереть за несколько лет. Голодание – это не проблема одного сообщества или одной страны, а целого мира.
Вместе с заходящим солнцем с востока пришел нежный бриз, а от холмов веяло силой. Эти холмы были небольшими, но достаточно высокими, чтобы придавать воздуху мягкую прохладу, столь отличавшуюся от равнин. Звезды, казалось, свисали вниз очень близко к холмам, а иногда можно было услышать кашель леопарда. Тем вечером свет позади темнеющих холмов, казалось, придавал большее значение и прелесть всем до единого. Когда вы сидели на мосту, сельские жители, идущие мимо домой, внезапно прекращали говорить, и возобновляли свою беседу только, когда исчезали в темноте. Видения, которые ум способен вызывать, настолько пусты и глупы, но когда ум не занят строительством из его собственных материалов – памяти и времени – возникает то, что не имеет названия.
Телега с волом, с горящим фонарем, приближалась по дороге, каждая часть закрепленного сталью колеса медленно касалась твердой земли. Извозчик спал, но волы знали свой путь домой, они прошли мимо, а затем также были поглощены темнотой. Стало очень тихо. Вечерняя звезда была прямо на холме, но вскоре и она исчезнет из вида. Вдали кричала сова, и все до одного в мире ночных насекомых были оживлены и заняты. Но все же неподвижность не нарушалась. Она все содержала в себе: звезды, одинокую сову, бесчисленных насекомых. Если прислушиваешься к ней, то теряешь ее, но если принадлежишь, она приветствует тебя. Наблюдающий никогда не может иметь эту неподвижность, он посторонний, смотрящий в нее, но он не принадлежит ей. Наблюдающий только переживает, он никогда не является переживаемым, непосредственно самим явлением.
Он путешествовал по всему миру, знал несколько языков и был профессором и дипломатом. В своей юности он побывал в Оксфорде и, совершив довольно напряженный жизненный путь, ушел на пенсию до наступления положенного возраста. Ему была знакома западная музыка, но он любил больше всего музыку своей собственной страны. Он изучал различные религии, и был под особым впечатлением от буддизма, но в конце концов, добавил он, избавился от их суеверий, догм и ритуалов, по сути, все они твердили об одном и том же. Некоторым из ритуалов была присуща красота, но финансовые вопросы и приукрашенность овладели большинством религий, а сам он был свободен от всех ритуалов и догматических преувеличений. Он немного занимался передачей мыслей на расстоянии и гипнозом и был ознакомлен с ясновидением, но никогда не рассматривал их как саму по себе цель. Можно было развивать расширенные способности к наблюдению, больший контроль над любым вопросом и так далее, но все это казалось ему довольно-таки примитивным и очевидным. Он принимал некоторые наркотики, включая самые новейшие, которые на некоторое время давали ему интенсивность восприятия и переживания сверх поверхностных ощущений. Но он не придавал большую важность этим опытам, поскольку они никоим образом не показывали значение этого, то, что он чувствовал, было вне всех эфемерных вещей.
«Я попробовал различные виды медитации, – сказал он, – и на целый год отошел от всякой деятельности, чтобы побыть одному и медитировать. В разное время я читал то, что вы говорите относительно медитации, и был очень поражен этим. Прямо с детского возраста само слово „медитация“, или его эквивалент на санскрите, производило очень странное впечатление на меня. Я всегда находил необыкновенную прелесть и восхищение в медитации – это одна из немногих вещей в жизни, которыми я действительно наслаждался, если можно использовать такое слово по отношению к столь глубокой вещи как медитация. То удовольствие не покидало меня, а усилилось и расширилось с годами, и то, что вы сказали о медитации, открыло новое блаженство для меня. Я не хочу спрашивать у вас о медитации что-нибудь еще, потому что я читал почти все, что вы до этого сказали о ней, но мне хотелось бы поговорить с вами, если можно, о случае, который произошел совсем недавно».
Он сделал паузу на мгновение, а затем продолжил.
«Из того, что я вам сказал, вы поняли, что я не тот человек, который создает символические образы и поклоняется им. Я тщательно избегал всякого отождествления с выдуманными религиозными концепциями или понятиями. Каждый читал или слышал, что некоторые из святых, или, по крайней мере, некоторые из тех, кого люди назвали святыми, имели видение Кришны, Христа, Мать как Кали, девы Марии и так далее. Я могу понять, как легко можно было загипнотизировать себя с помощью веры и вызвать определенное видение, которое могло бы радикально изменить поведение в жизни. Но я не желаю быть под гнетом любого заблуждения, и, сказав все это, я хочу описать кое-что, что случилось несколько недель назад.
Наша группа из нескольких человек довольно часто встречалась, чтобы поговорить о серьезном, и однажды вечером мы довольно-таки горячо обсуждали удивительное сходство между коммунизмом и католицизмом, когда внезапно в комнате появилась сидящая фигура в желтой одежде и с бритой головой. Я сильно испугался. Я протер свои глаза и посмотрел на лица моих друзей. Они совершенно не обращали внимания на фигуру и были так заняты обсуждением, что не заметили моего молчания. Я встряхнул головой, покашлял и снова потер глаза, но фигура была все еще там. Я не могу передать вам, какое прекрасное лицо у нее было, его красота было не просто из-за формы, а из-за чего-то бесконечно большего. Я не мог оторвать своих глаз от того лица, и, поскольку это было слишком много для меня, и я не желал, чтобы мои друзья заметили мое молчание и мое поглощенное удивление, я встал и вышел на веранду. Ночной воздух был освежающ и холоден. Я походил туда-сюда и снова вошел. Они все еще разговаривали, но атмосфера в комнате изменилась, а фигура была все еще там, где и прежде, усевшись на полу, с ее необыкновенной, чисто выбритой головой. Я не мог продолжать обсуждение, и через время все мы разошлись. Когда я шел домой, фигура пошла передо мной. Это было несколько недель назад, и она все еще не оставляет меня, хотя и утратила то могущественное внутреннее качество. Когда я закрываю глаза, она здесь, и кое-что очень странное случилось со мной. Но прежде, чем я перейду к этому, что значит мое переживание? Является ли это самопроекцией из подсознательного прошлого, без моего осознания и сознательной воли, или это что-то полностью не зависимое от меня, не имеющее отношения к моему сознанию? Я много размышлял над этим вопросом, но оказался не способен обнаружить его суть».
Теперь, когда вы получили такой опыт, ценен ли он для вас? Действительно ли это важно для вас, если можно поинтересоваться, и уцепились ли вы за него?
«В некотором роде, предполагаю, что да, если отвечать честно. Это дало мне творческий подъем, не то, чтобы я пишу поэмы или рисую, но это переживание вызвало глубокое чувство свободы и умиротворения. Он ценен для меня, потому что вызвал глубокое преобразование внутри меня. Несомненно, он жизненно важен для меня, и я не терял бы его любой ценой».
Вы не боитесь ее потери? Вы сознательно преследуете ту фигуру, или же это – бессмертное существо?
«Я предполагаю,
