была бесплодной, изолированной и далекой от человеческой радости и боли. Не было птиц, и вы не увидели бы никаких диких животных, кроме нескольких бурундуков, которые пробегали через дорогу. Никакой воды не было видно, кроме одного или двух мест, где были домашние животные. Во время дождей холмы покроются зеленью, мягкой и манящей, но теперь они были суровыми и строгими, с красотой великого спокойствия. Это был удивительный вечер, насыщенный и полный, но пока дорога извивалась туда-сюда среди холмистой местности, время подошло к концу. Знак оповещал, что осталось восемнадцать миль до главной дороги, ведущей на север. Потребуется полчаса или около того, чтобы добраться туда: время и расстояние. Все же в тот момент, время и расстояние прекратилось. Это был неизмеримый момент, у него не было ни начала, ни конца. Синее небо и покатые, золотистые холмы были там, обширные и вечные, но они были частью этого безвременья. Глаза и ум следили за дорогой. Темные и одинокие деревья были яркими и впечатляющими, и каждая отдельная травинка сена на извилистых холмах выделялась, простая и ясная. Свет того позднего вечера вокруг деревьев и среди холмов был очень спокойным, и единственное, что двигалось, был автомобиль, так быстро мчавшийся. Молчание между словами обладало неизмеримым спокойствием. Эта дорога окончится, соединяясь с другой, и та тоже где-нибудь сойдет на нет. Те неподвижные, темные деревья упадут, а пыль от них будет рассеяна и забыта, нежная зеленая трава взойдет после дождей, и она тоже увянет.
Жизнь и смерть неотделимы, и в их разделении скрывается постоянный страх. Разделение – это начало времени, страх конца рождает боль начала. Ум оказывается пойманным в этом колесе и начинает плести паутину времени. Мысль – это процесс и результат времени, и мысль не может искусственно взращивать любовь.
Он был хорошо известным актером, который сделал себе имя, но он был все еще достаточно молод, чтобы познавать и страдать.
«Почему мы играем? – спросил он. – Для одних сцена – это просто средство для существования, для других она предлагает возможность для выражения их собственного тщеславия, а еще для некоторых играть различные роли – это огромный стимул. Сцена также предлагает изумительное бегство от жизненных реалий. Я играю по всем этим причинам, и, возможно, также потому, – я говорю это с колебанием – что надеюсь принести какое-то добро через сцену».
Разве театральная игра не придает силу «я», эго? Мы позируем, мы надеваем маски, и постепенно позирование, маска становится ежедневной привычкой, прикрывая многочисленные «я»: противоречия, жадность, ненависть и так далее. Идеал – это позирование, маска, прикрывающая факт, реальное. Может ли кто-то делать добро через сцену?
«Вы подразумеваете, что не может?»
Нет, это вопрос, а не осуждение. При написании пьесы у автора имелись определенные идеи и намерения, которые он хочет объяснить. Актер – это посредник, маска, а публику развлекают или поучают. Разве такое образование делает добро? Или же оно просто ставит условия для ума в соответствие образцу, хорошему или плохому, разумному или глупому, изобретенному автором?
«О, господи, я никогда не думал обо всем этом. Понимаете, я могу стать довольно успешным актером, и прежде, чем я полностью погружусь в это, я задаю себе вопрос, суждено ли актерской игре быть моим жизненным путем. В ней присутствует присущее ей загадочное обаяние, иногда очень разрушительное, а в другое время очень приятное. Вы можете принимать игру всерьез, но сама по себе она не очень серьезна. Поскольку я склонен быть довольно-таки серьезным, я задался вопросом, стоит ли делать сцену своей карьерой. Есть что-то во мне, что протестует против абсурдной поверхностности всего этого, и все же меня очень влечет к этому, поэтому мне тревожно, мягко говоря. Через все это проходит нить серьезности».
Может ли кто-то другой решать то, каков должен быть ваш жизненный путь?
«Нет, но, обговорив вопрос с другим, иногда становится ясно».
Если можно напомнить, любая деятельность, которая делает акцент на «я», на эго, разрушительна, она приносит горе. Это основная проблема, верно? Ранее вы сказали, что хотели бы делать добро, но, конечно, добро невозможно, когда сознательно или подсознательно «я» лелеется и поддерживается через какую-либо карьеру или деятельность.
«Разве не всякое действие основано на выживании «я»?»
Возможно, не всегда. Внешне может казаться, что действие носит самозащитный характер, но внутри оно может не быть таким вообще. То, что другие говорят или думают по этому поводу, не имеет особого значения, но не следует обманывать себя. А обмануть себя в психологических вопросах очень легко.
«Мне кажется, что, если я в действительности заинтересован в отречении от моего „я“, мне надо будет уйти в монастырь или вести жизнь отшельника».
Неужели необходимо вести жизнь отшельника, чтобы отречься от «я»? Понимаете, у нас есть концепция самоотверженной жизни, и именно эта концепция предотвращает понимание жизни, в которой нет «я». Концепция – это другая форма «я». Без бегства в монастыри и тому подобное, разве невозможно быть пассивно внимательным к деятельности «я»? Это осознание может вызывать совершенно иную деятельность, которая не порождает горе и страдание.
«Тогда существуют некоторые профессии, которые являются очевидно вредными для нормальной жизни, и я отношу мою к ним. Я все еще весьма молод. Я могу отказаться от сцены и, вникнув во все это, я совершенно уверен, что так и будет. Но тогда что же мне делать? У меня есть некоторые таланты, которые могут развиться и быть полезными».
Талант может стать проклятием. «Я» может воспользоваться и укрепить себя через способности, и тогда талант становится проявлением и прославлением «я». Одаренный человек может принести свой дар в жертву богу, зная об его опасности. Но он осознает свой дар, иначе он не принес бы его в жертву, и именно это осознание того, что вы есть такой или вы имеете то-то, нужно понять. Отказ от того, кем кто-то является, или от того, что он имеет, с целью быть скромным – это тщеславие.
«Я начинаю получать представление обо всем этом, но это все еще очень запутанно».
Возможно, но что важно, так это не основанное на выборе понимание очевидных и скрытых действий «я».
Путь знаний
Солнце село за горами, и розоватый багрянец все еще оставался над цепью скал на востоке. Дорожка вела вниз, сворачивая то вправо, то влево, через зеленую долину. Это был спокойный вечер, и среди листьев дул легкий ветерок. Вечерняя звезда только что появилась в небе над горизонтом, и через некоторое время будет совсем темно, потому что не было луны. Деревья, которые раньше были открыты и приветливы, уходили в себя из-за темноты ночи. Среди этих холмов было прохладно и тихо, и теперь на небе было полно звезд, а горы были ясными и четкими на фоне холмов. Тот запах, присущий только ночи, заполнял воздух, а вдалеке лаяла собака. Это была очень спокойная ночь, и это спокойствие, казалось, проникало в камни, в деревья, во все вещи вокруг, и шаги по неровной дорожке не нарушали его.
Ум также был совершенно спокоен. В конце концов, медитация – это не средство, чтобы вызвать результат, то состояние, которое было или которое могло бы быть. Если медитация делается с намерением, желаемый результат может быть достигнут, но тогда это не медитация, это только лишь выполнение желания. Желание никогда не бывает удовлетворенным, нет конца желанию. Понимание желания без попытки положить ему конец или поддержать его является началом и концом медитации. Но есть кое-что помимо этого. Удивительно, как медитирующий упорствует. Он стремится к продолжению, становится наблюдателем, переживающим, механизмом воспоминаний, тем, кто оценивает, накапливает, отклоняет. Когда медитация исходит от медитирующего, она только усиливает медитирующего, переживающего. Спокойствие ума – это отсутствие переживающего, наблюдателя, который осознает, что спокоен. Когда ум спокоен, возникает состояние бдительности. Вы можете быть периодически бдительным по отношению ко многим вещам, вы можете исследовать, искать, исследовать, но это действия желания, воли, признания и выгоды. То, что вечно начеку, не является ни самим желанием, ни продуктом желания. Желание порождает конфликт дуальности, а конфликт – это невежество.
Имея хорошие связи и богатство, теперь она была на охоте за духовным. Она разыскала католических духовных лидеров и индусских учителей, училась вместе с суфистами и немного увлекалась буддизмом.
«Конечно, – добавила она, – я также изучала оккультизм, и теперь я пришла, чтобы учиться у вас».
Разве мудрость находится в накоплении больших знаний? Если позволите поинтересоваться, что же вы ищете?
«Я стремилась к различным вещам в разные периоды моей жизни, и то, что я искала, я обычно находила. Я накопила огромный опыт и вела богатую и разнообразную жизнь. Я много читала на разнообразные темы и побывала у одного из выдающихся психиатров, но я все еще ищу».
Почему вы делаете все это? Зачем этот поиск, неважно, поверхностный или глубокий?
«Какой странный вопрос! Если не искать, можно было бы остановиться в развитии, если постоянно не учиться, жизнь не имела бы никакого значения, можно было бы с таким же успехом умереть».
Опять же, чему вы учитесь? При чтении того, что сказали другие о структуре и поведении людей, при анализе социальных и культурных различий, при изучении любой из различных наук или школ философии, что же это, что вы накапливаете?
«Я чувствую, что если только имела бы достаточно знаний, то это спасло бы людей от борьбы и страданий, так что я собираю их, где могу. Знание необходимо для понимания».
Разве понимание приходит через знания? Или же знания мешают творческому пониманию? Мы, кажется, считаем, что, накапливая факты и информацию, получая энциклопедические знания, мы будем освобождены из нашей неволи. Это не так просто. Антагонизм, ненависть и война не прекратились, хотя все мы знаем, насколько они разрушительны и бесполезны. Знание не обязательно является профилактикой всех этих явлений, напротив, оно может стимулировать и поощрять их. Так что не важно ли выяснить, почему мы накапливаем знания?
«Я говорила со многими педагогами, которые считают, что если знание может быть распространено достаточно широко, оно рассеет ненависть человека к человеку и предотвратит полное разрушение мира. Я думаю, что это то, чем наиболее серьезные педагоги обеспокоены».
Хотя теперь мы имеем так много знаний в таких многочисленных областях,
