Джидду Кришнамурти Полёт орла
Мысль, удовольствие и боль.
Для большинства из нас свобода — это идея, а не реальность. Говоря о свободе, нам хочется прежде всего внешней свободы — делать, что нам нравится, путешествовать, свободно выражать своё мнение, думать, что хотим. Внешнее проявление свободы представляется необычайно важным, особенно для стран, где правят тирания и диктатура; а в тех странах, где внешняя свобода возможна, человек стремится ко всё большему и большему удовольствию, ко всё большим и большим приобретениям.
Если мы хотим глубоко исследовать, что такое свобода, если мы хотим быть полностью и абсолютно свободными внутренне, — что затем найдёт своё выражение и в обществе, во взаимоотношениях, — тогда, мне кажется, нам следует задаться вопросом: «Может ли вообще человеческий ум, который столь сильно обусловлен, быть свободным? Не обречён ли он жить и действовать в пределах собственной обусловленности — так что свобода оказывается вовсе невозможной?» Человек обнаруживает, что ум, который пришёл к чисто словесному убеждению, будто здесь на земле нет никакой свободы, ни внутренней, ни внешней, начинает придумывать свободу в ином мире, будущее освобождение, небеса и прочее.
Отложите в сторону все теоретические, все идеологические концепции свободы, чтобы мы могли исследовать, могут ли вообще наши умы, ваши и мой, быть действительно свободными — свободными от зависимости, от страха, от беспокойства, свободными от бесчисленных проблем, как осознаваемых, так и лежащих в глубоких слоях подсознания. Может ли вообще существовать полная психологическая свобода, а значит и возможность встречи ума с тем, что не принадлежит времени и не сконструировано мыслью, но что, однако, не является бегством от подлинных реалий повседневного существования?
Пока внутренне — психологически — ум человека не будет абсолютно свободен, невозможно увидеть то, что истинно; увидеть, существует ли реальность, которая не придумана страхом и не сформирована обществом и культурой, которая не является бегством от монотонных будней, с их скукой, одиночеством, отчаянием, тревогой. Чтобы выяснить, существует ли такая свобода, необходимо осознавать свою собственную обусловленность, проблемы, монотонную поверхностность, пустоту и неудовлетворительность своей повседневной жизни и прежде всего осознавать свой страх. Человек должен осознавать себя — не интроспективно, не аналитически, но действительно осознавать себя, какой он есть, и видеть, есть ли вообще возможность полной свободы от всего, что засоряет и обременяет ум.
Для нашего с вами исследования такая свобода абсолютно необходима — и не в конце, а с самого начала. Несвободный человек не способен исследовать и познавать. Глубокое видение предполагает не только свободу, но и необходимую для наблюдения дисциплину. Свобода и дисциплина идут рука об руку — дело обстоит не так, будто человек должен быть дисциплинирован, чтобы быть свободным. Мы используем слово «дисциплина» не в общепринятом, традиционном смысле, низводящем её до приспособления и подражания, подавления и следования шаблону, но скорее в его первоначальном значении, означающем просто «учиться». Познание и свобода идут рука об руку — свобода рождает свою собственную дисциплину, не дисциплину, навязанную умом для достижения определённого результата. Эти два фактора очень важны — свобода и акт познания. Человек не может познать самого себя, если он не свободен, свободен так, что он способен наблюдать не в соответствии с каким-либо шаблоном, формулой, концепцией, но действительно наблюдать себя таким, какой он и есть. Такое наблюдение, такое восприятие, такое видение порождает свою собственную дисциплину и учение: и в них нет никакого подчинения, подражания, подавления или контроля. И в этом — необыкновенная красота.
Наши умы обусловлены, это очевидный факт; они обусловлены определённой культурой и обществом, влиянием разнообразных впечатлений, напряжениями и стрессами взаимоотношений, экономическими, климатическими факторами, уровнем образования, религиозной принадлежностью и прочим. Наши умы натренированы или принимать страх, или убегать от него, если это возможно; они никогда не оказываются способными полностью, тотально разрушить всю природу и структуру страха. Вот почему наш первый вопрос такой: «Может ли столь сильно отягощённый ум полностью решить не только проблему своей обусловленности, но и избавиться от своих страхов, если он обуславливается именно благодаря страху?»
Не ограничивайтесь одним лишь слушанием множества слов и идей, в этом в действительности вообще нет никакого смысла; но просто через акт слушания, через наблюдение за состоянием собственного ума как на уровне слов, так и на несловесном уровне выясняйте, может ли ум вообще быть свободным — не принимая страха, не убегая от него, не говоря: «Я должен развить в себе мужество, способность к сопротивлению», но действительно полностью осознавая тот страх, которым он пойман. До тех пор, пока человек не свободен от этого качества страха, он не может видеть ясно, глубоко; и очевидно, что когда есть страх, любви нет.
Итак, может ли ум действительно быть свободным от страха? Мне кажется, что для всякого сколько-нибудь серьёзного человек этот вопрос является одним из самых важных, существенных вопросов, которые должны быть заданы и разрешены. Существуют страхи физические и страхи психологические. И физические страхи боли, и психологические страхи в виде памяти о боли в прошлом и мысли о повторении этой боли в будущем; также страхи старости и смерти, страхи, связанные с физической незащищённостью и с неуверенностью в завтрашнем дне, с неспособностью добиться большого успеха и признания, с неспособностью достичь чего-либо, стать кем-то в этом довольно-таки безобразном и суровом мире; страхи перед жизненным крушением или разорением, страхи перед одиночеством, неспособностью любить или быть любимым и прочее; как сознательные страхи, так и бессознательные страхи. Может ли ум быть совершенно свободным от всего этого? Если ум говорит, что он не способен на это, значит он сам сделал себя неспособным, он внёс в себя искажение и теперь не способен на восприятие, понимание; он не способен быть совершенно безмолвным, тихим; он подобен уму, который, находясь во тьме, ищет свет и никогда не находит его, а потому придумывает «свет», заключающийся в словах, в концепциях, в теориях.
Как же уму, столь отягощённому страхом и своей обусловленностью, освободиться от всего этого? Или мы должны принять страх как неотъемлемую часть жизни? — и большинство из нас принимает его, примиряется с ним. Что же нам делать? Как мне, человеку, или вам как человеку, избавиться от этого страха? — и не от конкретного страха, но от страха в целом, от всей сущности и структуры страха?
Что такое страх? (Я предлагаю не принимать на веру то, что говорит сейчас ведущий беседу. У него нет никакой власти, авторитета, и он не учитель, не гуру; ведь если бы он был таковым, вы стали бы его последователями — но тот, кто является последователем, губит и себя, и своего учителя.) Мы пытаемся понять суть этого вопроса настолько полно, чтобы ум уже никогда более не поддавался страху, а значит внутренне, психологически, был бы свободным от любой зависимости от кого-либо другого. Красота свободы в том, что вы не оставляете за собой следа. Орёл в своём полёте не оставляет следа; учёный же след оставляет. Исследование этого вопроса о свободе требует не только научного наблюдения, но и полёта орла, не оставляющего никакого следа. Требуется и то и другое — и словесное объяснение и несловесное восприятие, так как описание всегда отличается от описываемой реальности; несомненно, объяснение всегда будет отличаться от предмета объяснения; слово никогда не совпадает с реальностью.
Если всё это ясно, мы можем двигаться дальше, чтобы самостоятельно, а не через ведущего беседу, его слова, его идеи или мысли выяснить возможность абсолютной свободы ума от страха.
Всё вышесказанное — не вступление. Если вы не услышали и не поняли сказанного, вы не сможете идти дальше.
Для исследования необходима свобода взгляда, наблюдения; необходима свобода от предубеждения, умозаключений, концепций, идеалов, предрассудков — так, чтобы вы действительно смогли сами увидеть, что такое страх. Когда вы наблюдаете очень внимательно, вблизи, интимно, есть ли тогда вообще, страх? Иначе говоря, вы можете очень, очень внимательно, очень близко наблюдать, что такое страх, в том и только том случае, если «наблюдающий» является «наблюдаемым». Мы собираемся вникнуть в это. Так что такое страх? Как страх появляется? Такие явные физические страхи, как страх перед физической опасностью, на которые имеется немедленная, непосредственная реакция, понять очень легко; нет нужды погружаться в это слишком глубоко. Нас интересуют психологические страхи: как возникают они? Каково их происхождение? — вот в чём вопрос. Существует страх перед чем-то, что произошло вчера; страх перед чем-то, что может ещё произойти сегодня или завтра. Существует и страх перед тем, что мы узнали, и страх перед неизвестным, которым является завтрашний день. Очевидно, что все эти страхи рождаются через структуру мысли, через размышление о вчерашнем или о будущем. Вы согласны? Разве не мысль порождает страх? Прошу вас, давайте достигнем в этом полной уверенности; не принимайте того, что говорится; достигайте собственной абсолютной ясности и уверенности относительно того, является ли мысль источником страха. Размышление о боли, психологически, — о боли, которую человек пережил некоторое время назад и повторения которой не хочет, возвращения которой не желает, — размышление обо всём этом порождает страх. Можем ли мы отсюда двигаться дальше? Пока мы не видим этого достаточно ясно, продвижение невозможно. Мысль, размышление о несчастном случае, о пережитом опыте, о состоянии, в котором были беспокойство или опасность, печаль или боль, всегда порождает в нас страх. И мысль, устанавливая определённый уровень психологической безопасности, не хочет, чтобы эта безопасность была поколеблена; поскольку любые беспокойства угрожают этому, реакцией на них будет страх.
Мысль ответственна за страх; и так же мысль ответственна и за удовольствие. Бывали мгновения счастья — и мысль размышляет о них, хочет их увековечить; поскольку это невозможно, возникает сопротивление, гнев, отчаяние и страх. Получается, что мысль ответственна как за страх, так и за удовольствие. Верно? Это не словесное умозаключение, не рецепт бегства от страха. Так что там, где есть удовольствие, есть и боль, и страх, увековеченные мыслью. Удовольствие и боль идут вместе, они неразделимы, — и мысль ответственна за обоих. Если бы не существовало завтрашнего дня, следующего мгновения, о котором мы могли бы думать в категориях страха или удовольствия, не существовало бы и самих этих страха и удовольствия. Можем ли мы двигаться дальше? Является ли это для вас действительностью, фактом? — не как какая-либо идея, но как то, что вы сами открыли и что поэтому реально, так что вы можете сказать: «Я выяснил, что мысль порождает и то и это, и удовольствие и страх». Вы испытали сексуальное удовлетворение, наслаждение; и позднее вы начинаете размышлять об
