любви и страх. Почему мы миримся со всем этим? Почему принимаем общественную мораль и социальное окружение, если прекрасно видим их крайнюю аморальность; почему мы, зная это, — и не просто эмоционально или сентиментально, а из наблюдения мира, самих себя, — почему мы живём таким образом? Почему наша система образования выпускает вместо живых человеческих существ существа механические, обученные мириться с определёнными работами — и в конце концов умирать? Образование, наука и религия никоим образом не разрешили наших проблем.
Почему каждый из нас, наблюдая весь этот хаос, мирится с ним и подстраивается под него, вместо того, чтобы полностью разрушить в себе этот процесс? Я думаю, мы должны задать этот вопрос не интеллектуально, не для того, чтобы найти некоего бога, реализацию или особый вид счастья, неизбежно ведущих к различным вариантам бегства. Мы должны посмотреть на это спокойно, твёрдым взглядом, без какого бы то ни было осуждения и оценки. Мы должны спросить, как взрослые люди, почему мы живём таким образом — живём, боремся и умираем? И когда мы задаём этот вопрос серьёзно, с твёрдым намерением это понять, ни философиям, ни теориям, ни спекулятивным идеям здесь уже места нет. Имеет значение не то, что должно бы быть, что могло бы быть, какому принципу мы должны следовать, к какого рода идеалам, религии или гуру нам следовало бы обратиться. Очевидно, что все подобные ответы бессмысленны, когда вы сталкиваетесь с этим хаосом, смятением, страданием и постоянным конфликтом, в которых мы живём. Мы превратили жизнь в поле боя, где каждая семья, каждая группа, каждый народ противостоит другим. Видя всё это не как идею, а как нечто, что вы действительно наблюдаете, с чем вы сталкиваетесь лицом к лицу, вы спрашиваете себя — что это такое? Почему мы продолжаем существовать таким образом, не живя и не любя, но в страхе и ужасе, пока не умрём?
Задав этот вопрос, что вы будете делать? Его не могут задать люди, уютно обосновавшиеся в привычных идеалах, в комфортабельных домах, люди, имеющие мало денег, люди, которые очень респектабельны и буржуазны. Если такие люди и задают вопросы, они немедленно интерпретируют их в соответствии со своими личными потребностями. Наш же вопрос общечеловечен — он касается жизни каждого из нас, и богатого и бедного, и молодого и старого; мы спрашиваем, почему мы живём такой монотонной и бессмысленной жизнью? Ходим на службу и работаем в лаборатории или на заводе по сорок лет, растим детей, учим их самым абсурдным способом, — а затем умираем. Думаю, чтобы выяснить это, вы должны задать этот вопрос всем своим существом. Тогда вы сможете задать себе следующий вопрос: могут ли вообще люди радикально, в самой своей основе, измениться? — так, чтобы они взглянули на этот мир заново, другими глазами, иным сердцем, свободным от ненависти, вражды, расовых предубеждений, очень ясным умом, обладающим невероятной энергией.
Когда видишь всё это — войны, нелепые разделения, созданные религиями, отчуждённость человека в обществе, противостояние семьи всему остальному миру, приверженность каждого человека некоему личному идеалу и разделение самого себя на «я» и «ты», «мы» и «они», — когда видишь всё это, объективно и психологически, остаётся лишь один вопрос, одна фундаментальная проблема: способен ли человеческий ум, так сильно обусловленный, измениться? Измениться радикально, и не в каких-то будущих воплощениях, не в конце жизни, а сейчас, так, чтобы стать новым, свежим, юным, невинным, неотягощённым; чтобы мы узнали, что значит любить и что означает жить в мире. Я думаю, что это — единственная проблема. Когда она будет разрешена, тогда любая другая проблема, экономическая или социальная — всё то, что ведёт к войнам, — исчезнет, и возникнет совершенно иная структура общества.
Итак, наша проблема сводится к возможности ума, рассудка и сердца жить как будто только явившись на свет, незапятнанными, свежими, невинными, знающими, что значит счастье, экстаз, глубокая любовь. Вы знаете, есть опасность выслушивать риторические вопросы; но это совсем не риторический вопрос — это наша жизнь. Нас не интересуют слова или идеи. Большинство из нас захвачены в слова, никогда не понимая глубоко того, что слово вовсе не есть сама реальность, описание вовсе не есть описываемое. И если бы мы попытались в течение этих бесед понять, как человеческий ум, включающий в себя мозг, ум и сердце, в течение веков делался обусловленным через пропаганду, страх и другие воздействия, мы смогли бы реально выяснить возможность этого ума подвергнуться радикальной трансформации; чтобы повсюду в мире человек мог жить мирно, в необыкновенной любви, великом экстазе, в понимании того, что неизмеримо. Наша проблема такова: может ли ум, столь отягощённый прошлыми воспоминаниями, традициями, может ли такой ум без усилия, борьбы и конфликта зажечь в себе огонь перемены, огонь изменения, и сжечь в нём весь шлак вчерашнего? Поставив этот вопрос — который, я уверен, задаёт себе любой вдумчивый, серьёзный человек, — с чего мы должны начать? С внешних изменений этого бюрократического мира, с его социального строя? Или нам начать с внутреннего, с психологического? Будет ли для нас главным объектом революционных преобразований мир внешний, со всеми его технологическими знаниями, чудесами науки? Человек уже пытался это проделать. Уже утверждалось, что если вы радикально меняете внешнее бытие — чем и занимались все кровавые революции в нашей истории, — человек изменится, он станет счастливым. Коммунисты и другие революционеры утверждали, что стоит навести порядок вовне, как внутренняя гармония будет обеспечена. Они говорили также, что неважно, если нет порядка внутри, важно, чтобы был порядок во внешнем мире — порядок, основанный на идеях, Утопия, во имя которой были убиты миллионы людей.
Поэтому давайте начнём с внутреннего, психологического. Это не означает, что вы предоставите нынешнему общественному порядку, с его сумятицей и беспорядком, остаться, как он есть. Но существует ли разделение между внутренним и внешним? Или это — единое движение, в котором внутреннее и внешнее существуют не как две отдельные реальности, но просто как движение? Я думаю, что важно установить между нами не только словесное общение — на английском, общем для нас с вами, используя понятные для всех нас слова, — но задействовать также иные, более тонкие формы общения; и поскольку мы собираемся проникнуть в проблему очень глубоко, очень серьёзно, здесь необходимо общение, проникающее глубже словесного уровня, выходящее за его пределы. Должна быть сопричастность, предполагающая, что обе стороны глубоко заинтересованы, небезразличны, что они смотрят на проблему со страстью, с жаждой понять её. Поэтому необходимо не только словесное общение, но и глубокая сопричастность, при которой нет вопроса о согласии или несогласии. Согласие или несогласие не должны возникать, поскольку мы имеем дело не с идеями, мнениями, концепциями или идеалами — нас интересует проблема изменения человека. И ни ваше мнение, ни моё мнение вовсе не имеет никакого значения. Если вы говорите, что такое изменение невозможно, раз человек не меняется тысячелетиями, вы уже преградили себе путь, вы не двинетесь с места, не начнёте выяснять что-либо и исследовать. Или если вы просто говорите, что это возможно, вы живёте в мире возможностей, а не реальностей. Так что следует подойти к этому вопросу без предварительных идей о возможности или невозможности изменения человека. Здесь необходим свежий ум, жаждущий выяснять, ум, достаточно юный, чтобы подвергнуть всё проверке, исследованию. Мы должны не только установить ясную словесную связь, должна быть и сопричастность вас и ведущего беседу, чувство дружбы, любви, которые возникают тогда, когда есть сильный общий интерес. Когда муж и жена глубоко интересуются своими детьми, они отбрасывают все мнения, свои личные симпатии и антипатии — им интересен только ребёнок. В этом интересе есть огромная любовь — не какое-то мнение, которое управляло бы действиями. Точно так же необходимо чувство глубокой связи между вами и ведущим беседу, чтобы вместе предстать перед одной и той же проблемой, с одной и той же интенсивностью, в один и тот же момент. Тогда мы способны установить эту сопричастность — только одна она приносит глубокое понимание.
Итак, имеется этот вопрос: как может ум, в своём нынешнем состоянии так глубоко обусловленный, радикально измениться? Надеюсь, вы задаёте себе этот вопрос, ведь без подлинной морали, не имеющей ничего общего с моралью этого общества, без подлинного аскетизма, не имеющего ничего общего с аскетизмом священника с его жёсткостью и насилием, без порядка глубоко внутри любой поиск истины, реальности, Бога — имя можно дать любое — вовсе не имеет никакого смысла. Возможно, те из вас, кто пришёл сюда выяснить, как осознать Бога или как приобрести некий мистический опыт, будут разочарованы; ибо без нового, свежего ума, без глаз, видящих то, что истинно, вы не имеете возможности понять неизмеримое, не имеющее имени, понять то, что есть.
Если вы просто хотите более широкого опыта, более глубоких переживаний, но ведёте жизнь жалкую, бессмысленную, у вас будет опыт, будут переживания, которые ничего не будут стоить. Мы должны вместе вникнуть в это — вы обнаружите, что вопрос этот очень сложный, так как в него включено очень многое. Для его понимания необходима свобода и энергия; это непременное условие — огромная энергия и свобода наблюдения. Если же вы связаны с какой-то верой или привязаны к какой-то утопической идее, то вы, несомненно, не свободны для наблюдения.
Существует этот сложный ум, обусловленный как католик или протестант, ум, ищущий безопасность, связанный тщеславием и традицией. Для ума, ставшего поверхностным во всём, кроме технологической сферы, путешествие на луну представляется удивительным достижением. Но те, кто строил космический корабль, ведут жизнь вполне заурядную, мелочную, завистливую, тревожную, озабоченную, честолюбивую, и умы их обусловлены. Мы спрашиваем, могут ли такие умы быть совершенно свободными от любой обусловленности, чтобы жить совершенно по-иному. И чтобы это выяснить, нужна свобода наблюдать — наблюдать не в качестве христианина, индуса, голландца, немца, русского или кого-либо ещё. Для ясного наблюдения необходима свобода, которая предполагает, что само наблюдение является действием. Само это наблюдение приводит к радикальной революции. Для такого наблюдения вам необходима огромная энергия.
Итак, мы собираемся выяснить, почему люди не обладают такой энергией, устремлённостью, накалом, чтобы измениться. Их энергии всегда достаточно для того, чтобы ссориться и убивать друг друга, делить мир или летать на луну — для всего этого хватает энергии. Но у них явно нет энергии для того, чтобы радикально измениться. Поэтому мы спрашиваем, почему у нас нет этой необходимой энергии?
Интересно, что вы ответите на этот вопрос? Мы говорили: у человека достаточно
