богатым человеком, но отказался от своих богатств. До этого у него было множество владений. Готовый делать добрые дела и не обладая жестокосердием, он с радостью нес бремя ответственности, связанное с богатством. Он давал щедро и смело и скоро забывал об этом. Он был добр к своим помощникам, заботился об их доходах и легко умножал деньги там, где преклоняются перед добыванием денег. Он не был похож на тех, у которых банковские счета и вложения были толще, чем они сами; которые живут в одиночестве и боятся людей с их просьбами, которые отгораживаются и замыкаются в особой атмосфере своего богатства. Он не был грозой в своей семье, но и не легко уступал, и у него было много друзей, но не потому, что он был богат. Он сказал, что отказался от своих богатств, так как однажды во время чтения ему вдруг стало ясно, насколько бессмысленны его денежные обороты и все его богатство. Теперь у него осталось немного вещей, он старается вести простую жизнь с целью понять смысл того, что его окружает, и узнать, нет ли чего-нибудь, находящегося за пределами физических центров и их желаний.
Довольствоваться немногим — сравнительно легко; быть свободным от бремени множества вещей не составляет труда, если вы пустились в поиски чего-то другого. Тяга к внутреннему исканию помогает устранить сложности, возникающие от владения многим, но освобождение от внешних вещей не равносильно простоте жизни. Внешняя простота и порядок не означают непременно внутренней тишины и простоты. Конечно, хорошо быть внешне простым, потому что это дает определенную свободу, это знак, жест прямоты; но почему мы неизменно начинаем не с внутренней, а с внешней простоты? Не потому ли, что хотим убедить самих себя и других в нашем намерении? Почему мы должны себя убеждать? Свобода от вещей требует мудрости, а не жестов и не убеждения, мудрость же не является личной. Если вы осознаете все значение обилия вещей, то само это осознание освобождает, и тогда нет необходимости в драматических заявлениях и жестах. Когда же этого мудрого осознания у нас нет, мы прибегаем к дисциплине и отречению. Смысл не в том, много или мало, но в разумности; и разумный человек, будучи доволен малым, свободен от множества вещей.
Но довольство — это одно, а простота — совсем другое. Желание быть довольным или быть простым связывает. Желание ведет к сложности. Довольство приходит с осознанием того, что есть, а простота — со свободой от того, что есть. Хорошо быть внешне простым, но еще более важно быть внутренне простым и чистым. Чистота, ясность, не приходит в обусловленный и целеустремленный ум; ум не может ее создать. Ум может приспособиться, собрать и привести в порядок свои мысли; но это не есть ясность или простота.
Проявления воли ведут к хаосу, так как воля, даже в преобразованном виде, остается орудием желания. Воля к бытию, к становлению, какой бы полезный и благородный характер она ни носила, может дать направление, может расчистить пути среди хаоса, но этот процесс приводит к изолированности, а ясность не может прийти, если вы изолируете себя от других. Проявления воли могут временно осветить ближайшее поле, необходимое для действия, но они никогда не могут бросить свет на задний план сознания, так как сама воля является результатом этого заднего плана. Задний план вынашивает и питает волю, а воля может дать ему очертания, усилить его потенциальные возможности, но она никогда не может его устранить.
Простота — не от ума. Простота, заранее спланированная, — это лишь хитроумное приспособление, мера защиты против страданий и радостей. Деятельность, ограниченная интересами личности, питает различные формы конфликта и хаоса. Конфликт порождает мрак, внутренний и внешний. Конфликт и ясность не могут сосуществовать, только свобода от конфликта несет простоту, а не его преодоление. То, что было побеждено, необходимо побеждать снова и снова, поэтому конфликт становится бесконечным. Понимание конфликта — это понимание желания. Желание может абстрагировать себя в роли наблюдающего, в роли того, кто понимает. Но такая сублимация желания — лишь откладывание вопроса на будущее, а не понимание. Наличие наблюдающего и наблюдаемого — это не два различных явления, а одно; и только в переживании факта этого единого процесса существует свобода от желания, от конфликта. Вопрос о том, как переживать этот факт, не должен возникать. Это должно произойти само по себе; и это происходит только тогда, когда существует бдительность и пассивное осознание, Вы не можете узнать, каково в действительности переживание при встрече с ядовитой змеей, если будете пользоваться воображением или рассуждать об этом, сидя в удобном кресле в своей комнате. Чтобы встретить змею, вы должны отважиться выйти за пределы мощеных улиц и искусственного освещения.
Мысль может регистрировать факты, но она не может пережить на опыте свободу от конфликта, так как простота или ясность — вне ума.
Шум и запах города проникал через открытое окно. В большом парке под тенью деревьев сидели люди и читали газеты, наполненные сплетнями со всего мира. Голуби с важным видом ходили под ногами, ожидая подачек; на зеленых лужайках играли дети. Солнце создавало красивые тени.
Он был репортер, живой и умный. Он хотел не только получить интервью, но также обсудить некоторые из своих собственных проблем. Когда закончилось интервью для газеты, он рассказал о своей карьере и о ценности своей профессии — ценности не с финансовой точки зрения, но с точки зрения значения для мира. Это был человек высокого роста, с острым умом, способный и уверенный в себе. Он быстро шел в гору в газетном мире, там, где лежало его будущее.
Наши умы настолько перегружены всякими сведениями, что почти невозможно иметь непосредственное переживание. Переживание радости и страдания имеет непосредственный, индивидуальный характер, но осознание этого переживания происходит по образцу других людей, применительно к тому, что требуют религиозные и социальные авторитеты. Мы — результат мыслей и влияний других людей; мы обусловлены религиозной и политической пропагандой. Храм, церковь, мечеть имеют странное, почти безотчетное влияние на нашу жизнь; политическая идеология дает подходящий материал для нашей мысли. Пропаганда формирует и разрушает нас. Организованные религии являются первоклассными пропагандистами, которые используют любые средства, чтобы убедить, а затем удержать в руках.
Мы — конгломерат запутанных ответов; наш центр — такой же неустойчивый, как и обещанное нам будущее. Слова имеют для нас необыкновенное значение, они оказывают воздействие на нервную систему, вызывая чувства, которые для нас более важны, чем то, что лежит за пределами символа. Символ, образ, знамя, звук имеют первенствующее значение. Суррогат, а не реальность — вот в чем мы находим силу. Мы читаем о переживаниях других, смотрим, как другие разыгрывают роль; мы следуем их примеру, цитируем их. Мы пусты внутри и поэтому стараемся заполнить эту пустоту словами, чувствами, надеждами и воображением. Но пустота не прекращается.
Повторение, со всеми ощущениями, которые оно вызывает, как бы ни были они приятны и благородны, не есть состояние переживания; постоянное повторение обряда, слов, молитвы создаст чувство удовлетворения, которому мы даем благозвучное название. Но состояние переживания не есть чувство, реакция же чувства вскоре уступает место для деятельности. Действительность, то, что есть, невозможно понять только через чувство. Чувства имеют ограниченное значение, но понимание или переживание лежат вне чувств и над ними. Чувство становится важным только тогда, когда прекращается переживание; тогда слова приобретают значение, и символы становятся господствующими; тогда проигрыватель приводит вас в восторг. Состояние переживания не есть непрерывность, ибо то, что имеет характер непрерывности, является чувством, на каком бы оно ни было уровне. Повторение ощущения дает видимость нового переживания, но ощущения никогда не имеют новизны. Поиски нового не заключаются в повторных ощущениях. Новое проявляется лишь тогда, когда существует переживание, а это состояние возможно лишь когда прекратилась жажда и погоня за ощущениями.
Желание повторить переживание связывает нас с полученными ощущениями, и, обогащая память, придает им широту и силу. Желание повторить переживание, независимо от того, является ли оно вашим собственным или другого лица, ведет к утрате восприимчивости, к смерти. Повторение истины есть ложь. Истина не может быть повторена, ее нельзя пропагандировать или использовать. То, что можно использовать или воспроизвести, лишено жизни; оно механично, статично. Можно использовать мертвую вещь, но не истину. Вы можете сначала убить истину и отречься от нее, а потом использовать ее; но это уже больше не истина. Пропагандистам нет дела до состояния переживания; они заняты организацией чувств, религиозных или политических, общественных или личных. Пропагандист, религиозный или светский, не может быть глашатаем истины.
Переживание может прийти только с отсутствием желания ощущений; названия, термины должны прекратиться. Не существует процесса мысли без словесного выражения; а быть захваченным словесным выражением значит быть пленником иллюзий желания.
Совершенно очевидно, что музыка, передаваемая по радио, — это чудесный способ бегства от того, что есть. У соседей радио было включено целый день, до поздней ночи. Отец уходил на службу довольно рано, мать с дочерью работали дома и в саду; когда они были в саду, радио ревело еще громче. Сын их, по-видимому, также любил музыку и разные сообщения, так как когда он был дома, радио продолжало работать в том же духе. Благодаря радио мы можем нескончаемо слушать любой вид музыки, начиная с классической и до самой новейшей; мы можем прослушать пьесы, полные таинственности, узнать последние известия и все прочее, что непрерывно передается по радиовещанию. Нет необходимости беседовать, обмениваться мыслями, так как радио почти все делает за нас. Радио, говорят, помогает учащимся учиться, а коровы дают больше молока, если во время дойки звучит музыка.
Странным во всем этом является то, что радио, по-видимому, так мало изменяет ход жизни. Оно, может быть, создало некоторые удобства: например, мы можем быстрее получать новости со всего света и узнавать об убийствах, передаваемых чрезвычайно красочно и живо; но информация не стремится сделать нас разумными. Тонкий слой передач по поводу ужасов атомной бомбардировки, по вопросам международных соглашений или исследований в области хлорофилла и т.д. не вносит, как будто, существенных изменений в нашу жизнь. Мы настроены так же воинственно, как и раньше; мы ненавидим те или иные группы людей; мы презираем этого политического лидера и поддерживаем другого; мы позволяем одурачивать себя организованными религиями; мы остаемся националистами — а наши страдания продолжаются. Вот почему мы настойчиво стремимся убежать от всего этого; и чем более респектабельный и организованный характер носит форма бегства, тем лучше. Искать бегства коллективно — это
