один момент выйти за пределы фраз с их реакциями, то, возможно, мы подошли бы к истине. Для большинства из нас переживание всегда становится памятью. Почему это так? Не состоит ли постоянная деятельность ума в том, чтобы ухватить или поглотить, оттолкнуть или отвергнуть? Не держится ли ум за то, что ему приятно, что его укрепляет, что имеет для него значение? Не старается ли он устранить все, что для него бесполезно? Может ли он существовать вне этого процесса? Это, конечно, бесполезный вопрос, как мы далее выясним.
Теперь пойдем дальше. Этот процесс позитивного или негативного накопления, процесс оценки, производимой умом, порождает цензора и наблюдающего, того, кто переживает, мыслит, рождает эго. Когда происходит переживание, переживающего нет; тот, кто переживает, появляется тогда, когда начинается выбор, иными словами, когда переживание прошло и начался процесс накопления. Стяжательные устремления выключают жизнь, состояние переживания и создают из них элемент прошлого, память. Но пока существует наблюдающий, переживающий, неизбежно остается и стяжательство, процесс накопления; пока существует отдельная сущность, которая наблюдает и выбирает, опыт всегда остается процессом становления. Истинное бытие, или состояние переживания, наступает тогда, когда нет более отдельной сущности.
«Каким образом эта отдельная сущность перестает быть?»
— Для чего вы задаете этот вопрос? Вопрос «как» возвращает нас на путь накоплений. Нас интересует само стяжательство, а не то, каким путем от него освободиться. Освобождение от чего-либо — это вообще не свобода; это реакция, сопротивление, которое порождает новое противодействие.
Но вернемся к нашему первоначальному вопросу. Была ли фигура проекцией ума или она появилась без вашего воздействия? Пришла ли она независимо от вашего сознания? Сознание — это сложное явление, поэтому было бы глупо давать вполне определенный ответ, не правда ли? Легко видеть, что всякое утверждение основано на той или иной обусловленности ума. Вы изучали буддизм, и, как вы сказали, он произвел на вас более сильное впечатление, чем какая-либо иная религия; таким образом, здесь имел место процесс обусловленности. Эта обусловленность, может быть, и спроецировала фигуру, независимо от того, что бодрствующее сознание было занято совсем другим. Возможно и следующее: ваш ум стал более острым и сенситивным, — в связи с вашим образом жизни или в связи с дискуссией, которую вы вели со своими друзьями, — поэтому вы, может быть, «увидели» мысль облеченную в буддийскую форму. Кто-то другой мог увидеть ее в христианском обличий. Но было ли это порождением ума или оно имело иное происхождение, не имеет существенного значения, не так ли?
«Может быть, и не имеет; но ведь это переживание раскрыло мне так много!»
— Раскрыло ли? Оно не раскрыло для вас процесса вашего собственного ума, и потому вы оказались в плену этого переживания. Всякий опыт имеет значение, если вместе с ним приходит познание себя — этот единственный фактор, несущий освобождение или целостность. Но если нет познания себя, то опыт становится бременем, которое ведет ко всевозможным иллюзиям.
ПРОБЛЕМА ЛЮБВИ
Вверх по широкому каналу плыл небольшой селезень; одинокий, крякающий, преисполненный важности, он был похож на корабль под парусами. Канал зигзагами тянулся через город. Других уток не было видно, но селезень производил достаточно много шума. Немногие люди, слышавшие его кряканье, не обращали на него внимания; однако для селезня это не имело значения. Он не чувствовал страха, а, наоборот, ощущал себя важной фигурой: он владел этим каналом. На пригородных участках красиво выделялись зеленые пастбища и тучные стада черных и белых коров. Над горизонтом висели массы облаков, небо казалось низким, почти касающимся земли, освещенное тем особым светом, который кажется свойственным именно этой части земного шара. На плоской, как ладонь, земле дороги приподнимались только там, где были переходы по мостам, переброшенным над полноводными каналами. Стоял прекрасный вечер; солнце садилось в Северное море, а облака приняли окраску заката. Огромные полосы голубого и розового света протянулись по небу.
Это была жена хорошо известного деятеля, занимавшего высокий пост в правительстве, почти на самой его вершине. Она была хорошо одета и спокойна в обращении с людьми; вокруг нее чувствовалась особая атмосфера богатства и власти, уверенность человека, который давно привык к тому, чтобы все ему повиновались и исполняли его желания. По одной или двум произнесенным ею фразам стало ясно, что муж ее представлял собою мозг, а она — движущую силу. Действуя вместе, они поднялись высоко; но как раз тогда, когда ему предстояло получить еще большую власть и занять более высокий пост, он безнадежно заболел. Далее она не могла продолжать, из глаз ее полились слезы. Она вошла сюда с улыбкой уверенности, но все это исчезло. Откинувшись на спинку сиденья, она немного помолчала, а затем продолжала:
«Я читала некоторые из ваших бесед и присутствовала на одной или двух. Пока я слушала вас, то, о чем вы говорили, имело для меня большое значение. Но это быстро прошло, и вот теперь, когда я нахожусь в великом смятении, я подумала, что мне следовало бы прийти к вам. Я не сомневаюсь в том, что вы понимаете случившееся. Мой муж смертельно болен, и все, для чего мы жили и работали, готово разбиться вдребезги. Конечно, партия останется, ее работа будет продолжаться, но… Хотя у нас есть и сиделки, и доктора, я ухаживаю за ним сама и в течение нескольких месяцев почти не спала. Я не смогу перенести утрату; но врачи говорят, что шансов на его выздоровление очень мало. Я все время думала об этом, и чувствую себя почти больной от тревоги. У нас нет детей, как вы знаете, и мы очень много значили друг для друга. А теперь…»
— Вы действительно хотите серьезно поговорить об этом и глубоко рассмотреть вопрос?
«Я чувствую себя в таком отчаянии и смятении, что, по-видимому, не способна на серьезную работу мысли; но мне надо бы обрести какую-то ясность внутри самой себя».
— Любите ли вы вашего мужа или любите то, что пришло благодаря ему?
«Я люблю…» — она была слишком шокирована, чтобы продолжать.
— Пожалуйста, не считайте вопрос жестоким. Но вы должны найти на него правильный ответ, так как в противном случае скорбь никогда от вас не уйдет. Раскрывая истину этого вопроса вы сможете раскрыть, что же такое любовь.
«В моем нынешнем состоянии я не могу об этом думать».
— Но разве вы никогда не останавливались на проблеме любви?
«Кажется, однажды это случилось, но я быстро ушла от этой проблемы. До его болезни у меня всегда было так много дела; а теперь, конечно, любое размышление — мука. Любила ли я из-за его положения и власти, или любила просто? Я уже говорю о нем, как если бы его не было! Я и на самом деле, не знаю, как именно я его люблю. Сейчас я нахожусь в великом смятении, мозг мой отказывается работать. Если позволите, мне хотелось бы прийти к вам в другое время, может быть, после того, как я приму то, что неизбежно».
— Позвольте заметить, что всякое приятие чего-либо — это также одна из форм смерти.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мы снова встретились.
Тогда газеты были полны сообщениями о его смерти, а теперь он был забыт. Его смерть оставила следы на ее лице, а вскоре в ее словах послышались горечь и негодование.
«Я ни с кем не говорила об этих событиях, — сказала она, — я просто отошла от всех дел и скрылась на даче. Все было ужасно. Надеюсь, вы не будете против того, чтобы я немного рассказала вам об этом. Всю свою жизнь я была необыкновенно честолюбива и еще до замужества с увлечением занималась всевозможными благотворительными делами. Вскоре после замужества и, главным образом, ради моего мужа, я оставила все мелочные пререкания по поводу благотворительности и всей душой погрузилась в политику. Это оказалось гораздо более широким полем брани, и я наслаждалась каждой ее минутой, взлетами и падениями, интригами и соревнованием. Муж блистал своим невозмутимым способом действий, а при моем сильном честолюбии мы непрерывно поднимались вверх. Детей у нас не было, поэтому все мое время и все мысли были отданы поддержке мужа и его продвижению. Мы чудесным образом действовали вместе, необыкновенно удачно дополняя друг друга. Все происходило так, как мы заранее планировали. Но у меня всегда был гнетущий страх того, что все идет слишком хорошо. Однажды — это случилось года два тому назад — доктор внимательно осмотрел мужа по поводу небольшого заболевания и сказал, что у него опухоль, которую надо немедленно исследовать. Опухоль оказалась злокачественной. В течение некоторого времени нам удавалось сохранить все в строгой тайне, но шесть месяцев назад болезненные симптомы возобновились и началась страшная пытка. Когда я приходила к вам последний раз, я была слишком измучена и несчастна, чтобы найти в себе силы думать; может быть, теперь я смогу взглянуть на вещи с большей ясностью. Ваш вопрос взволновал меня гораздо сильнее, чем я могла бы об этом сказать. Вы, вероятно, помните, что спросили, люблю ли я мужа — или все то, что пришло ко мне вместе с ним. Я много об этом думала; но не слишком ли сложна эта проблема, чтобы я одна могла дать ответ на такой вопрос?»
— Возможно, это так. Но пока вы не выясните, что такое любовь, всегда останется страдание, горькое разочарование. Трудно раскрыть, где кончается любовь и где начинается душевное смятение, не правда ли?
«Вы спрашиваете, не примешивалась ли моя жажда положения и власти к той любви, которую я испытывала к своему мужу. Не потому ли я любила мужа, что он дал мне возможность проявить мои честолюбивые стремления? В известной степени это так; но, вместе с тем, я любила его и как человека. В любви соединяется столь многое…»
— Когда вы полностью отождествляете себя с другим, — любовь ли это? Не оказывается ли такое отождествление скрытым путем для придания еще большего значения самому себе? Любовь ли это, если вы чувствуете скорбь одиночества, муки, вызванные лишением всего того, что, по-видимому, создавало для вас смысл жизни? Когда вы оказываетесь оторванной от путей самоосуществления, от всего того, чем жило ваше «я», тогда это отрицает вашу личную значимость, а отсюда происходит разочарование, появляются горечь, скорбь одиночества. И эти страдания — любовь?
«Вы стремитесь показать мне, что я совсем не любила мужа, не так ли? Когда вы так поставили вопрос, я просто пришла в ужас при мысли о самой себе. Разве нельзя было спросить об этом как-то иначе? Я никогда раньше не думала
