супруги не скучают друг другу безотвязною верностию. Но я слышу, что вверху кашлянули… приготовимся принять Жанету.

Услыша это, отошел я от них и ожидал, чем кончится приключение. Сперва мне пришло в мысль самому сесть на козлы и отвезти к себе Анжелику. Но как я не надеялся управиться с лошадьми, то едва было не отказался от моего предприятия, если б нечаянная встреча не подала мне помочь. Я увидел, что шагах в пяти от меня бродит человек, который не отходил от того места и, кажется, хотел быть свидетелем происходящего приключения. «Друг мой, – сказал я ему, – не занят ли ты чем, и можешь ли оказать мне услугу, за которую тебе дано будет на водку?» – «Охотно, сударь, – отвечал он, – я сторож этого дома и хожу по очереди около него; но это такая должность, за которою еще десять могу я отправить. Что вам угодно?…» – «Мой барин сговорился уйти с одной девушкой…» – «Не из этой ли французской лавки?» – «Точно так». – «Не Жанетою ли ее зовут?» – «Ты угадал…» – «А барина твоего Вертушкиным?» – «Правда… Да ты почему все это знаешь?» – «О! я часто видал, как они перебрасывали друг другу письма, и уже ожидал, что из этого выльется что-нибудь доброе». – «Эта мысль требует еще подтверждения, – отвечал я. – Но выслушай же мою просьбу. Жанета скоро спустится к нам, а кучер наш ушел и, верно, в кабак; барин про это узнал и грозится уже наградить его палочным увещанием. Так не хочешь ли ты, когда я тебя через минуту позову, сесть на его место, не говоря ни слова, и отвезти нас к ***мосту в дом***?» – «Охотно, боярин. Я очень люблю править лошадьми и рад случаю вам подслужиться…»

В ту минуту подошел к нему один человек. «Ну, Сидорыч, – сказал он моему новому знакомцу, – долго ли нам дрогнуть? Мои товарищи, восемь человек, все от морозу зубы повыколотили, и нам бы теперь не худо руки погреть…» – «Подите домой, братцы, – отвечал дворник, – вы мне более не надобны…» – «Как не надобны? Разве не станут в нынешнюю мочь…» – «Ну, слышите ль, вы мне не нужны, – прервал дворник с досадою, – дело без вас обойдется…» – «А кто же заплатит нам за то, что мы всю ночь стерегли?» – «Приходите завтра ко мне: я заплачу вам так точно, как будто б вы все сделали. Поди же и скажи товарищам, чтоб они разошлись, а Семену скажи, чтоб он с лошадьми поехал домой… понимаешь ли?..» – «Понимаю», – отвечал другом и скрылся от нас…

«Что это значит? – спрашивал я со смятением дворника, – к чему собраны были у тебя все эти люди?» – «Это ничего, боярин, – отвечал он. – Мы узнали, что в нынешнюю ночь соседские лакеи собрались ограбить моего хозяина и для того-то запаслись мы маленькою засадою, чтоб сделать добрый отпор и переломать им руки и ноги; но как теперь уже время, назначенное для этого посещения, прошло, и они, видно, узнали, что здесь взяты предосторожности, и для того отменили свой поход, то я распустил своих товарищей». – «Но к чему же этот человек с лошадьми?» – спрашивал я его. – «О! он был приготовлен, чтоб, в случае нужды, гнаться верхом за этими буянами; но дело все кончилось благополучно и опасаться нечего. Да и правду сказать, лучше мне трястись за деньги на козлах, нежели даром дрогнуть у ворот на улице и стеречь, чтоб не обокрали моего барина, к которому к самому надобно бы было приставить караул и смотреть за ним, чтоб он не грабил бедных челобитчиков, на счет которых выстроены эти палаты». – «Стой же, мой друг, и дожидайся меня! – сказал я ему, – а я пойду, и когда время придет, то тебя позову». Потом от него возвратился я к моим похитителям, расположа в мыслях, как должно случиться делу.

Я подходил, когда уже невинная Агнеса спускалась. Кстати бы здесь было поместить все восхищения любовников, но они и в комедиях мне наскучили, и я чрезвычайно обрадовался, когда в некоторой новой комедии увидел, что автор двух любовников обвенчал, не дав им ни слова сказать друг другу о любви. Что до меня, то и расслушать мне у моих любовников ничего было не можно, ибо все дела происходили тихомолком.

Уже наша чета приближалась к карете, когда приметили, что нет кучера. «Бездельник этот, верно, где-нибудь пьянствует», – говорил сквозь зубы волокита. «Бога ради, говорите тише, сударь, – шептала красавица, – если услышат вверху этот шум и мадам Плутанвиль догадается о моем побеге, то я погибла: у нас честь очень строго хранится… Подите лучше с вашим человеком и постарайтесь поскорее его отыскать, а я останусь у кареты и подожду вас здесь». – «Вот неробкая героиня! – подумал я сам в себе, – кажется, эта девушка уже давно привыкла к ночным приключениям».

Едва отошел он от своей Анжелики, как я бросился к подговоренному дворнику. «Ступал, мой друг, – сказал я, – не надобно терять времени, садись на козлы, притворись пьяным и скажи только, что ты отогревался в ближнем трактире, а между тем вези нас, куда я уже тебе сказал». – «Поверь, барин, что я дело кончу так проворно, как ты не думаешь», – отвечал он и после того бросился на козлы, а я подкрадывался за ним, притворясь, как будто потерял дорогу. – «Любезная Жанета, здесь ли ты?» – спрашивал я.

«Здесь, – отвечали мне тихонько, – кучер твой пришел; но, кажется, он пьян: я не расслушала, что он пробормотал… с тобой ли твой человек?» – «Его нет, любезная Жакета, для того что я строго запретил ему возвращаться без кучера, а он долго его проищет, так лучше поедем одни; он и без нас умеет домой воротиться…» – и я тотчас отворил дверцы, посадил красавицу, вскочил за нею в карету, затворил за собою дверцы и велел кучеру скакать домой, не заботясь о том, охотно ли к себе возвратится мой несчастливый совместник пешком и без любовницы, которую уже почитал он верною в своих руках.

Едва ударили по лошадям, как моя скромница зачала хохотать во все горло; голос ее показался мне знакомым. «Чему ты так хохочешь, душа моя?» – спрашивал я ее. «О! это ужасть смешно, – кричала она, – когда я воображаю, как рассердится старая моя мадам Плутанвиль, не нашед меня в моей комнате. Скажи мне, мой ангел, не щегольски ли мы ее провели?..» – «Боже мой! это ты, Маша?» – вскричал я. «Ах! Мироброд[8], негодный!.. каким странным случаем? Я не знаю, радоваться ли я должна или сердиться за нашу нечаянную встречу? Какой дьявол занес тебя в эту карету, когда, не видясь с тобою года три, я менее всего тебя тут ожидала…» – «Каким образом встретилась ты мне, когда и в ум не приходило, чтоб моя милая Маша составляла свиту французской уборщицы?..» – «Каким образом превратился ты в похитителя?..» – «Как переродилась ты из русской горничной девушки во француженку, не имея понятия о французском языке?» – «О! мои приключения не чудны. Вскоре после того, как мы с вами расстались, барышня моя ушла с одним молодым офицером, чему много помогла француженка, ее учительница, которая подговорила также ее увезти из дому много бриллиантов и денег. Я, как проворная девушка, тотчас смекнула намерение француженки и ни денег, ни алмазов не выпускала из своих рук, так что французская плутовка, наконец, открылась мне, русской, и своих намерениях, для которых она и барышню мою подговорила к побегу; и мы оставили влюбленную эту чету без денег и без вещей на попечение судьбы, питаться одною взаимною страстью, и уехали в здешний город, где моя учительница завела французскую модную лавку на счет моей барышни; а как ей нельзя от меня отвязаться, не опасаясь от меня мщения, то я по необходимости сделалась первою ее подругою, и мы с ней торговали пополам очень удачно, пока не влюбилась я в молодого Вертушкина и хотела пожертвовать ему моим счастьем и…» – «Плутовка! – вскричал я, захохотав, – я был свидетелем всего вашего ночного приключения; и когда еще, возвращаясь домой с твоей француженкой, говорила ты с ней у ворот, то я все слышал и заключил справедливо, что ты влюблена, да только не в Вертушкина, а в его деньги». – «Ты демон, а не человек, – отвечала моя красавица, – от тебя ни в чем утаиться нельзя, и я вижу, что тебе во всем признаться надобно… Повеса! – продолжала она, – выслушай все, и ты увидишь, что я доныне от тебя никакой тайны не имею.

Если бы модные торговки жили одними уборами, то бы не вывозили так много денег в чужие край; но главный торг их состоит в том, чтоб украшать не одних женщин, но часто и мужей иных, которые иногда, не подозревая, отпускают своих жен в модные лавки себе за головным убором. Притом же эти честные француженки нередко доставляют случай молодым девушкам видеться со своими любовниками и за это берут порядочную пошлину. Этого недовольно: они держат у себя в лавке много молодых учениц, с тем чтоб приманивать волокит, и мнимою строгостию и препятствами своим девушкам увеличивают желания воздыхателей, а когда увидят, что надобная минута наступила и кошелек любовника туг, тогда из-под руки дают своим девушкам согласие на побег; и таким образом вдруг получают и деньги и остаются с добрым именем; ибо таких похищений не смеют приписывать на их счет, видя, что они сами более всего за то шумят и жалуются». – «Прекрасная выдумка! – сказал я. – Итак, моя любезная Маша…» – «Твоя любезная Маша, – вскричала она, захохотав, – под покровительством модной уборщицы теперь имеет честь в восьмой раз представлять невинность…» – «Я любопытен видеть, искусная ль ты актриса, Маша. Но карета остановилась, войдем ко мне, и будь уверена, что твоя невинность здесь в такой же безопасности, как и во французской лавке».

Дверцы каретные отворились, и едва успел я выскочить, как ударили по лошадям, закричали: «К Обухову мосту!» и кареты стало неслышно. Любезная моя Маша, с ее невинностью, и уже конченное почти приключение – все исчезло,