отрава

Дана в один короткий час.

Премудрым воружась Платоном,

Угрюмым Юнгом, Фенелоном,

Задумал целый век я свой

Против страстей стоять горой.

Кто ж мог тогда мне быть опасен?—

Ужли дитя в пятнадцать лет?—

Конечно — вот каков здесь свет!—

Ни в чем надежды верной нет;

И труд мой стал совсем напрасен,

Лишь встретился с Анютой я.

Угрюмость умерла моя —

Нагрелось сердце, закипело —

С умом спокойство отлетело.

Из всех наук тогда одна

Казалась только мне важна —

Наука, коя вечно в моде

И честь приносит всей природе,

Которую в пятнадцать лет

Едва ль не всякий узнает,

С приятностью лет тридцать учит,

Которою никто не скучит,

Доколе сам не скучен он;—

Где мил, хотя тяжел закон;

В которой сердцу нужны силы,

Хоть будь умок силен слегка;

Где трудность всякая сладка;

В которой даже слезы милы —

Те слезы, с смехом пополам,

Пролиты красотой стыдливой,

Когда, осмелясь стать счастливой,

Она дает блаженство нам.

Наука нужная, приятна,

Без коей трудно век пробыть;

Наука всем равно понятна —

Уметь любить и милым быть.

Вот чем тогда я занимался,

Когда с Анютой повстречался;

Из сердца мудрецов прогнал,

В нем место ей одной лишь дал

И от ученья отказался.

Любовь дурачеству сродни:

Деля весь свет между собою,

Они, мой друг, вдвоем одни

Владеть согласно стали мною.

Вселяся в сердце глубоко,

В нем тысячи затей родили,

Все пылки страсти разбудили,

Прогнав рассудок далеко.

Едва прошла одна неделя,

Как я себя не узнавал:

Дичиться женщин перестал,

Болтливых их бесед искал —

И стал великий пустомеля.

Всё в них казалось мне умно:

Ужимки, к щегольству охота,

Кокетство — даже и зевота —

Всё нежно, всё оживлено;

Всё прелестью и жаром блещет,

Всё мило, даже то лино,

Под коим бела грудь трепещет.

Густые брови колесом

Меня к утехам призывали,

Хотя нередко угольком

Они написаны бывали;

Румянец сердце щекотал,

Подобен розе свежей, алой,

Хоть на щеке сухой и вялой

Природу худо он играл;

Поддельна грудь из тонких флёров,

Приманка взорам — сердцу яд —

Была милей всех их уборов,

Мой развлекая жадный взгляд.

Увижу ли где в модном свете

Стан тощий, скрученный, сухой,

Мне кажется, что пред собой

Я вижу грацию в корсете.

Но если, друг любезный мой,

Мне ложны прелести столь милы

И столь имеют много силы

Мою кровь пылку волновать,—

Представь же Аннушку прелестну,

Одной природою любезну —

Как нежный полевой цветок,

Которого лелеет Флора,

Румянит розова Аврора,

Которого еще не мог

Помять нахальный ветерок;

Представь — дай волю вображенью —

И рассуди ты это сам,

Какому должно быть движенью,

Каким быть должно чудесам

В горящем сердце, в сердце новом,

Когда ее увидел я?—

Обворожилась грудь моя

Ее улыбкой, взором — словом:

С тех пор, мой друг, я сам не свой.

Любовь мой ум и сердце вяжет,

И, не заботясь, кто что скажет,

Хочу быть милым ей одной.

Все дни мне стали недосужны,

Твержу науку я любить;—

Чтоб женщине любезным быть.

Ты знаешь, нам не книги нужны.

Пусть Аннушка моя умна,

Но всё ведь женщина она.

Для них магниты, талисманы —

Жилеты, пряжки и кафтаны,

Нередко пуговка одна.

Я, правда, денег не имею;

Так что же? — Я занять умею.

Проснувшись с раннею зарею,

Умножить векселя лечу —

Увижу ль на глазах сомненье,

Чтоб всё рассеять подозренье,

Проценты клятвами плачу.

Нередко, милым быть желая,

Я перед зеркалом верчусь

И, женский вкус к ужимкам зная,

Ужимкам ловким их учусь;

Лицом различны строю маски,

Кривляю носик, губки, глазки,

И, испужавшись сам себя,

Ворчу, что вялая природа

Не доработала меня

И так пустила, как урода.

Досада сильная берет,

Почто я выпущен на свет

О такою грубой головою.—

Забывшись, рок я поношу

И головы другой прошу,—

Не зная, чем и той я стою,

Которую теперь ношу.

Вот как любовь играет нами!

Как честью скромный лицемер;

Как службой модный офицер;

Как жены хитрые мужьями.

Не день, как ты меня узнал;

Не год, как мы друзья с тобою,

Как ты, мой друг, передо мною

Малейшей мысли не скрывал,

И сам в душе моей читал;—

Скажи ж: таков ли я бывал?—

Сует, бывало, ненавидя,

В тулупе летом, дома сидя,

Чинов я пышных не искал;

И счастья в том не полагал,

Чтоб в низком важничать народе,—

В прихожих ползать не ходил.

Мне чин один лишь лестен был,

Который я ношу в природе,—

Чин человека;— в нем лишь быть

Я ставил должностью, забавой;

Его достойно сохранить

Считал одной неложной славой.

Теперь, мой друг, исчез тот мрак,

И мыслю я совсем не так.

Отставка начала мне скучить,

Хочу опять надеть мундир —

«Как счастлив тот, кто бригадир;

Кто может вдруг шестерку мучить!» —

Кричу нередко сгоряча,

И шлем и латы надеваю,

В сраженьях мыслию летаю,

Как рюмки, башни разбиваю

И армии рублю сплеча;

Потом, в торжественной минуте,

Я возвращаюся к Анюте,

Покрытый лавровым венком;

Изрублен, крив, без рук и хром;

Из-под медвежьей теплой шубы

Замерзло сердце ей дарю;

И сквозь расколотые зубы

Про стару нежность говорю,

Тем конча всё свое искусство,

Чтоб раздразнить в ней пылко чувство.

Бывало, мне и нужды нет,

Где мир и где война сурова,

Не слышу я — и сам ни слова,—

Иди как хочет здешний свет.—

Теперь, мой друг, во всё вплетаюсь

И нужным быть везде хочу;

То к Западу с войной лечу,

То важной мыслью занимаюсь

Европу миром подарить,

Иль свет по-новому делить,—

И быв нигде, ни в чем не нужен,

Везде проворен и досужен;

И всё лишь только для того,

Чтоб луч величья моего

Привлек ко мне Анюту милу;

Чтоб, зная цену в нем и силу,—

Сдалась бы всею мне душой

И стала б барыней большой.

Бывало, мне покой мой сладок,

Честь выше злата я считал;

С богатством совесть не равнял

И к деньгам был ничуть не падок.

Теперь хотел бы Крезом быть,

Чтоб Аннушки любовь купить;—

Индейски берега жемчужны

Теперь мне надобны и нужны.

Нередко мысленно беру

Я в сундуки свои Перу,

И, никакой не сделав службы,

Хочу, чтобы судьбой из дружбы

За мной лишь было скреплено

Сибири золотое дно:

Чтобы иметь большую славу

Анюту в золоте водить,

Анюту с золота кормить,

Ее на золоте поить

И деньги сыпать ей в забаву.

Вот жизнь весть начал я какую!

Жалей о мне, мой друг, жалей —

Одна мечта родит другую,

И все — одна другой глупей;—

Но что с природой делать станешь?

Ее, мой друг, не перетянешь.

Быть может, что когда-нибудь

Мой дух опять остепенится;

Моя простынет жарка грудь —

И сердце будет тише биться,

И страсти мне дадут покой.

Зло так, как благо, — здесь не вечно;

Я успокоюся конечно;

Но где? — под гробовой доской.

Ода на случай фейерверка, сожженного 15 числа сентября 1793 года на Царицынском лугу в Санкт-Петербурге

Что чин природы пременяет!

Куда ночная скрылась тень?

Кто мрак холодный прогоняет

И ночь преобращает в день?

Лазурны своды неба рдятся —

Там солнцев тысячи родятся

И изумленны взоры тмят;

Там в вихрях молнии блистают

И небеса от жару тают;

Там громы страшные гремят.

Не так ли в смертных громы мещет

В свирепом гневе божество?

Но там природа вся трепещет,

А здесь сияет торжество.

Там вихрь народы разметает;

Там всё спастися убегает

В дубравы темны, в сердце гор;

А здесь под пламенные своды

В веселии текут народы

Насытить любопытный взор.

И се под небесами слышно

Согласье стройно громких лир,

Россия торжествует пышно

Екатериной данный мир.

Восток чудится изумленный

И вопиет — Ужель вселенной

Избранны россы обладать?—

Но кто ж восстать на росса смеет,

Когда бесстрашный росс умеет

Ужасной молнией играть?

К счастью

Богиня резвая, слепая,

Худых и добрых дел предмет,

В которую влюблен весь свет,

Подчас некстати слишком злая,

Подчас роскошна невпопад,

Скажи, Фортуна дорогая,

За что у нас с тобой не лад?

За что ко мне ты так сурова?

Ни в путь со мной не молвишь слова,

Ни улыбнешься на меня?

И между тем, как я из ласки

Тебе умильны строю глазки,

Ты, важность гордую храня,

Едва меня приметить хочешь,

Иль в добрый час чуть-чуть слегка

Блеснувши мне издалека,

Меня надеждою волочишь.

Как мрак бежит перед зарей,

Как лань, гонима смертью злою,

Перед свистящею стрелою,

Так ты бежишь передо мной

И хочешь скрыться вон из виду;

Когда другим, всё мне в обиду,

Ты льешься золотой рекой,

И в том находишь всю забаву,

Чтоб множить почесть их и славу.

Но коль ко мне ты так дика,

Позволь же, чтоб хотя слегка

Моя пропела скромна лира

Твои причудливы дела

И их бы счетом отдала

На суд всего честного мира.

За что любимцев нежа сих,

Как внуков бабушка своих,

Везде во всем им помогаешь,

Всегда во всем им потакаешь?

Назло завидливым умам,

Под облака их взносишь домы,

Как чародейные хоромы,

Какие в сказках слышны нам.

На темны ледники холодны

Сбираешь вины превосходны

Со всех четырех света стран;

Арабски дороги металлы,

Индийски редкие кристаллы

В огрузлый сыплешь их карман?

Когда, мой друг, у нас в заводе

Ни яблоков моченых нет

Приправить скромный наш обед,

Тогда ты, в перекор природе,

Их прихотливым вкусам льстишь,

И в зимних месяцах жестоких

На пышных их столах, широких,

Им сладки персики растишь;

Румянишь сливы мягки, белы

И, претворя стол в райский сад,

В фарфоры сыплешь виноград,

И дыни, и арбузы спелы.

Когда весна везде мертва,

Тогда у них она жива.

В крещенски лютые морозы

На их столах блистают розы.

Ни в чем для них отказа нет!

Восток им вины редки ставит,

Голландия червонцы плавит,

Им угождает целый свет.

Лукреции платки их ловят,

И те, которые злословят

Прелестно божество утех,

Для них его не ставят в грех.

Они лишь только пожелают,

И в жертву им сердца пылают.

Пускай вздыхает Адонис,

Пусть за победами он рыщет;

Напрасно целый век просвищет:

Он в Мессалинах скромность сыщет

И встретит святость у Лаис;

А им к весталкам ход свободен.

С тобой, будь гадок, как Азор,

При счастье гадок — не укор:

Без роду будешь благороден,

Без красоты пригож и мил.

Пусть, изо всех надувшись сил,

Герой о громкой славе грезит.

На стены мечется и лезет,

Бок о бок трется с смертью злой,

Бригады с ног валит долой;

Пусть вечность он себе готовит

И лбом отважно пули ловит;

Пусть ядры сыплет так, как град,

Всё это будет невпопад,

И труд его совсем напрасен,

Коль он с тобою не согласен.

Как слабый след весла в волнах

Едва родится, исчезает;

Как лунный свет в густых парах

Едва мелькнет и умирает;

Так дел его геройских плод

И мал, и беден, и беспрочен:

Ему как будто изурочен

Во храм болтливой славы вход.

Никто его нигде не знает;

Он города берет в полон:

О нем никто не вспоминает,

Как будто б в свете не был он;

И вся его награда в том,

Что, дравшись двадцать лет, иль боле,

Герой домой придет пешком,

Все зубы растерявши в поле.

Но если ты кого в герои

Захочешь, друг мой, посвятить,

Ни брать тому не надо Трои,

Ни флотов жечь, ни турков бить.

Пускай сидит он вечно дома,

Не лезет вон из колпака:

Военного не зная грома,

Он будет брать издалека

И страшны крепости и грады:

В Мадрите сидя, он осады

На пышный поведет Пекин,

Возьмет приступом Византин,

И, не знакомясь век со шпагой,

Помпеев, Кесарев затмит,

И всю вселенну удивит

Своею храбростью, отвагой;

Его причислят к чудесам,

И в те часы, когда он сам

Не будет знать, чем он так славен,

Богам вдруг сделается равен

И возвеличен к небесам.

Пусть горделивый суетится,

Чтобы чинов, честей добиться;

Пусть ищет случая блистать

Законов строгим наблюденьем,

Рассудком, истиной, ученьем,

И на чреду вельможи стать,

Как хочешь, будь ты так исправен,

Бесчисленны труды терпи,

Работай день, и ночь не спи;

Но если для тебя не нравен,

Останешься последним равен:

За правду знатью не любим,

За истину от всех гоним,

Умрешь и беден и бесславен.

А ты, схвативши дурака,

На зло уму, рассудку, чести.

Чрез подлости, пронырства, лести,

Возносишь в знать под облака.

Тебе и то в нем очень важно,

Что он у знатных по утрам

В прихожих стены трет отважно,

Развозит вести по домам,

Исправный счет ведет рогам,

Из пользы такает и спорит,

Умеет кстати подшутить,

Или, чтоб время проводить,

Честных людей бесчестно ссорит,

И ты за то горой ему

Богатства сыплешь в воздаянье.—

Иль глупости и злодеянья

У счастья служат все в найму?

Когда взгляну в твои палаты,

В них редко виден мне мудрец;

Но иль порочный, иль глупец.

Один дурачится из платы,

Другой для выгоды своей,

Родни не зная, ни друзей,

Чтобы ладнее быть с тобою,

Готов из мира сделать Трою;

А ты, уму наперекор,

Ни в малый с ним не входишь спор:

А