громах гибель мещет,

Куда его достигнет взор;

Природа там его трепещет,

Сердца трясутся крепких гор.

Напрасно лев в леса дремучи,

Напрасно ястреб в темны тучи

Скрывают в робости свой след;

Для сил его пределов нет.

Он в небесах орлу опасен,

Он киту в безднах вод ужасен.

Ужасен — и в развратной воле,

Себе чтя тесным царством свет,

Чтоб расширить свою власть боле.

Полки бессмертных создает,

Превыше звезд их ставит троны —

И пишет им свои законы;

Хвалясь, что сонм его богов,

Держа в руках судьбу миров,

Ему в угодность светом блещет,

Низводит дождь и громы мещет.

Но в мыслях гордых возносяся,

Среди богов свой ставя трон

И с ними молнией деляся,

Ужели стал счастливей он?

Ужель их рай, мечтой рожденный,

Блаженством, счастьем насажденный,

Приближить к сердцу не возмог?

Или его всемощный бог,

Который мир из благ составил,

В его лишь сердце зло оставил?

Так, он один страдать назначен

Из чувствующих тварей всех;

В лучах блестящей славы мрачен,

Уныл в объятиях утех,

Среди забав тосклив и скучен,

На троне с рабством неразлучен.

На что ни кинет мрачный взгляд,

Изо всего сосет лишь яд;

Одних мечтаний ложных жаждет —

И между благ в несчастьи страждет.

Ему покой и радость чужды:

Рождён желаньями кипеть.

Его отрада — множить нужды,

Его мученье — их терпеть.

Средь брани ищет он покою;

Среди покоя — алчет бою;

В неволе — враг земных богов;

На воле — ищет злых оков;

Он в будущем лишь счастье видит

И в настоящем ненавидит.

Так странник, ночью, в час погоды,

Когда вихрь корни рвет древес,

И в бездны с гор бьют шумны воды,

Под черной тучей воет лес,

Почтя селенья близка знаком

Огонь, рожден истлевшим злаком,

К нему стремится, всё презрев —

И колкий терн и тигров рев;

А свет, сей свет ему любезный,

Манит на край бездонной бездны.

Но где ж блаженство обитает,

Когда его в природе нет?

Где царство, кое он мечтает?

Где сей манящий чувства свет?—

Вещают нам — вне протяженья,

Где чувство есть, а нет движенья.[38]

Очисти смертный разум твой,

Взгляни — твой рай перед тобой,

Тебя одна лишь гордость мучит;

Природа быть счастливым учит.

Имея разум ослепленный

И цену слаб вещей познать,

Напрасно хочешь вне вселенной

Свое ты счастье основать.

Вотще свой рай ты удаляешь

И новы благи вымышляешь.

Умей ценить природы дар

И, не взлетая, как Икар,

Познай вещей ты совершенство —

И ты себе найдешь блаженство.

Сонет к Нине

Нет мира для меня, хотя и брани нет;

В надежде, в страхе я; в груди то хлад, то пламень;

То вьюсь я в небесах, то вниз лечу, как камень;

То в сердце пустота, то весь в нем замкнут свет.

Та, кем познал мой дух мучения суровы,

Ни быть рабом, ни быть свободным не велит;

Ни послабляет мне, ни тяготит оковы,

Ни смертью не грозит, ни жизни не сулит.

Гляжу не видя я — и молча призываю;

Ищу погибели — и помощи желаю;

Зову, гоню, кляну, объемлю тень драгой.

Сквозь слезы я смеюсь; в печалях трачу силы;

И жизнь и смерть равно душе моей постылы —

Вот, Нина, до чего я доведен тобой!

К соловью

Отчего сей свист унылый,

Житель рощей, друг полей?

Не из города ль, мой милый,

Прилетел ты, соловей?

Не из клетки ль на свободу

Выпорхнул в счастливый час,

И, еще силка страшась,

Робко так поешь природу?

Ах! не бойся — и по воле

Веселись, скачи и пой;

Здесь не в городе мы — в поле;

За прекрасный голос свой

В клетке здесь не насидишься

И с подружкой дорогой

За него не разлучишься.

Позабудь людей, друг мой:

Все приманки их — отравы;

Все их умыслы — лукавы.

Здесь питье и корм простой,

Но вкуснее он на ветке,

При свободе чувств своих,

Нежель корм богатый их

В золотой и пышной клетке.

Избрание из песни песней Соломона

Подруги милые! нарвите

Душистых, мягких трав скорей —

И мне из роз и из лилей

Постель вы свежу настелите.

Подруги милы, я томлюся,

В любви я таю, как в огне,

Скорей цветов насыпьте мне:

На них стрелой я протянуся.

Скажите мне, любезные пастушки:

Гуляючи по рощам, по лугам,

Любезный мой не встретился ли вам?

Где он? не скройте от подружки.

Хор пастушек

Скажи, прелестная девица, нам:

Кто сердцу твоему так драгоценен?

Как нам узнать, кто милый твой?

Скажи ты нам, каков собой

И чем он от других отменен?

Мой милый здесь меж пастухов

Блестит, как между васильков

Блистает лилия душиста,

Или как между репейков

Цветов царица — роза мшиста.

Кудрями волосы его

Волнуются вкруг шеи белой;

Румянец, как багрец, его;

Стан стройный, вид приятный, смелый,

Огонь любви в его глазах;

Улыбка нежна на устах.

Он в поступи царю подобен,

Но кроток, нежен и незлобен,

Величествен, когда идет;

Но речь его сладка, как мед;

Его роскошное ласканье

Волнует и палит всю кровь;

Дух отнимает целованье;

В его объятиях — любовь.

Весь день его искала я везде,

Его, кем дух, кем мысль и сердце страстно,—

И целый день искала я напрасно —

Любезного не встретила нигде.

Отдайте мне его, леса густые,

Поля, луга и берега крутые!

Металась я по рощам, по лугам;

Взбегала я на превысоки горы —

Лишь странников мои встречали взоры;

Тоске моей они смеялись там

И томное мне сердце разрывали.

Напрасно ты в исканье тратишь дни,

Неверен он, — вещали мне они —

Любезный твой твой жар пренебрегает;

За кем бежишь, тебя тот убегает;

Напрасно здесь его твой ищет взор:

Любезный твой, как лань младая, скор —

Уже делят вас пропасти глубоки,

Поля, леса и горы превысоки.

Но кто с высоких сходит гор?

Как солнце, вид его прекрасен;

Как майский день, и тих и ясен:

Таков его прелестен взор.

Из глаз его катятся слезы;

Так утром, чистою росой

Унизанные, свежи розы

Блестят небесною красой.

Амуры милые, летите

Навстречу вы к нему скорей,—

Вы холодок от речки сей

К нему, зефиры, понесите,

И с луга чистого сего,

Гоняя репейки косматы,

Душисты легки ароматы,

Повейте кротко на него.

Приди, утешь меня в моей тоске ты слезной;

Приди, хоть час со мной побудь

И припади на белу грудь,

На пламенную грудь твоей любезной!

Я, нежною своей рукой

До розовых ланит твоих касаясь,

Твоим дыханьем упиваясь,

Свой пламень разделю с тобой;

Печаль твою рассею,

Своими вздохами твою тоску развею;

Смущенье утишу

Я ими,

И поцелуями своими

Твои я слезы осушу.

Жестокий! ты меня пренебрегаешь!

Или за смуглость толь меня ты презираешь?—

Ах, если я смугла лицом,

Лучи виновны солнца в том;

А грудь моя, тобою страстна,

Нежна, полна, прекрасна

И высока,

Бела, как тонкие в день ясный облака;

Она на холмы тех высоких гор походит,

С которых вечно снег не сходит.

Что с круглостью равно моих ланит?

И что пылчей любви огня,

Который в сердце у меня

И во глазах моих горит?

Как стройны пальмы юны,

Как прямы в арфе струны,—

Таков природой дан

Мне тонок, прям и строен стан.

Я в легкости зефирам равномерна.

Лишь чуть коли

Ты мне покажешься вдали,

Тогда я по лугам, как молодая серна,

Резвлюся, прыгаю, скачу —

И сердцем, как стрела, к тебе лечу.

Но что зефир так тихо веет

Между ракитовых кустов?

Кого он здесь будить не смеет?

Какое легкое цветов

Я чувствую благоуханье?

Ах, не любезного ль дыханье

Зефир в места сии несет?

Ах, не оно ль, как сладкий мед,

В мою грудь страстну, томну льется?

Не тщетно крепко сердце бьется —

Что вижу? — Так;— я зрю его!

О радость! я нашла того,

Кем столько дни мои мне милы!

Завистников я вижу лесть.

О небо! дай мне столько силы,

Чтоб эту радость перенесть!

Там спит он под кустами в поле,

Как ночь, печаль моя прошла.

Так! я любезного нашла

И с ним не разлучусь уж боле.

Подружки, не шумите!

Подружки, не смутите

Его вы сладкий сон!

Там, скрывшися от зною

Под тенью древ густою,

Спит крепко, сладко он.

Подружки, не шумите!

Подружки, не смутите

Его вы сладкий сон!

О милое для сердца восхищенье!

Любезный мой

Со мной.

Но что за сладкое я слышу пенье?

Ах, это пеночка поет свою любовь —

В движенье томное она приводит кровь.

О пеночка, мой друг, как ты, я так же вяну;

Как ты, я так же и люблю,—

Пой, милый друг, тебе я пособлю

И милого будить тихонько стану.

Пробудись, мой друг, любезный,

И в объятиях моих

Ты почувствуй жар небесный,

Упоен любовью в них.

Встань; пойдем в густые рощи:

Мил там свет, приятна тень.

Кажется, стоит там день

Рядом возле тихой нощи.

Встань; пойдем с тобой в сады,

Где в кустах цветы пестреют

И зефиры тихо веют,

Где румянит зной плоды.

Там, мой друг, в тени глубокой

Сядем мы под дуб высокой

На ковры шелковых трав;

Там, на грудь ко мне припав,

Разделишь ты пламень с нею;

Там, мой друг, с душой твоею

Душу страстную свою

В поцелуях я солью.

Письмо о пользе желаний

Наскуча век желаньями терзаться,

Препятством чтя их к благу моему,

Сжал сердце я и волю дал уму,

Чтобы от них навеки отвязаться.

Всё суета — так пишет Соломон;

Хоть ныне мы ученей древних стали,

Но и они не всё же вздор болтали,—

Так, думал я, едва не прав ли он.

Всё суета, все вещи точно равны —

Желанье лишь им цену наддает,

Иль их в число дурных вещей кладет,

Хотя одни других не боле славны.

Чем худ кремень? чем дорог так алмаз?

Коль скажут мне, что он блестит для глаз —

Блестит и лед не менее подчас.

Так скажут мне: поскольку вещи редки,

Постольку им и цены будут едки.

Опять не то — здесь римска грязь редка;

Она лишь к нам на их медалях входит;

Но ей никто торговли не заводит,

И римска грязь — как наша грязь, гадка.

Редка их грязь, но римские антики

Не по грязи ценою так велики;

Так, стало, есть оценщик тут другой;—

Желанье? Да, оно — никто иной,

И, верьте мне, оценщик предурной.

Ему-то мы привыкнув слепо верить,

Привыкли всё его аршином мерить;

Оно-то свет на свой рисует лад;

Оно-то есть томящий сердце яд.

На эту мысль попав, как на булавку,

Желаньям всем я тотчас дал отставку.

Казалося, во мне остыла кровь:

Прощай чины, и слава, и любовь.

Пленясь моих высоких дум покроем,

Все вещи я своим поставил строем,

И мыслил так: все счастья вдалеке

Пленяют нас; вблизи всё скоро скучит;

Так всё равно (не ясно ль это учит?),

Что быть в венце, что просто в колпаке;

Что быть творцом прекрасной Энеиды,

От нежных муз почтенье заслужить,

Князей, царей и царства пережить;

Что быть писцом прежалкой героиды[39],

Иль, сократя высоких дум расход,

Писать слегка про свой лишь обиход;

Что на полях трофеи славы ставить,

С Румянцевым, с Каменским там греметь,

Отнять язык у зависти уметь,

И ненависть хвалить себя заставить;

Что, обуздав военный, пылкий дух,

Щадя людей, бить, дома сидя, мух.

Пускай же свет вертится так, как хочет;

Пускай один из славы век хлопочет,

Другой, копя с червонцами мешки,

На ордена, на знать не пяля глаза,

Одним куском быть хочет сыт два раза

И прячет рай за крепкие замки:

Всё это — вздор, мечтанье, пустяки!

Не лучше ли своих нам нужд не множить.

Спокойно жить и света не тревожить?

Чем мене нужд, тем мене зла придет;

Чем мене нужд, тем будет счастья боле;

А нужды все желанье нам дает:

Так, стало, зла умалить в нашей воле.

Так точно! ключ от рая я сыскал.

Сказал — и вдруг желать я перестал.

Противник чувств, лишь разуму послушен,

Ко всем вещам стал хладен, равнодушен;

Не стало нужд; утихли страсти вдруг;

Надежда, мой старинный, верный друг,

В груди моей себе не видя дела,

Другим сулить утехи полетела;

Обнявшись с ней, ушли улыбки вслед —

И кровь моя преобратилась в лед.

Всё скучно мне и всё постыло стало;

Ничто во мне желанья не рождало.

Без горести, без скуки я терял;

Без радости я вновь приобретал;

Равно встречал потери и успехи;

Оставили меня и грусть и смехи;

Из глаз вещей пропали дурноты,

Но с ними их пропали красоты —

И, тени снять желая прочь с картины,

Оставил я бездушный вид холстины.

Или, ясней, — принявши за закон,

Что в старину говаривал Зенон,

Не к счастью в палаты я ворвался,

Не