полу, он долго продвигается к кухне. По пути на пол падают кактус и книги. Визжит кошка.
На кухне он долго ищет, во что бы налить нарзану и обязательно находит что-нибудь специфическое. Например, пустой цветочный горшок с дыркой в дне. Он долго льет нарзан в горшок, удивляясь вместимости горшка. Потом долго изучает лужу, не понимая, откуда она взялась. Звонит Мане и сообщает, что их затопили. Маня называет его свиномопсом и говорит, что скоро будет и чтобы он, Миша, никуда не двигался с места до ее, Маниного, прибытия.
Миша, насвистывая что-то беззаботно-веселое, не двигаясь с места, как ему и было предписано, открывает холодильник и долго ищет, чем бы ему закусить. Находит гранат и начинает его чистить. Через десять минут, в окровавленной рубашке и с алой мордой, как будто он вурдалак, Миша играет с кошкой. Он радостно подбрасывает ее к потолку и ловит, думая, что кошке это нравится. Кошка орет, но терпит.
В это время в квартиру через дверь, которую забыл закрыть Миша, заглядывает соседка. Она видит Мишу, без штанов, вернее, со шлейфом штанов на одной ноге, в одном ботинке, стоящего в луже, всего в гранатовой крови, и орущего под потолком обезумевшего кошака.
— Заходите, Серафима Антоновна! — приветливо кричит ей Миша, и, забыв, что кошку надо в очередной раз поймать, радушно направляется навстречу соседке. Та пятится. Кошка с лязгом падает на кастрюлю с рассольником. Кастрюля опрокидывается. Кошка запрыгивает в холодильник, который, конечно же, не закрыл Миша. И в это мгновение за спиной ошалевшей от впечатлений Серафимы Антоновны возникает Маня.
— Стоять, животное! — не возвышая голоса, командует Маня. Миша, улыбаясь, беспрекословно выполняет команду.
И начинается совсем другая поэтика.
Маня — гений порядка. У нее все всегда лежит на месте. Все обеспылено. Разложено симметрично. Выстирано и выглажено. Как они живут вместе с Мишей, я не понимаю.
— Наверное, Володь, мне нужна рана, — объяснила мне однажды Маня. — Наверное, я мазохистка. Знаешь, иногда думаю: сейчас убью его, лешака, один раз чуть не убила. Я тогда ключи не взяла, позвонила ему и говорю: дверь не запирай! Он, гад, забыл, конечно, дверь запер, сел на кухне, поел, выпил, надел наушники и заснул. Я с работы приезжаю, устала, как лошадь. Звоню, а он спит. Стучу — спит. Ору — спит. Полночи ломилась. Наконец, открывает. Рожа, как у новорожденного. Довольный, весь в счастливых радужных пузырях: «Ой, наконец-то Манечка моя пришла! Где ж ты так долго была, Манечка?» У меня аж в глазах потемнело. Уже представляю, как беру ножик и… Еле сдержалась… А ведь вот уедет он в командировку — я порядок наведу. Приду с работы, а дома… порядок, будь он неладен. И тарелка не разбита, и окурком штора не прожжена, и холодильник закрыт, и кошка не орет, и вода в унитазе спущена… И как-то мне не по себе… Как будто я и не нужна. Как будто я лишняя и смысла в жизни нету. Не поверишь: один раз уехал он на неделю, и такая на меня вдруг от порядка тоска нашла, что я взяла — и мусорное ведро на пол-то и высыпала. Посидела около кучи мусора, поплакала, убрала мусор — и полегчало!
Так вот и живут Миша с Маней. Душа в душу.
Ваня с Саней тоже.
Ваня помешан на порядке. Он сам всегда все пылесосит, драит и моет.
Саня же — нельзя сказать, что неряха, нет. Тут другое. Саня очень любит всевозможные, как она говорит, «маленькие, но очень полезные вещи». То есть, говоря человеческим языком, всякое бесполезное барахло.
Если Ваня с Саней едут отдыхать куда-нибудь на море, то Саня привозит целый чемодан ракушек.
Один раз они ездили в Берлин на Рождество, и Саня скупила, наверное, все рождественские сувениры города Берлина. Был перевес двенадцать килограммов. Пришлось заплатить. Сувениры оказались золотыми.
Дома у них — сотни самых разных свечек, подстаканников, подъяичников, колпачков для подъяичников, магнитиков, очечников, наборов салфеток, ковриков для мышек, открывалок, вазончиков, пепельниц, заколок, зажигалок, браслетиков и прочей муры, которая лежит везде: на полках, на столах, на стульях, на полу. Магнитиками, например, у них, как опятами, облеплен не только холодильник, но и плита, стиральная машина, микроволновка и внутренняя сторона входной металлической двери.
Сначала Ваня еще как-то пытался бороться с Саниными «маленькими, но очень полезными вещами». Он говорил:
— Санечка, гугуленька, убери, пожалуйста, вот эту кучу вот этого твоего полезного г…а с моего рабочего стола. Хорошо?
— Хорошо, Ванечка, сейчас уберу, бубука моя.
Саня со счастливой улыбкой (она всегда улыбается) собирает свои «полезные вещи» с Ваниного стола и сваливает их на соседнее кресло.
— Санечка, — говорит ей Ваня, — вот ты, гугуленька, свалила всю свою полезную мутотень на кресло, а как теперь, гугуленька, на нем сидеть?
— А зачем тебе на нем сидеть, бубука моя? Тебе не надо сидеть в кресле, — Санечка с нежной улыбкой гладит Ванину зеленовато-желтую от злости лысину, которая под Саниной рукой на глазах становится розовой, — ты ведь у меня малышка, тебе надо лежать на диванчике.
— Но на диванчике, гугуленька, тоже лежат твои маленькие подлые вредители. К тому же, Санечка, к дивану совершенно невозможно пройти. Там на полу вокруг дивана всюду навалена эта твоя маленькая полезная сволочь.
Саня собирает всю эту «сволочь» и всех этих «вредителей» и радостно сваливает их на балкон. Потом — на кухонный стол. Потом — в ванну. И так далее.
Однажды Ваня (буквально) расставил по квартире флажки, отвоевав себе на пару суток рабочее место и узкие проходы от него а) к сортиру, б) к балконному окну, чтобы покурить, и в) к холодильнику.
Но «маленькие полезные вещи», как китайцы, властно смели проходы, и все стало по-прежнему. Ваня периодически бунтовал, но — тщетно.
Один раз после очередной вспышки ненависти к «китайцам» у Вани поднялось давление. Саня страшно испугалась, собрала все вещицы в книжные мешки (получилось более двух десятков мешков) и выставила их за дверь в общий коридор.
Ваня пришел в себя, тоскливо побродил по квартире, покурил на балконе, попил морса из холодильника, посидел в сортире, посидел за своим столом, словом, насладился свободой. Свобода отчего-то Ваню не порадовала.
Саня все это время сидела в углу в кресле и, что с ней почти никогда не случалось раньше, не улыбалась.
Наконец желто-зеленый Ваня вздохнул и сказал:
— Ладно, Санечка, давай-ка, гугуленька, вернем пару мешков твоей полезной фигни.
Санечка заулыбалась, Ванина лысина тоже порозовела. В квартиру вернулось три десятка подъяичников, столько же вееров, шесть килограммов ракушек и еще кое-чего по мелочи.
Через неделю маленькие, но очень полезные вещи все до одной прописались обратно в квартиру Копчиковых. А после этого Копчиковы съездили в Индию и Саня привезла целый чемодан всякой мелкой пользы и полезной мелочи.
Один раз, совсем недавно, мы сидели с Мишей и Ваней втроем на моей кухне, выпивали, толковали за жизнь.
— Я все понял! — сказал вдруг Ваня. — Они так пространство метят. Понимаете?!
— Кто метит? — не понял я.
— Бабы наши, — сказал Ваня.
— Как метят? — спросил Миша.
— Вещами. Наложат тряпок всяких, заколок там… флакончиков разных… и — пометила. Я, мол, тут, любимый. Не забудь про меня.
— Это кто как, — вздохнул Миша.
— Что кто как? — не понял я.
— А то. Моя, наоборот, чистотой метит. Сотрет пыль. Зеркало отмоет. Тапочки расставит по уставу, как пехоту. Зачем спрашивается? А вот зачем. Это она говорит: я тут, дорогой ты мой. И никуда ты от меня не денешься. Ты, конечно, думаешь, что меня здесь нету, что на работе я, ан — нет. Я тут! Слежу за тобой! Каждой протертой чашечкой! Каждым вовремя политым фикусом.
— Точно, точно! — подхватил Ваня. — Вот, мол, она я! В этом якобы случайно брошенном на торшер лифчике! В этом как бы невзначай оставленном на твоем рабочем столе браслетике! Мол, давай, давай, скучай по мне, чучело!
— Вот-вот! — оживился Миша. — Напоминалки свои расставит по хате — ты и под контролем.
— Ага! Типа шпионских жучков.
— До чего ж они хитрые, а?!
— Да уж…
— Эх! — покачал головой Миша. — Тяжела наша мужская доля.
— И не говори! — сказал Ваня.
— Вот оно! — ткнул я в оставленный моей женой на холодильнике зонтик. — Пометила! Зонтик — он где?.. Он в коридоре должен быть, а она его здесь пристроила, чтоб я на воле от рук не отбился…
— Точно! — сказал Копчиков.
— Верно! — сказал Попов.
В это время наши жены были на какой-то распродаже. А после распродажи они собирались посидеть в «Шоколаднице» поболтать.
Интересно, о чем.
Нирвана по-русски
У индуистов и буддистов есть такое понятие — «ваджра». Ваджра в индуизме — это «огненная палица» грозного бога Индры. Он ею, так сказать, мочит злых демонов. А в буддизме — в одном из его направлений, в т. н. тантрической ваджраяне, — это что-то вроде молнии или вспышки.
То есть суть ваджры примерно такова: ты сидишь и спокойненько медитируешь в свое удовольствие, и в один прекрасный миг тебя обязательно посетит вспышка-ваджра, т. е. просветление и, соответственно, нирвана.
Кстати, именно ваджраяна стала очень популярна на Западе и у нас.
Это и понятно: делать ничего особенно не нужно, не надо изучать всякие сложные книжки, вести монастырскую жизнь, сиди себе и жди… Можешь повторять утробно-желудочным голосом: омм!.. омм!.. омм!.. Можешь загадочно молчать. А тут вдруг — бзыть! — и ты в нирване.
Практически на халяву.
Все в настоящей тантрической ваджраяне, конечно, в миллионы раз сложней. Но белые люди хотят, чтобы было «ноу проблем» и «бзыть».
Нирвана — дело, конечно, хорошее. Но это все слишком высокая и сложная материя. Однако в том, что существует некая «бытовая» нирвана-ваджра, я не сомневаюсь.
Я вот о чем. Живешь ты, бывает, живешь, и все скучно и плохо. Погода — дрянь, люди в метро упорно не пользуются дезодорантом, соседи жарят вонючую нототению, поясницу ломит, во дворе второй час надрывается сигнализация, жирный кот Черчилль хочет большой и чистой любви и методично метит ботинки и подушки. В общем — жизнь не заладилась.
И вдруг — ваджра! Какой-нибудь странный телефонный звонок, реплика какого-нибудь пьяного дяди в лифте… И ты просветлел.
И снова все хорошо: и солнечный перламутр проглядывает сквозь нежную кисею облаков, и пассажиры в метро пахнут шампунем и шанелью, и аппетитная жареная рыба навевает мысли о морском курорте, и прошла поясница, и уснула сигнализация, и Черчилль урчит, как голубь, и смотрит на тебя глазами Сони Мармеладовой.
Со мной такое случалось не раз. Например,
