«Дас ист апфель. Йа, йа».
Едят здесь много, вкусно и дешево. Если кто-то хочет поправиться, причем почти на халяву — добро пожаловать в столицу объединенной Германии.
В Берлине можно смело много кушать, потому что в Берлине же нельзя не заниматься спортом. Спорт, опять же, дешев до изумления. Например, Йенс в своем родном Кройцбергском Бутове имеет абонемент в фитнес-центр. Правда, не ходит. Некогда. Надо искать работу. Фитнес, как в Москве: ежедневно с 6.00 до 24.00, бассейн, зал, сауна, всякие включенные в стоимость йоги, аквааэробики и прочее. За месяц надо заплатить 50 евро. То есть: 1,67 евро в день. Меньше 60 рублей. В моем московском «Кимберли-лэнде» за одно посещение берут 1500 руб. А «ленивый и нелюбопытный народ» все равно идет.
Если вы проживете в Берлине, скажем, две недели, то можно изловчиться все музеи посетить бесплатно. Потому что обязательно есть какой-нибудь вечер, например, воскресный, когда все бесплатно. Надо только проследить информацию. И даже если небесплатно, то общий билет в большинство музеев даст вам скидку раза в три-четыре. Вообще здесь все помешаны на скидках, льготах и бонусах. Даже, к примеру, если вы поедете на местной электричке не один, а впятером, вам полагается скидка за коллективизм.
Берлинец — это гомо халявус. Более трети жителей этого прекрасного города, особенно восточной его части, «манифестной», живут, как и Йенс, на пособия и, что называется, в прибор не дуют. Им, говоря языком гениального бородача, нечего терять, кроме собственных пособий. А потерять они их не могут, даже если захотят: права человека!
Итак, берлинцы все время спят, едят, ищут работу и занимаются спортом. А еще они все время ржут. В смысле — острят. А что еще делать при такой славной жизни? Очень многие берлинские достопримечательности имеют, так сказать, смеховые переименования, клички. Памятник Фридриху Великому — «Старый Фриц». Новые здания, писки архитектурной моды, — «Комод», «Стиральная машина» и т. п. Самая высокая телебашня в Берлине названа берлинцами Телеспаржей.
Лучшее времяпрепровождение в Берлине — это бродить, заходя, конечно, в музеи, от западноберлинского Шарлоттенбурга до восточноберлинского знаменитого Острова Музеев. Музеи — это хорошо. Но это не главное. Как, впрочем, и рестораны с магазинами. Неделя Терапийных бродилок по Берлину принесли мне невероятный душевный покой, психологический комфорт, и физическое здоровье.
В Берлине трудно потеряться. Тут все упирается либо в Кайзерштрассе, либо в Курфюрстендамм, либо во Фридрихштрассе, либо в Унтер-дер-Линден, либо в Александерплац. А если вдруг случится приступ топографического кретинизма — равнение на Телеспаржу.
Я прожил в Берлине неделю. Утром я кормил пираний парной индюшатиной. У пираний были очень добрые и политкорректные лица с вежливой улыбкой. Целый день эти твари почти недвижно живут в воде и улыбаются. Когда же им дают корм, аквариум на несколько мгновений превращается в катафалк с шаровыми молниями.
Мою парную индюшатину пираньи уничтожали за несколько секунд. И снова — вежливая и добрая улыбка милых рыбок, как бы говорящая: «Данке. Даст ист шмект».
Мне показалось, что этот аквариум является эмблемой западного мира. Но я на этом ни в коем случае не настаиваю.
После пираний я бежал за пивком для Йенса в местный минимаркет. Продавщица, похожая на Федора Емельяненко, понимающе улыбалась и говорила что-то типа: «Русишь моргай бир». И мне было каждый раз немного стыдно за мой народ.
Потом до вечера я гулял по Берлину.
Я исходил Берлин, почтительно равняясь на Телеспаржу, во все концы. И еще раз очень полюбил этот город, его горластых турецких эмигрантов, оптимистичных пенсионерок с кровавоокими шпицами, розовощеких юных немок, пышущих моральной устойчивостью в сочетании с инстинктом деторождения.
Я люблю тебя, Берлин.
В день моего отъезда, утром, Йенс сказал мне:
— Все-таки вы, русские, страшные бездельники. Ленивый вы народ. Хотя и симпатичный…
— Где ж я ленивый-то?..
— Целый день гуляешь, дурака валяешь. А я вон, как проклятый, день и ночь… работу ищу. Устал, как трактор. Надорвусь вот — будете знать…
Он шмыгнул носом, глубоко вздохнул, на минуту прильнул к компьютеру, безнадежно шепнул: «Так и нет работы! Майн Готт». Откинулся на подушку и спросил:
— Рыбкам дал?
— Дал.
— Съели?
— Не то слово.
— Сгоняй за пивком. А то я совсем заработался.
— Да мне ж в аэропорт… Не опоздать бы.
— Авось не опоздаешь.
Я не опоздал. И не только за пивком. Через час после моего приземления в Домодедово мир узнал об извержении исландского вулкана Эйяфьятлайокудль. Еще пару часов, и засел бы я в Берлине на неделю-другую.
Меня впереди ждала всякая ерунда: лекции на пяти факультетах, две недописанные монографии, шесть статей и рассказ для «Моей семьи». Везучий я человек: по жизни гуляю, дурака валяю. Все на авось да на кабы. Никакой трудовой дисциплины. А бедный Йенс вкалывает там, в своем берлинском Бутове, работу ищет.
Кстати, работу он до сих пор так и не нашел. И, наверное, до пенсии уже и не найдет. Зато пособие ему повысили в полтора раза. А мне зарплату — нет.
И так нам всем и надо, бездельникам.
Екатерина Баранова
Вытие
Осень струится в воздухе пряном
белым дымком. Затоплена баня.
Слышится осень в хрипе баянном…
В свадебной песне, как яркие ткани
в лавке торговой, пестрят голосами
бабы и девки. В сумерках ранних
окает осень любви словесами.
Светится зыбко за улицей где-то,
рдеется солнце, нисходит домами.
Словно крадётся, уходит за светом
полем и яблоневыми садами
детство. Сегодня во сне мне явилась
бабушка в чистой крахмальной сорочке.
Катится осень криком сорочьим
по небу, как колесница Даждьбога.
Ночь наступает, а следом метели
выбелят начисто снегом дорогу,
белые простыни в доме постелют.
Олег Солдатов
Деревянная свадьба
Все же я, черт возьми, очень привлекательная женщина, по крайней мере, еще. Ну и что с того, что мне слегка за сорок? Дело ведь не в этом. Возраст — это только часы, а биологический возраст — совершенно, совершенно другое! Неделю не поесть, не попить и я буду как девочка, уж во всяком случае, дам сто очков вперед любой из этих толстых кобыл. Я бы запретила таким раздеваться на пляже, развалили свои блины на солнце, жиру как у свиней и еще топлес. Нет, я не против топлес, вон эта сучка лежит сосками кверху и пусть лежит, на нее хоть мужики могут полюбоваться. Пусть лежит, дура, жарит свою грудь на солнцепеке. Не успеет оглянуться, как заработает рак, и прощайте, сисечки. Что за жара, Боже ты мой! Как на такой жаре люди живут? И этот тоже, снял гостиницу на самой горе! Когда спускаешься на пляж еще ничего, а пока дойдешь обратно наверх — сдохнешь… Не пойду больше, пусть берет такси, пусть на руках несет, на плечах, как хочет, не пойду, все, хватит с меня этого пекла, этого моря, этого грязного пляжа, надоело… Почему другие как люди едут в Турцию, в Египет, на худой конец, в Болгарию, в Тунис, только этот поперся в Геленджик? Дольмены, видите ли, он смотреть захотел. Дались ему эти дольмены! И без них прожить можно. Сам и виноват! Говорила ему: не пей эту воду. А он: святой источник, святой источник! Ну и кто оказался прав? А ведь говорила ему, говорила. А ему что? Он умнее всех. Хоть кол на голове теши… Теперь денег на лекарства угрохали столько, что подумать страшно. И то же, говорили ведь ему в аптеке, говорили, углем не поможешь, и этот, забыла как его, левомицетин, кажется, тоже не возьмет. Какая-то новая бацилла появилась, мутированная. А он: я лучше знаю, я лучше знаю… И что? Кто лучше знает? Молчал бы… Угля сожрал полтонны. От левомицетина весь прыщами пошел, как подросток. А толку? Пришлось-таки покупать дорогущее лекарство, французское… В аптеках не протолкнуться, народу больше, чем в столовых, а по телевизору врут, что это, мол, пищевое отравление… Ага, как же! Полгорода в аптеках! А там эта женщина… ха-ха… стоит, с ноги на ногу переминается.
— Ой, — говорит, — вышла на работу и чувствую, не дойду… Дайте мне что-нибудь, чтобы хоть до работы добраться.
А ей какие-то пилюли всучили, говорят:
— Идите.
Она:
— Дойду?
— Дойдете, только поспешите, а то опоздаете…
…Куда сигареты-то подевались? Утром пачка была! А, вот они, в кепку провалились. Ну, закурим, пока этот купается. Как он там купается? Вода — гороховый суп и по цвету, и по температуре. Народу до жути. Чего они все сюда приперлись? И этот тоже, не мог в Турцию свозить на пятилетие совместной жизни… Дольмены ему, видите ли, подавай. Поехали на эти дольмены, да по жаре… И что? Оно того стоило? Каменные берлоги… Еще врут, будто туда людей живыми замуровывали… Да что они, дураки, что ли? Окошко-то ведь оставляли! Сиди, пока не похудеешь. Вот и вся диета. А похудела до размеров окошка, вылезай, иди мужика ищи… Хорошо, что мы сегодня утром пораньше пришли, заняли места под навесом… Тут хоть попрохладней и не так этих зазывал слышно:
— Форель копченый! Барабулька сушеный! Рапан!..
Только вздремнешь, глаза прикроешь, уж они тут как тут:
— Сладкие трубочки, сладкие трубочки! Очень сладкие, очень трубочки!..
Тьфу… Прибила бы всех до одного… Кукуруза вареный! Хрен моржовый!
Косяками ходят и орут, как больные, прямо над ухом. Идиоты!.. Нет, ну ты видишь, люди отдыхают, зачем в ухо орать? Песком обсыплют, форель свою перетухлую в нос суют! А я говорила ему: не бери. А он: дай попробую, дай попробую. Попробовал? Обжора! Сам и виноват! Больше не захочет… Часа два его видно не было… А потом несчастным прикинулся, говорит: так сильно пить хочется, надо из святого источника лечебной водички попить. А главное, вот тоже, сволочи, камень положили, мол, источник святой, освящен каким-то там архимандритом, пейте… Попили, спасибо! Лекарств на тыщи купили! Вот тебе и святая вода! Всюду прохиндеи… А на рынке продавщица, спрашиваю ее:
— Чего у вас все так дорого? Виноград, как в Москве стоит!
А она, сучка, отвечает:
— Сейчас олигархи понаедут, все скупят, и вообще мы весь товар из Москвы сами привозим. — И морду, главное, какую обиженную скроила. Что ты! Зачем же ты из Москвы возишь, когда у тебя здесь все может расти? Тоже, я хочу сказать, ничего не делают, привыкли курортников грабить, а даже за огурцами на Кубань мотаются… Тунеядцы чертовы… Не знаю, какие дураки еще попрутся в эту помойку, кроме этого… Вон он ныряет, в какую даль заплыл. Сколько раз я ему твердила: не заплывай далеко, не мальчик уже, ногу сведет, кто тебя будет спасать? Я, что ли?
Щас! Ну и тони, смотреть даже не стану… А! К берегу повернул, Ихтиандр… Почему мне так не везет? Вон Клавкин Витька и деньги зарабатывает, и шубы
