берег оставил,
Тотчас к берегу спешишь: гладких испугался
Ты вод.[186] Кто пространному морю первый вдался,
Медное сердце[187] имел; смерть там обступает
240 Снизу, сверху и с боков; одна отделяет
От нея доска,[188] толста пальца лишь в четыре, —
Твоя душа требует грань с нею[189] пошире;
И писана смерть[190] тебя дрожать заставляет,
Один холоп лишь твою храбрость искушает,
245 Что один он отвечать тебе не посмеет.
Нужно ж много и тому, кто рулем владеет,
Искусств и свойств, с самого укрепленных детства,[191]
И столь нужней те ему, сколь вящи суть бедства
На море, чем на земле. Твари господь чудну
250 Мудрость свою оказал, во всех неоскудну
Меру поставя частях мира и меж ними
Взаимно согласие; лучами своими[192]
Светила небесные, железце, немногу
От дивного камня взяв силу, нам дорогу
255 Надежную в бездне вод показать удобны;
Небес положение на земле способный
Бывает нам проводник и, когда страх мучит
Грубых пловцов, кормчего искусного учит
Скрытый камень миновать иль берег опасный,
260 И в пристань достичь, где час кончится ужасный.[193]
Недруга догнать, над ним занять ветр способный[194]
И победу исхитить, вступя в бой удобный, —
Труд немалый. На море, как на земле, те же
Прочи вождев должности: тебе еще реже
265 Снилась трубка и компас,[195] чем строй и осада.
За красным судить сукном[196] Адамлевы чада[197]
Иль править достоин тот, кому совесть чиста,
Сердце к сожалению склонно и речиста
Кого деньга[198] одолеть, ни страх, ни надежда
270 Не сильны, пред кем всегда мудрец и невежда,
Богач и нищий с сумой, гнусна бабья рожа
И красного цвет лица, пахарь и вельможа
Равны в суде, и одна правда превосходна;
Кого не могут прельстить в хитростях всеплодна
275 Ябеда и ее друг — дьяк или подьячий;
Чтоб, чрез руки их прошед, слепым не стал зрячий,
Стречись должен, и сам знать и лист и страницу,[199]
Что от нападения сильного вдовицу
Соперника может спасть и сирот покойну
280 Уставить жизнь, предписав плутам казнь достойну.
Наизусть он знает все естественны пра́ва,
Из нашего высосал весь он сок устава,[200]
Мудры не спускает с рук указы Петровы,[201]
Коими стали мы вдруг народ уже новый,
285 Не меньше стройный других, не меньше обильный,
Завидим врагу[202] и в нем злобу унять сильный.
Можешь ли что обещать народу подобно?
Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно
Ты смеешься нищете; каменный душою,
290 Бьешь холопа до крови, что махнул рукою
Вместо правой — левою[203] (зверям лишь прилична
Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична[204]).
Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден:
Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден,
295 И все законно он мнит, что уж истощенной
Может дополнить мешок; нужды совершенной
Стала ему золота куча, без которой
Прохладам должен своим видеть конец скорой.
Арапского языка[205] — права и законы
300 Мнятся тебе, дикие русску уху звоны.
Если в те чины негож,[206] скажешь мне, я, чаю,
Не хуже Клита носить ключ золотой[207] знаю;
Какие свойства его, какая заслуга
Лучшим могли показать из нашего круга?[208]
305 Клита в постели[209] застать не может день новой,
Неотступен сохнет он, зевая в крестовой,[210]
Спины своей не жалел, кланяясь и мухам,
Коим доступ дозволен к временщичьим ухам.
Клит осторожен — свои слова точно мерит,[211]
310 Льстит всякому, никому почти он не верит,[212]
С холопом новых людей[213] дружбу весть не рдится,
Истинная мысль его прилежно таится
В делах его. О трудах своих он не тужит,
Идучи упрямо в цель[214]: Клиту счастье служит, —
315 Иных свойств не требует,[215] кому счастье дружно;
А у Клита без того[216] нечто занять нужно
Тому, кто в царском прожить доме жизнь уставил,
Чтоб крылья, к солнцу подшед,[217] мягки не расплавил:
Короткий язык,[218] лицо и радость удобно
320 И печаль изображать — как больше способно
К пользе себе, по других лицу применяясь;
Честнее будет он друг,[219] всем дружен являясь;
И много смирение, и рассудность многу
Советую при дворе. Лучшую дорогу
325 Избрал, кто правду всегда говорить принялся,
Но и кто правду молчит[220] — виновен не стался,
Буде ложью утаить правду не посмеет;
Счастлив, кто средины той держаться умеет.
Ум светлый нужен к тому, разговор приятный,
330 Учтивость приличная, что дает род знатный;
Ползать не советую,[221] хоть спеси гнушаюсь; —
Всего того я в тебе искать опасаюсь.[222]
Словом, много о вещах тщетных беспокойство,
Ни одно не вижу я в тебе хвально свойство.
335 Исправь себя, и тогда жди, дружок, награду;
По тех пор забытым быть не считай в досаду:
Пороки, кои теперь[223] прикрывают тени
Стен твоих, укрыть нельзя на высшей степе́ни.
Чист быть должен, кто туды не побледнев всходит,[224]
340 Куды зоркие глаза весь народ наводит.
Но поставим, что твои заслуги и нравы
Достойным являют тя лучшей мзды и славы;
Те, кои оной тебя неправо лишают,
Жалки, что пользу свою в тебе презирают;
345 А ты не должен судить, судят ли те здраво,
Или сам многим себя предпочтешь неправо.
Над всем[225] же тому, кто род с древнего начала
Ведет, зависть, как свинье — узда, не пристала;
Еще б можно извинить, если знатный тужит,
350 Видя, что счастье во всем слепо тому служит,
Кого сколько темен род, столь нравы развратны,
Ни отечеству добры, ни в людях приятны;
Но когда противное видит в человеке,
Веселиться должен уж, что есть в его веке
355 Муж таков, кой добрыми род свой возвышает
Делами и полезен всем быть начинает.[226]
Что ж в Дамоне, в Трифоне и Туллие[227] гнусно?
Что, как награждают их, тебе насмерть грустно?
Благонравны те, умны, верность их немала,
360 Слава наша с трудов их[228] нечто восприяла.
Правда, в царство Ольгино[229] предков их не знали,
Думным и наместником деды не бывали,
И дворянства старостью считаться с тобою
Им нельзя; да что с того? Они ведь собою
365 Начинают знатный род, как твой род начали
Твои предки, когда Русь греки крестить стали.[230]
И твой род не все таков был, как потом стался,
Но первый с предков твоих, что дворянин звался,
Имел отца, славою гораздо поуже,
370 Каков Трифон, Туллий был, или и похуже.
Адам дворян не родил, но одно с двух чадо
Его сад копал, другой пас блеюще стадо;[231]
Ное в ковчеге с собой спас все себе равных
Простых земледетелей, нравами лишь славных;
375 От них мы все сплошь пошли, один поранее
Оставя дудку, соху,[232] другой — попозднее.
1730
Петербург.
Гравюра А. Зубова. 1727 г.
Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
ПИСЬМА
Письмо II[233]
К стихам своим
1 Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых
Где вы лет тоскуете в тени[234] за ключами!
Жадно воли просите, льстите себе сами,
Что примет весело вас всяк, гостей веселых,[235]
5 И взлюбит, свою ища пользу и забаву,
Что могу и вам и мне достанете славу.
Жадно волю просите, и ваши докуки
Нудят меня дозволить то, что вредно, знаю,
Нам будет; и, не хотя, вот уж дозволяю
10 Свободу. Когда из рук пойдете[236] уж в руки,
Скоро вы раскаетесь, что сносить не знали
Темноту[237] и что себе лишно вы ласкали.
Славы жадность, знаю я, многим нос разбила;
Пока в вас цвет новости[238] лестной не увянет,
15 Народ, всегда к новости лаком, честь нас станет,
И умным понравится[239] голой правды сила.
Пал ли тот цвет? больша часть чтецов уж присудит,
Что предерзостный мой ум в вас беспутно блудит.
Бесстройным злословием назовут[240] вас смело,
20 Хоть гораздо разнится злословие гнусно
От стихов, кои злой прав пятнают искусно,
Злонравного охраня имя весьма цело.[241]
Меня меж бодливыми причислят быками:[242]
Мало кто склонен[243] смотреть чистыми глазами.
25 Другие, что в таком я труде упражнялся,
Ни возрасту своему приличном, ни чину,
Хулить станут; годен всяк к похулке причину
Сыскать, и не пощадят того, кто старался
Прочих похулки открыть. Станете напрасно
30 Вы внушать и доводить слогом своим[244] ясно,
Что молодых лет плоды вы не ущербили,
Ни малый мне к делам час важнейшим и нужным;
Что должность моя всегда нашла мя досужным[245];
Что полезны иногда подобные были
35 Людям стихи.[246] Лишной час, скажут, иметь трудно,[247]
И стихи писать всегда дело безрассудно.
Зависть, вас пошевеля, найдет,[248] что я новых
И древних окрал творцов и что вру по-русски
То, что по-римски давно уж и по-французски
40 Сказано красивее. Не чудно с готовых
Стихов, чает,[249] здравого согласно с законом
Смысла,[250] мерны две строки кончить[251] тем же звоном.
Когда уж иссаленным[252] время ваше[253] пройдет,
Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты
45 Гнусно лежать станете, в один сверток свиты
Иль с Бовою, иль с Ершом;[254] и наконец дойдет
(Буде пророчества дух служит мне хоть мало)
Вам рок обвертеть собой иль икру, иль сало.[255]
Узнаете вы тогда, что поздно уж сети
50 Боится рыбка, когда в сеть уже попалась;
Что сколь ни сладка своя воля им казалась,
Не без вреда своего презирают дети
Советы отцовские. В речах вы признайте
Последних моих любовь к вам мою. Прощайте.
1743
ЭПИГРАММЫ
На старуху Лиду
На что Друз Лиду берет? дряхла уж и седа.
С трудом ножку воробья сгрызет и пол-обеда —
К старине охотник Друз, в том забаву ставит;
Лидой медалей число собранных прибавит.
1730–1731
Кто я таков — не скажу, а вот мне примета:
Не русак, дик именем, млады мои лета.
1730
ИЗ АНАКРЕОНА[256]
О женах
Природа быкам — рога,
Копыто дала коням,
Зайцам — ноги быстрые,
Львам — свирепы челюсти,
Птицам — удобность летать,
Мужам — рассуждение.
Женам дала ль что? — Дала!
Что ж такое? — Красоту,
Вместо всякого ружья,
Вместо всякого щита:
Красавица бо и огнь
И железо победит.
1736–1742
О себе
Говорят мне женщины:
«Анакреон, ты уж стар.
Взяв зеркало, посмотрись.
Волосов уж нет над лбом».
Я не знаю, волосы
На голове ль иль сошли,
Одно только знаю то,
Что найпаче старику
Должно веселитися,
Ибо к смерти ближе он.
1736–1742
О своей полюбовнице
Превосходнейший меж всеми
Живописцы и начальник
Ты родийского искусства,[257]
Ну-тко, примись напиши мне
Полюбовницу отсущу[258],
Такову, как я скажу ти;
Напиши ты мне вначале
Мягки черноваты кудри,
И, буде воск[259] того сможет,
Пусть те будут благовонны.
Напиши от двух щек выше,
Под пресмуглою косою,
Чело из кости слоновой.
Брови пусть не отдалены.
Не близки будут друг к другу,
Да не чувственное будет
Что порожжее меж ними;
Пусть черны будут ресницы,
Огненные сделай очи,
Как Минервинные серы
И как Венусовы светлы.
Шипки с молоком смешавши,[260]
Тем напиши нос и щеки,
Уста сделай таковые,
Чтоб все чувства побуждали
И лобзания прощали.
Ниже мягкого бородка,
Вокруг белой, как снег, шеи,
Пусть летят все Благодати.
Облачи ты ее в прочем
В бледно-багряну одежду,
Полно столько: уж всю вижу:
1736–1742
К девице
Не бегай ты от меня,
Видя седу голову;
Ни затем, что красоты
Блистает в тебе весна,
Презирай мою любовь!
Посмотри, хотя в венцах,
Сколь красивы, с белыми
Ландышами смешанны,
Розы нам являются.
1736–1742
О любителях
Кони убо на стегнах
Выжженный имеют знак,
И парфянских всяк мужей
Я уже любящих тотчас,
Лишь увижу, познаю;
Того бо, что, бедные,
В сердце скрывают своем —
На лице видится знак.
1736–1742
В. ТРЕДИАКОВСКИЙ
СТИХИ ИЗ РОМАНА «ЕЗДА В ОСТРОВ ЛЮБВИ»[261]
«Там сей любовник, могл ей который угодить…»
Там сей любовник, могл ей который угодить,[262]
Счастию небо чиня все зависно,[263]
В жаре любовном целовал ю присно;
А неверна ему всё попускала чинить!
Вся кипящая похоть в лице его зрилась;
Как угль горящий все оно краснело.
Руки ей давил, щупал и все тело.
А неверна о всем том весьма веселилась!
Я хотел там убиться, известно вам буди:
Вся она была тогда в его воли,
Чинил как хотел он с ней се ли, то ли;
А неверна, как и мне, открыла все груди!
1730
«Перестань противляться сугубому жару…»
Перестань противляться сугубому жару[264]:
Две девы в твоем сердце вмястятся без свару[265],
Ибо ежель без любви нельзя быть счастливу,
То кто залюбит больше,
Тот счастлив есть надольше.
Люби Сильвию красну, Ирису учтиву,
